После мэрии мы вернулись в храм за тулупом для святоши. Лавка ночного хмыря находится слишком далеко от центра, чтобы идти туда в тонкой, пусть и шерстяной рясе.
Святоша, конечно, ворчал, что он привычный и не замерзнет, но все равно шел за мной.
Ага. Привычный. А то я не вижу, что ему холодно?
В храме я повела его прямо на кухню. Там, у Белавы и отвар горячий есть, и мед, и тулуп. Не знаю чей, но я видела. Висел. Большой. Святоше должен подойти.
За эти пару дней дежурные бомжики, которых назначала бабка Паша, привели кухню в более-менее приличный вид. До идеальной чистоты, конечно, далеко, но хотя бы есть храмовую кашу можно было, не брезгуя.
– Белава, – закричала я, впихивая замерзшего святошу в кухню, – завари калины святоше, а то он без тулупа ходит. Так что пока возьмем тот, что у тебя в подсобке висит...
– Васька, – Белава оторвалась от квашни с тестом, – у тебя сегодня помощнички ленивые. Все утро вдесятером одну кладовую отмывают, – нажаловалась она, – Лелька, сделай святоше калину с медом. Мед возьми липовый, белый, он на верхней полке стоит. И смотри сама не жри, а то космы-то выдеру! – проорала она зычным голосом, и кухарчата засуетились...
– Сидите здесь, – кивнула я растерявшемуся святоше. Да, это вам не экзальтированные дамочки, что на Большой Уд в храм приволоклись, на святошу поглазеть, а то и потрогать, как леди Элеонора. Такие бабы, как Белава, сами какого хочешь демона в бараний рог скрутят и в кирку запихнут.
Оставила я святошу лечиться от возможной простуды, а сама пошла порядок наводить, бомжиков к труду приучать. Чую, лоботрясы эти весь день пробездельничали, поэтому и не отмыли ничего.
Так и было. Когда я заглянула в кладовую, довольные, счастливые бомжики мирно дрыхли, забыв про уборку. Неужели думали, что я это просто так оставлю? Тем более, когда это мои будущие работники. Да, если я их кухню не смогу заставить отмывать, то бочки мусорные чистить точно никто не полезет...
Хорошо, что я кочергу с собой захватила, как знала, что пригодится. Аж вспотела вся, пока объясняла, как труд из обезьяны человека сделал. Даже кочерга погнулась... Когда я уходила, перепуганные и послушные сотрудники средневекового клининга дружно возили тряпками по полу...
На кухне меня ждала белая, как простыня, Белава и сверкающий глазами от недовольства святоша.
– Эй, – спросила я недоуменно, ставя согнутую дугой кочергу, – вы чего так смотрите на меня?! Что случилось?
– Такое отношение к людям неприемлемо! – святоша зашипел на меня, а затем с грохотом поставил кружку на стол и вскочил, – я не желаю иметь с вами никаких дел! Все наши соглашения отменяются! И вам лучше уйти из работного дома. Завтра же! – выпалил он и сбежал.
– Белава, – я просто обалдела от ситуации, – чего это он?
– Ох, Васька, – всхлипнула кухарка, – не надо же было бить бомжиков... люди же все же... не по-божески это... Ну, покричала бы, оплеухи раздала... Но кочергой...
– Э-э-э. – протянула я. Покосилась на кочергу и расхохоталась. – Белава, как ты могла про меня такое подумать-то? Я всего лишь расколотила старую бочку. Но это было впечатляюще... Вот все и прониклись. Теперь работают.
– Бочку? – Я кивнула. Ну, я, правда, предупредила, что в следующий раз вместо бочки их спины будут, но это всем знать необязательно. – Тогда тебе стоит рассказать об этом святоше, – вздохнула Белава, – он-то подумал точно так же, как я. Как мы все...
Вот же черт!
Схватила тулуп и побежала в храм. У меня завтра по плану банный день. А до этого нужно еще одежду постирать и высушить. Мало ли, с кого её хмырь ночной снял. И как не вовремя это недоразумение случилось.
– Святоша, можно? – постучала я об косяк у входа в часовню. Мне мальчишки-послушники уже рассказали, что именно туда святоша отправился грехи мои замаливать. – Вы все не так поняли...
– Дитя мое, – святоша выслушал объяснения и произнес с печалью в голосе, – тебе все равно стоит подумать о замужестве. Ты вносишь слишком много суматохи в жизнь храма. И в монастырь я тебя отправить не могу, ты не годишься для служения Богу. Ты слишком неугомонная... только замуж...
Эх, святоша-святоша... да я бы прямо сейчас... впервые в жизни замуж хочу. Только бы позвал меня туда Светозар.
До лавки ночного хмыря, притворявшегося купцом, мы добрались без приключений. Если не считать, что я пару раз теряла в сугробах свои угги. И приходилось нырять в сугроб, чтобы их достать.
Святоша молча ждал, одетый в тулуп. И, если сначала выглядел при этом недовольным, то потом тепло и уют овчины ему начали нравится. И он непроизвольно начал кутаться в нее, пряча лицо в воротник, а руки в рукава. То-то же! А то «не надо, мне не холодно»... угу, наша русская зима... тут я даже остановилась. Интересно, а какая здесь зима-то? И опять ничего не спросишь! Вот же, черт! Купчиха и не знает, в каком царстве-государстве живет? Нет, уж... как-нибудь сама разберусь. Или книгу, то есть свиток какой попрошу прочитать. У святоши-то их вон сколько в кабинете. Уж точно должно быть что-то по географии.
Хмырь, увидев меня, одновременно нахмурился и заулыбался:
– Сударыня, вы же ж с утра обещали прийти, – недовольно высказал он, но при этом шустро принялся выносить тюки с одеждой, радуясь, что я не обманула. Для него эта покупка была очень крупной.
– Я же сказала, что приду, – я принялась развязывать узлы, чтобы все пересчитать.
– Ты мне не доверяешь? – вскинулся ночной хмырь.
– Я даже самой себе не доверяю, – ответила я, – а уж кому-то другому, тем более...
– Людям надо верить, дитя мое, – встрял святоша, – почтенный купец не станет нас обманывать, это не по-божески...
– Свят...святоша? – ахнул детина... И побледнел, отступая на шаг назад, во тьму лавки...
– Да, дитя мое, – ответил ему святоша, – это я... господь Бог благодарен тебе за помощь храму и божьим людям...
Ночной хмырь сдавленно пискнул, побледнел еще больше и рухнул на колени, протягивая руки к святоше.
Каяться будет, мгновенно поняла я. И тогда не видать мне бани, как своих ушей. А за баню я уже сама убить готова.
– Святоша, – рухнула на колени рядом с хмырем, – помолимся за людей божьих, которые чистоту тела и свет души познают от доброты этого купца славного!
Святоша удовлетворенно кивнул, опустился на колени, сбросив тулуп и забормотал молитву.
А я со всей дури пырнула ночного хмыря локтем в бок и зашипела тихо, так, чтобы святоша не услышал:
– Вздумаешь каяться, я тебя сама лично сегодня же ночью придушу. Понял?!
– Ночью? Но...
– Ради такого дела я и инкубу отдамся! А потом мы вместе с ним к тебе и наведаемся...
Ночной хмырь схватился за сердце и часто закивал. Ну, надо же, какой впечатлительный грабитель и убийца. Кто бы мог подумать.
Одежды было столько, что пришлось нанимать лошадь с повозкой. Хмырь так старался нам угодить, что самолично пробежал по соседям и привел телегу к своей лавке. Пока мы его ждали, святоша выговаривал мне:
– Видишь, дитя мое, люди вокруг нас добрые, милосердные и благочестивые. Если ты к человеку с добром идешь, он тебе всегда добром и отплатит. Не нужно бомжиков кочергой пугать, нужно словом божьим их души к просветлению вести.
– Да, святоша, – кивала я, зевая от скуки, – конечно, ты прав.
Ну, а что ему еще сказать-то? Что он заблуждается? Что этот добрый человек, ради моего заказа пару человек темной ночкой порешил? А оно мне надо?
Не, ну, я его, конечно, осуждаю и все такое... но кто среди нас не без греха? Разве только святоша этот ненормальный. И откуда он только взялся?
Стирка тридцати комплектов одежды в условиях средневековой зимы тот еще квест. Надо принести воду, согреть ее в больших чанах, добавить туда отстоявший щелок, который приготовили накануне, замочив золу из печи в воде, постирать, вычерпать воду из котла, ведь он вмурован в печь, принести свежей воды, прополоскать, вычерпать, набрать, прополоскать...
Теперь я понимаю, почему раньше полоскать белье ходили на речку. Пусть вода холодная, пусть пальцы мерзнут, но все равно это гораздо проще, чем вот так канителится. Но здесь, в городе, реки поблизости не было. Приходилось таскать воду туда-сюда на своем горбу.
И решила я, а чего добру пропадать? Без дела и пользы. Пока бабы под руководством Белавы, она не захотела доверять столь ответственное дело прачке, с которой у нее были терки из-за плохо отстиранных фартуков, и бабки Паши занимались стиркой, я припрягла мужиков для другой работы.
Мы сгребли снег со всей площади у храма и с прилегающих улиц и сделали высокую, в два человеческих роста и довольно широкую горку, самая высокая часть которой примыкала к храмовой стене.
А еще отгородили снежными бортиками небольшой каток прямо на площади. Такое веселье местным было знакомо, но катки чаще всего устраивали на реках и озерах, а горки по их берегам. Для городских улиц это было очень непривычное сооружение.
Сначала мужики работали лениво и мне приходилось на них покрикивать, но, когда поняли, что именно делают, замахали лопатами гораздо шустрее. А потом носили воду из прачечной, заливая и горку, и каток.
Святоша, конечно же, выскочил из храма, чтобы проверить, чем это мы тут занимаемся.
– Дитя мое, – обратился он ко мне, – но к чему это делать сейчас? Если ты хотела подготовиться к праздничным гуляньям, то до них еще слишком долго.
– Святоша, – рассмеялась я, – а разве кататься с горки можно только в праздник? Мой отец, – соврала я. Это была мама, но мнение женщины в этом мире не котируется, – говорил, если сделал дело хорошо, то можно и порадовать себя весельем. А вот если плохо, то лучше побыть дома и подумать, как все исправить. Но мы-то сегодня все молодцы! А еще здесь может играть городская детвора. Если мы поставим скамейки вокруг и будем продавать... А потом я пожертвую храму так же, как деньги за уборку города! – Скороговоркой пояснила я, увидев мелькнувшее в глазах святоши недовольство, – будем продавать горячие отвары и пирожки, то сюда каждый вечер будут приходить и взрослые. А вы сможете рассказывать им о Боге...
– Хм, – почесал голову святоша, – интересно...
– И полезно, – кивнула я.
– Хорошо, – согласился святоша, – пусть будет Ох, дитя мое, откуда же в твоей голове берутся такие странные задумки?
– Отец мой, купец славный, по разным странам ездил, многое повидал и обо всем мне и рассказывал. Еще он говорил о народах, где женщин в кирку не прячут, – завела я свою шарманку, пытаясь под шумок получить возможность избавиться от ненавистного ящика, – и инкубы к ним не приходят...
– Разные народы есть под солнцем, – вздохнул святоша, – есть праведные, которые Господа Бога почитают, а есть неверные, что демонам души детей своих сразу при рождении продают. Вот их и не трогают... Но я не позволю тебе, дитя мое, душу потерять в объятиях инкуба.
Я вздохнула... можно, конечно, упереться и настоять на своем, да только я же не дура. Сколько я проживу, если меня обвинят в связи с демонами? Да нисколько. Уже слышала я истории, как сжигали нечестивых... Это наш святоша верой силен, и способен из любой женщины демона выгнать, за что и уважения и почитания в городе добился. А до него, да и сейчас в других городах, горели на кострах несчастные, без вины виноватые демоновы полюбовницы.
Весь следующий день прошел под знаком гигиены. Помыть и переодеть бомжиков в чистое было только полдела. А вот заставить их расстаться со своими грязными тряпками и вшивыми волосами оказалось сложнее. И если мужики больше тряслись за тряпки, то женщины – за волосы.
И с самого утра за мной таскалась толпа воющих и жалующихся на несправедливую жизнь бомжиков. Нет, сначала они попробовали жаловаться на меня, но стоило мне сверкнуть глазами, сразу замолкли.
Сначала я честно объясняла, что это для их же блага. Тряпки их не имеют никакой ценности, а одежда будет выдана им чистая и целая. А волосы, вообще, отрастут. Сейчас все равно зима, все в шапках, а к весне у них будут милые короткие прически. Зато избавятся от вшей.
Потом уже рычала и раздавала тумаки всем, кто подвернется под руку. Но хвост не уменьшался. Бабка Пашка, поставленная на ножницы, остригла всего несколько человек, остальные нагло увиливали от процедуры.
– Василиса! – Из храма выскочил святоша и, путаясь в полах рясы, побежал ко мне, – дитя мое, так больше не может продолжаться!
– Что опять?! – зарычала я... ну, да, меня с утра довели до такого состояния, что мне уже и костер за счастье кажется.
– Дитя мое, – святоша выглядел непривычно взъерошенным и нервным, – твоя затея не нравится божьим людям. И они одолевают меня просьбами позволить им оставить себе их одежду и волосы...
– Одежду, говорите?! – взъярилась я, – где вы видите здесь одежду? – Махнула рукой в сторону притихших бомжиков, – это, святоша, не одежда, а грязное, вонючее тряпье, которое мы просто сожжем в печи, потому что оно не пригодно даже для мытья пола!
Святоша со вздохом посмотрел на оборванцев...
– А ведь мы, святоша, голыми этих дармоедов не оставим! Мы оденем их в нормальную, приличную одежду. Вы же сами вчера видели, какая она. Не новая, но целая и аккуратная!
– Хорошо, дитя мое, – со стоном обреченности согласился святоша, – тряпье жги... но волосы?!
Бомжики, ахнув и отступив на шаг назад, когда святоша озвучил свое решение по их тряпкам, снова шагнули вперед. И застыли, умоляюще глядя на священника.
– А в волосах вши! – рявкнула я. – Вши – это болезни, антисанитария и, вообще, отвратительно. И другого способа от них избавиться нет!
– Может быть травы? – жалобно спросила какая-то бомжиха, – я знаю травы. Нужно втирать в кожу головы отвар из полыни, мяты или черемицы...
– Травы?! – крышка моего внутреннего чайника уж дребезжала. Еще немного, и я взорвусь окончательно, – хорошо! Иди! – Кивнула я на сугробы, – собери!
– Подождем до лета и всего лишь, – обрадовалась бомжиха.
А я выразительно посмотрела на святошу. Он кашлянул и принял мою сторону.
– До лета слишком долго, дети мои. А от вшей избавиться нужно сейчас. Василиса права, вы будете представлять наш храм и работный дом в городе, негоже выглядеть, как грязные оборванцы.
Святоша говорил и говорил, объясняя бомжикам, почему они должны сделать так, как хотим мы. Он приводил высказывания каких-то святых, священных писаний, святого отца... и я видела, как разглаживаются морщины недовольства на лицах бродяг, как глаза загораются энтузиазмом, и вот они уже с готовностью выстроились в очередь к бабке Паше...
– Святоша, вы волшебник, – выдохнула я.
– Нет, дитя мое, – улыбнулся он, – я священник, и моими устами говорит сам Господь Бог...
Дальше дело пошло как по маслу. И вечером, в чистые кирки, в которых мы в очередной раз заменили солому, я легла, впервые за много дней чувствуя себя чистой. Правда, мне самой тоже пришлось переодеться в убогие одежды, но ничего, завтра постираю все свое, а потом переоденусь... День можно и потерпеть в этих грубых и колючих тряпках, от которых зудит все тело. Я все равно никуда не собираюсь выходить из работного дома.
Если бы я знала, что ждет меня с самого утра, легла бы спать в мокрой, грязной, но в своей одежде.
Сначала все шло хорошо. Просто прекрасно. Бомжики, впервые за много лет почувствовав себя людьми, без возражения взялись за лопаты, которые с раннего утра приволок нам купец-хмырь, и отправились на уборку улиц.
Я уже настроилась, было, раздавать тумаки и оплеухи, но вчерашняя проповедь святоши разожгла в них огонь перемен. И они сами захотели изменить свою жизнь. Может быть не такой уж святоша и дурак? Просто непрактичный? И, если соединить его веру в людей и Господа Бога и мою практичность, мы сможем сделать гораздо больше, чем по отдельности? Это была интересная мысль.
Пока стирала свои вещи, я ее хорошенько обдумала. И поняла: нам надо и дальше держаться вместе. Когда я развесила чистую одежду и спустилась вниз, увидела святошу.
– Дитя мое, я всю ночь молился, и мне пришло понимание, что ты права. Если бомжиков не подтолкнуть, приложив небольшую силу, они не смогут измениться. И, я надеюсь, что, выйдя замуж, ты продолжишь помогать храму в этом богоугодном деле.
– Святоша, – рассмеялась я, радуясь, что он первым заговорил об этом, – даже не сомневайтесь. Так и будет.
– Вот и хорошо, – ответил на улыбку святоша, – оставь ушат и идем со мной.
Он так настойчиво потянул меня за собой, что мне ничего не оставалось, как послушаться.
И вот вхожу я в келью-кабинет святоши, вся такая красивая, с красными после стирки руками, растрепанная, в ужасных, старых, крестьянских одеждах, а там меня встречает сияющий от счастья Светозар.
Женщина во мне сдавленно пискнула и свалилась в глубокий обморок. Я попыталась сбежать, но сзади меня, перегораживая вход, стоял святоша. И он, конечно же, никуда меня не выпустил.
– Василиса! – протянул ко мне руки Светозар, – душа моя!
«Твою же мать! – Захотелось заорать мне. – Ну, почему?! Почему он пришел именно сегодня, когда я выгляжу, как чучело?!»
– Дитя мое, – святоша с неожиданной силой впихнул меня в келью, прямо в руки Светозара, который тут же сграбастал меня в свои объятия, – еще ночью я пришел к выводу, что нужно срочно выдать тебя замуж, пока храм не превратился в купеческую лавку. Я вчера слышал, как Белава рассуждает о ценах на пирожки и на муку. А ведь она всегда была такой набожной, богобоязненной женщиной. Поэтому сегодня рано утром я наведался к Светозару.
– Василиса, душа моя, – он прижал меня к себе еще сильнее. И было это так волнительно, что у меня закружилась голова и снова, как в прошлый раз, подкосились ноги. Только в этот раз это была я... я сама... потому что женщина во мне все еще валялась в обмороке. – Выходи за меня?
Мать моя женщина! Я вспыхнула так, что от моих щек можно было зажечь свечу... Какой мужчина! Я и так восхищалась Светозаром, но сейчас, когда он увидел меня в этих ужасных тряпках и все равно сделал мне предложение... ох, божечки мои!
– Д-да, – прошептала я, пряча глаза за ресницами, – конечно, да...
– Вот и славно, – засиял Светозар и отстранился, – сейчас Марьюшка переоденет тебя, научит, как себя вести и что говорить...
Он подтолкнул меня к выходу, напутствовав смачным шлепком по попе. У входа стояла высокая, умопомрачительно красивая женщина, в наряде царицы, не меньше. Я и так выглядела, как оборванка, а уж рядом с ней и вовсе потерялась.
– Да будет так, муж мой, – проворковала красавица нежным голосом, низко кланяясь Светозару, отчего кончик ее толстой, золотистой косы чиркнул по полу, – пойдем со мной, невестушка...
Она схватила меня за руку и потащила из кабинета святоши.
Но не тут-то было.
– Муж?! – уперлась я пятками, надеясь, что не расслышала...
– Да, Василисушка, – улыбнулась мило Марьюшка, отправив влюбленный взгляд Светозару за мою спину, – мы теперь все, как сестры тебе родные будем, – она изо всех сил сжала мою руку и резко рванула в сторону выхода, продолжая мило улыбаться нашему будущему мужу.
– Все?! – снова переспросила я, чувствуя себя, как в дурном сне. Если бы рука уже не онемела от стальной хватки красавицы, я бы подумала, что сплю.
– Василиса, – загудел Светозар, – не тяни, душа моя, не терпится мне уже на ложе брачное взять тебя...
При этих словах Марьюшка снова засияла, как солнышко, но в ее улыбке мне почудился звериный оскал. И запястье она сжала так, что ее ногти впились мне в кожу до крови. Но зато это помогло сбросить дурман непонимания.
– Погоди-ка, – я резко одернула руку, и ногти Марьюшки оставили красные полосы на коже, – Светозар, ты что, уже женат?!
– Да, душа моя, – рассмеялся Светозар, – четырежды. Но ты будешь пятой женой, самой любимой...
Твою же мать! Я выругалась вслух, не смогла сдержаться. Перед глазами потемнело от ярости…
– Пятой? – переспросила я снова, мелкими шажками приближаясь к Светозару, – пятой?!
– Да, душа моя, – сиял он, все еще не понимая, что ему лучше бежать.
– Пятой женой?! – истерично взвизгнула я, чувствуя, что вот-вот взорвусь.
– Дитя мое, – встрял святоша, – для купчихи, оставшейся без семьи и приюта, выйти замуж за такого боярина, как Светозар, великая удача. Ты же и не девица уже, вдова... И приданое твое для боярина маловато. Возблагодари Господа за то, что послал тебе такого мужа...Отплати Светозару послушанием и покорностью за доброту его. Почитай мужа и старших жен...
Святоша читал мне наставления, а сам потихоньку выпихивал из кабинета. Да только не на ту напал.
– Свадьбы не будет! – рявкнула я, что есть мочи, выплескивая всю ярость.
Если бы в окнах были стекла, а не рыбий пузырь, то стекла бы задребезжали бы от моего крика, а так только уши заложило. Даже у меня. Святоша выпустил меня из своих рук.
А мне мгновенно полегчало, пар вырвался из-под крышки, и теперь я могла мыслить ясно. И тут же осознала, отказать Светозару на том основании, что я не хочу быть пятой женой, значит оскорбить боярина. Он-то по нынешним временам благородно поступает, взяв в жены нищую, бездомную купчиху. Надо быть хитрее.
– Прости меня, Светозар, – скопировала я поклон Марьюшки. Хотя, конечно, получилось у меня не так элегантно и непринужденно, – не могу я в семью пятой женой войти. Богу отец мой зарок дал, что буду я у мужа единственной. И с меня клятву он взял, что не нарушу я слово его Господу данное. Люб ты мне, Светозар, и лучшего мужа не пожелала бы я, но не могу грех такой на душу взять. А когда соглашалась, не ведала, что нашел ты уже свое счастье семейное.
Все как замерли от моего крика, так и стояли недвижными. Первым святоша в себя пришел. Погрустнел... представил, наверное, что во век теперь от меня не избавится.
Следом отмер сам Светозар.
– Жаль мне, душа моя, – прогудел он вроде бы расстроено, хотя особой печали в его глазах я не увидела, – что слово отца твоего между нами встало. Но принимаю отказ твой без обиды. Сам отцу на смертном одре слово дал, что жен себе буду выбирать по сердцу, не глядя, из какой семьи дева вышла. И держу его. Моя Марьюшка, – шагнул он к жене, – крестьянкой была, пока сердце мое не затронула.
Марьюшка, когда поняла, что угроза лишиться статуса любимой жены миновала, успокоилась и заулыбалась мне приветливо.
Мы еще битый час обменивались любезностями и, в конце концов, расстались тихо и мирно. А Марьюшка даже пообещала помочь нашему работному дому, чем сможет. Нормальная оказалась девчонка. Мы потом даже подружились.
Друзья, на Дзене можно прочитать и другие мои книги:
