- Надо же, нас никогда не оставляла у бабки, а тебя сплавила.
Люба ела молча, изредка косясь на сестру, и не знала, что ей ответить. Та с недоверием смотрела на Любу, как бы изучая ее. Шура всего пару раз видела младшую сестренку, приходя к бабушке.
Глава 4
Протоптанную дорожку быстро замело, так как на улице порошит так, что не успеваешь лопатой работать. Анфиса задумалась. Неужели слаба слухом стала или того хуже – головой? Потоптавшись на пороге, Анфиса вернулась в кухню. Села за стол. На душе кошки скребут. Нехорошее предчувствие какое-то. Чуть позже вернулась и Любка. Вся в снегу, одежда насквозь мокрая.
- Не хватало, чтоб ты заболела, - забубнила старушка, вешая одежу над печкой. – Вона, все валенки снегом забиты.
- А мы на горке катались! – залезая на печь, похвалилась радостью девочка.
- Катались они. А тут сердце не на месте – где ты шляешься. Уроки-то все поделала?
- Все, - спряталась внучка за шторкой.
Поздно ночью, когда Любка уже заснула, Анфиса ходила по комнате и думала, что за напасть, почему весь день она чувствует какую-то беду?
- Неужто у Васьки что случилось? – подумала о старшем сыне. – Вроде не пьет уже, за ум взялся… У Верки муж алкаш, но тот тихий. Напьется и спать завалится. Нюрка тоже со своим вроде ладит. Петька? У того черт ногу сломит, что в жизни творится. Шебутной. То с одной, то с другой. Никак жениться не может. Прыгает, как вошь на гребешке, все ищет чего-то…
Отвлекшись на стук в окно, Анфиса отодвинула занавеску.
- Ой, батюшки! – всплеснула руками.
Под окном стояла шестнадцатилетняя Шурка. Анфиса побежала открывать.
- Бабушка, - девушка кинулась ей на шею. – Бабушка, мамка померла…
И зарыдала навзрыд.
- Как померла? – обмерла старушка. – Ты входи, входи, милая. – повела внучку в дом.
- Она прилегла отдохнуть и не проснулась, - сказала сквозь слезы Шура. – А батька говорит, что это Любка виновата.
- Ой, батюшки! – схватилась за сердце Анфиса. – Ой бог мой! Людочка, дочка!
Прислонившись спиной к дверному косяку, женщина запричитала так громко, что разбудила маленькую внучку. Приподнявшись на постели, Люба прислушалась. Бабуля как будто жаловалась кому-то, но почему?
- А батька что ж? Чего сам не прибег, а тебя в такую темень отправил?
- Пьет папка. Пьет и плачет, - пускала слезы Шура. – Бабуль, можно я у тебя переночую? Страшно дома, там мамка лежит. Послезавтра хоронить будут.
- Заходи, деточка. Заходи, родимая.
Полночи бабушка проговорила с Шуркой. Люба из комнаты так и не вышла, потому что чувствовала, что ей не место среди плачущих. Она прекрасно слышала, как бабуля говорила о маме, но в душе маленькой девочки даже не ёкнуло. Теперь для нее мамой стала бабушка. А родная мать… ну была и ладно, Люба ее почти не помнит. А что вспоминать, если мама Люда не хотела знаться с родной дочерью. Приходила раз пять, наверное, за все годы, что Люба живет здесь, помогала бабушке на огороде, а девочку будто не замечала. Вот и отлипла от Людмилы родная кровиночка и прилипла, как банный лист, к старенькой бабушке.
Рано утром Анфиса проснулась, разбудила Шурку, попросила похозяйничать, покормить скотину, собрать яйца, подоить корову и присмотреть за Любой, а сама отправилась горевать над телом дочери. Пообещав выполнить все указания, Шура принялась за хозяйство. Сначала она подоила кормилицу, затем вычистила навоз и постелила сухой соломки, принесла воды, сена, для поросенка – отходы, насыпала курам зерна, а уж после взялась за завтрак.
- Яйца жареные будешь? – заглянула Шура в комнату, где спала Люба.
Девочка уже собиралась одеваться.
- Буду, - она не знала, как себя вести: то ли броситься в объятия сестренки, то ли вообще не реагировать.
- Слыхала? Мамка наша померла, - всхлипнула Шура, разбивая яйца в сковороду. – Будем теперь с батькой жить.
Люба кивнула, но не ответила. Надевая платье, она думала – иди сегодня в школу или обойдется? Застегнув на груди пуговки, девочка натянула шерстяные носки и потопала в кухню, умываться.
- Слушай, - вдруг вспомнила Шура, - тебе же в школу надо, так?
Пожав плечами, Люба сунула руки под рукомойник.
- Ты в школу-то ходишь? Вроде должна, - Шура выкладывала вилкой яичницу в тарелку. – Ай, какая разница. Один день пропустишь – ничего страшного.
Люба умылась, почистила зубы, вытерла лицо полотенцем и развернулась, ощутив на себе тяжелый взгляд.
- Садись, - Шура с неким любопытством рассматривала девочку. – А ты вроде ничего, симпатичная. И зачем мамка тебя бабке отдала? Странно. С хлебом ешь, - пододвинула тарелку с черным хлебом. – А мне вот интересно, в чем ты виновата, что мамка наша больная была и вдруг…
Втянув ноздрями теплый воздух, Шура сжала губы. После недолгой паузы продолжила.
- Надо же, нас никогда не оставляла у бабки, а тебя сплавила.
Люба ела молча, изредка косясь на сестру, и не знала, что ей ответить. Та с недоверием смотрела на Любу, как бы изучая ее. Шура всего пару раз видела младшую сестренку, приходя к бабушке. Долгая разлука сделала свое дело – сестры и братья отвыкли от Любы, хотя и помнили о ее существовании...
***
Через два дня Людмила была похоронена на местном кладбище. Анфиса тоже была на похоронах. Взяв с собой Любу, она и подумать не могла, что зять неожиданно изъявит желание забрать ребенка. Сидя за поминальным столом, Алексей долго смотрел на дочку, а после изрядно выпитого алкоголя заговорил:
- Любку нам верни, - закусил он вареным картофелем. – Нечего ей отдельно проживать.
- С чего вдруг? – округлила покрасневшие от слез глаза теща. – То не нужна была, а теперь оставь?
- Старшие скоро переженятся, а я один буду. – глаза Алексея заблестели. – Хоть какая-то отдушина.
- А ты у Любки спросил, хочет ли она тут с вами, а? А у меня спросил? Я столько лет с ней возилась, столько ночей не спала, успокаивала. Она ж первые месяцы никого слушать не хотела, все мамку звала. А где ты, Алексей, был? Почему раньше не пришел? Ты ж за все это время ни разу не показался.
- Занят я был, - буркнул мужик, уставившись на почти пустую бутылку.
- Чем? Глоткой своей? А девку я не отдам. Со мной жила, вот пусть и дальше проживает.
- Закон на моей стороне! – гаркнул Алеша и со всего размаху ударил кулаком по столу.
Гости и родственники переглянулись. Никогда Алеша не был таким грозным, никто не видел, чтобы он грубил, а, тем более, стучал кулаком, но сейчас, видимо, душевная боль в нем заговорила.
- Правда, Яковлевна, - вступилась за вдовца соседка, - вороти девку. А то, не ровен час, - зашептала она, - сопьется наш Алексеюшка.
Люба, прислушиваясь к каждому слову взрослых, встала с табурета, прильнула к бабушке и тихо заплакала:
- Мамочка, не отдавай меня. Я хочу с тобой жить, как раньше! – зарыдала она грудным голосом.