Генке Родионову не повезло. Природа на нем не только отдохнула, но и попрыгала, видимо, ногами. С рождения Генка был инвалидом: помимо уродливого лица, вся фигура у него была изломана, скручена, будто Генку Пикассо рисовал. Но… ходить мог, за собой ухаживать умел. Врачи Генку покрутили, повертели, назначили массажи и физиотерапию. Пять лет несчастная Генкина мама, Лариса, сама, кстати, писаная красавица, мучила ребенка физкультурными упражнениями, лечебной гимнастикой, душем «шарко» и прочими премудростям.
Она, как и всякая отчаянная мама, специально вскружила голову Левтеру, грузину, работавшему массажистом, чтобы тот оставался на ночь – позаниматься с Геночкой. И Левтер, практически обезглавленный красотой Ларисы (да-да, эт самое: Ларису Ивановну хочу, не могу), крутил и мял отчаянно вопившего Гену, как крутое тесто. Что он, бесстыдник, делал с мамой, даже думать не хочется. Надеюсь, ничего страшного, все-таки, советский врач и добрый человек, хоть и ручищи у него, как кувалды, поросшие черным кабаньим волосом.
В общем, Геночка потихоньку выправлялся в меру своих возможностей. И выправился в этакого «квазимодо». За спиной – горбик, лицо безобразно: нос набок, губы вытянуты в трубочку, нависшие над глубоко посаженными глазами брови со скошенным лбом. Если посмотреть на Гену, так можно подумать, что эволюция в Генином случае застряла на питекантропе и встала, как упрямый осел.
Но при этом душа у Генки была хорошая, чистая и улыбчивая. Он много читал, даже не так: он глотал книги запоем, пачками и стопками. Библиотекарша местной библиотеки устала подбирать маленькому Гене книги и пустила все дело на самотек. Толку от него прятать взрослые тома – ноль. Гена найдет и проглотит. Он так и попросил:
- Вероника Алексеевна, не надо мне, пожалуйста Бианки. И «Горячий камень» Гайдара не надо. Я с ними даже до дома не успеваю дойти. Дайте мне толстую, очень толстую книгу. Вот эту!
Ну конечно, Генка указывал на фолианты Толстого и Достоевского. С вожделением каким-то. Аж трясся от предвкушения. Спасибо чуткой Веронике Алексеевне: она не сунула мальчишке депрессивного Федора Михайловича. И Гаршина, спасибо, не предложила. Такому-то бедолаге… Сердце у Вероники Алексеевны было мягкое, стародевичье, чуткое. Она вручила Гене собрание сочинений Чехова. И правильно сделала. Гена читая его бессмертные вещи, улыбался сквозь слезы, будто ласковое солнце в пасмурный день.
Чехов дарил надежду. Чехов не врал, не давил авторитетом, не разглагольствовал и не пугал, показывая жизненный беспросвет. Где-то там, в конце туннеля, обязательно брезжил теплый свет, где шуршали нежные цветки вишневого сада, кричали чайки, где жили прекрасные люди, не замечающие, лето теперь или зима, не требующие от грязи, чтобы она не была грязью, люди, которые могли запросто отдать жизнь, если она кому-то понадобится…
Гена читал, Гена взрослел, Гена понимал… Гена проникался.
И вот она – ирония. За личиной квазимодо, как за коркой, спрятался чудный цветок, прекрасный и тонкий, гармоничный и незабываемый. О! Если бы только кто-нибудь смог расколоть, разломать, искромсать эту уродливую скорлупу, заточившую несчастного Гену в каменной своей тюрьме! Господи, если бы кто-нибудь мог!!!
Мама Лариса горько плакала. Она не старела. Боги издевались над ней, иезуитски ставя рядышком мать и сына для сравнения: «смотрите, люди, какая потеха!» Гена погладил мать по шелковистым волосам и сказал тогда:
- Мама, внешность – ерунда на постном масле. Неужели тебе было бы легче, если бы я валялся овощем? А так мы можем с тобой обо всем на свете разговаривать. И даже о твоих влюбленностях!
- Гена, ну что ты, право, какие влюбленности, - Лариса поспешно вытирала упрямые слезы, - и нет у меня вовсе никаких влюбленностей.
- Да? А я видел, как Андрей Геннадьевич из шестой за тобой мама, ухаживал, - хитро улыбался Гена.
- Андрей Геннадьевич? Ухаживал? – Лариса испуганно махала на Гену салфеткой, - да он – хам! Настоящий хам! И не ухаживал он, а обзывался всячески! Такими словами, Гена… Такими! Мы же его квартиру залили третьего дня! Он грозился в суд подать!
- Не подаст. Это он тебе знаки внимания проявляет. Я же вижу, как он вслед тебе смотрит. А потоп – верный повод подойти к тебе, мамочка.
Ну что ты с ним делать будешь. Гена был неисправим – он во всех пытался найти хорошее. Он буквально всех мысленно отмывал от грязи, очищал от накипи и представлял матери этакими блестящими штуками, которым не хватало только огранки. Тот самый сосед Андрей Геннадьевич, который «ухаживает», обещал «отвинтить башку твоему уроду, чтобы тот научился краны закрывать». А злобная бабка с пятого этажа, в Генкином восприятии, «как несчастная, очень одинокая дама со следами былой победительной красоты», была грязной, сварливой, вечно сквернословящей бабкой, таскавшей домой всякий хлам. Вонь шла уже по всему подъезду. Бабку хотели приструнить, но она начинала верещать и бросать в прохожих г*вно! Натурально – руками! В прохожих!
А Гена не видел грязи и сквернословия. Его задирали на улице, всячески обзывали злые и невоспитанные дети, швырялись в него всякой дрянью. А он улыбался. Взрослые мерзавцы, оккупировавшие лавочки сквера с ногами, могли шутя дать Гене пинка, подзатыльника, покрасоваться своей силушкой, унизить, плюнуть в него, как верблюды… А Гена был спокоен и невозмутим. Шел себе и не обращал на агрессивную молодежь внимания. Или поддавался иногда, чтобы те успокоились. И приходил домой в синяках и с кровоподтеками.
Лариса боялась, что когда-нибудь Гена уйдет в магазин за хлебом и не вернется. Уж очень он беззубый получился. Над такими любят издеваться. Сама же Лариса не видела уродства. Ей казалось, что из глубины маленьких глазок сына выглядывает тот самый, так любимый Геной Антон Павлович, красивый, удивительный, смешливый и мудрый. И… беззащитный. Над ним ведь тоже надругались после смерти: везли хоронить в вагоне из-под креветок. Какая мерзость, какая низость…
Больше всего на свете Лариса боялась рано умереть. Как будет жить без нее Гена? Как он вообще сможет плавать в зловещем океане жестокого бытия, населенном акулами? Акул нельзя ни в чем винить, они такими рождены – жрать других. И им плевать, в сущности, какая там душа у человека. Ах, если бы нашлась девушка, которая смогла бы разглядеть в безобразном уродце настоящего принца. Бывает же так в сказках. Да все сказки построены на этом. Почему в жизни не так?
Но девушка так и не находилась. Не каждая способна на такие жертвы. Жертвы во имя чего? Современные девушки очень расчетливы, хоть и расчетливы до крайности глупо: они готовы вечно рассыпать бисер перед откровенными свиньями, и чрезвычайно жестоки с достойными любви. Господи, о чем она? Глупости все это. Нужно тщательно следить за своим здоровьем. Пройти, в конце концов, диспансеризацию – в последнее время она ужасно похудела, замучила изжога и аппетит пропал. Может, это – нервы. А может… Даже говорить не хочется. Гену нельзя оставлять одного.
Но человек предполагает, а Бог располагает. Гена остался совершенно один ровно через год. Диагноз, которого так опасалась Лариса, был подтвержден. Химия не помогла. Она сгорела, как спичка, моментом. Она даже толком не смогла понять – почему так случилось. За что? И главное, зачем?
После похорон Гена потерял речь. Вот-вот, только-только, разливался соловьем, спорил с мамой до хрипоты, разговаривал, декламировал стихи – бац, замолчал. Даже мычать не мог. Ходил по улицам молча, этакий горбун с обезображенным лицом. Слонялся без дела, пугал и раздражал прохожих.
Нет, это вовсе не значило, что в душе Геннадий был так же нем. В душе у него роилось множество мыслей и чувств. Правда, озвучить он их не мог, как назло. Да и кому были нужны его мысли и чувства. Он был, как рак, насильно вытащенный из хитинового панциря. Страшно, одиноко и никого, никого вокруг. Почему-то из головы никак не выходил образ: сосед Андрей Геннадьевич, угрожавший свернуть ему голову, рыдал над могилой матери, как школьник.
Гена тогда, несмотря на опрокинувшее его горе, параллельно порадовался: он был прав, Андрей Геннадьевич оказался не таким уж и плохим человеком! Но что с этой радости? Через день сосед, вдрызг пьяный, орал во всю глотку пьяные песни во дворе, поглядывал в окно квартиры покойной и кричал:
- Че! Чмырь! Раздолье тебе? Теперь заливай, жги, топи, урод, сколько влезет! Никто не помешает тебе, да?
Он раскачивался из стороны в сторону, был безобразен, грязен, мерзок. Губы его облепила слюна, а слипшаяся челка падала на бессмысленные глаза жалкой, убогой бахромой.
***
Сумасшедшую бабку скрутили и увезли в психушку. Потом целый день рабочие выкидывали на улицу мешки с мусором. Накопилась целая гора. Гена хотел навестить несчастную женщину, но физически не мог спросить, где она сейчас. Он даже пытался написать свой вопрос, но кто-то из жильцов, занятый обозрением бабкиных завалов, вдруг раздраженно цыкнул в сторону Геннадия:
- А ну пшел вон! Следом отправиться хочешь? Мы тебе это быстро организуем! Развелось недоделков, хоть соли!
Гена поспешил ретироваться. Его не пугала перспектива быть сосланным в психушку. Его пугало то, что сошлют в ту самую психушку с пустыми руками, без книг. И пока его нет, так же, как и бабкино барахло, выкинут драгоценные книги на улицу. Выкинут и сожгут, как ненужный никому хлам.
Автор: Анна Лебедева
***
Двадцать три года брака, но один взгляд, одна фотография – и привычный мир Татьяны рушится, словно карточный домик.
Кто эта незнакомка с глазами, как у её мужа?
Что за жизнь он скрывал всё это время? И как поступит Татьяна, когда правда обрушится, словно удар молнии?
На кону не только их семья, но и её вера в любовь.
Переходите, чтобы узнать, чем закончится эта семейная драма– читайте прямо сейчас: https://dzen.ru/a/Z2BjDHY-b003X1vZ