Звонок в дверь прозвенел неожиданно, хотя я ждала этого момента весь день. Торопливо вытерла руки о фартук — пекла любимый брусничный пирог — и поспешила в прихожую. За дверью стоял Андрей: осунувшийся, какой-то потухший, с видавшим виды чемоданом у ног.
— Сестрёнка... — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и усталой. — Примешь странника?
Сердце защемило. Передо мной стоял не тот весёлый, уверенный в себе мужчина, которого я помнила, а будто его тень. Седина на висках, которой раньше не было, глубокие морщины у глаз, ссутуленные плечи — всё говорило о том, что жизнь его изрядно потрепала.
— Господи, конечно, проходи! — я распахнула дверь шире. — Дай, помогу с чемоданом.
— Да брось, сам справлюсь, — он махнул рукой, но было заметно, как тяжело ему даётся эта показная бодрость.
Пока Андрей разувался, я украдкой разглядывала его. Костюм, когда-то дорогой и элегантный, теперь висел мешком. Щетина трёхдневная, под глазами тени... Что же с тобой случилось, братец?
— У меня как раз пирог в духовке, — засуетилась я, пытаясь скрыть неловкость. — Помнишь, как в детстве мама пекла? С брусникой, твой любимый.
Он вдруг замер, прикрыл глаза:
— Помню... Знаешь, Лид, я так устал. От всего устал. Можно я просто... побуду здесь немного? Отдохну от этих бесконечных проблем?
Я почувствовала, как к горлу подкатил комок. Конечно, что за вопросы? Родная кровь как-никак.
— Это теперь твой дом, — твёрдо сказала я, хотя где-то глубоко внутри шевельнулось смутное беспокойство. — Сколько нужно, столько и живи.
Андрей прошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. Я заметила, как он с наслаждением вытянул ноги:
— Хорошо у тебя. Уютно. Тихо...
— Сейчас чай принесу, — засуетилась я снова. — И пирог как раз поспеет.
Он слабо улыбнулся:
— Ты всегда была самой заботливой из нас. Мама говорила, в тебя пошла...
Я замерла на пороге кухни. Да, мама... Она бы сейчас сказала: "Помогай брату, Лидочка. Ты же старшая." А я и помогаю. Правда, где-то в глубине души настойчиво звенит тревожный звоночек: "А что, если он задержится надолго? Что, если..."
Но я отогнала эти мысли. Не время сейчас. Брат нуждается в поддержке, и я её окажу. Ведь для того и существует семья, верно?
Пока я хлопотала на кухне, из гостиной доносилось его ровное дыхание. Кажется, задремал. Ну и пусть спит, отдыхает. Вот только... почему от этой картины на душе становится всё тревожнее?
Прошла неделя. С каждым днём я всё отчётливее понимала: что-то не так. Началось с мелочей — брошенного на кресле полотенца, немытой чашки в раковине, крошек на журнальном столике. Мелочи, говорила я себе, просто мелочи...
Но сегодня утром чаша терпения начала переполняться. Я зашла в гостиную и замерла на пороге: Андрей в той же позе, что и всегда — полулёжа на диване, пульт в руке, взгляд в телевизор.
— Доброе утро, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал как обычно. — Может, поможешь в саду? Яблони подвязать нужно...
Он даже не повернул головы:
— Вот ещё! Я не для того приехал отдыхать, чтобы землю копать.
Внутри что-то оборвалось. Отдыхать? А я, значит...
— Андрей, — начала я осторожно, — но ведь уже неделя прошла. Может, стоит...
— Лид, ну что ты начинаешь? — он наконец оторвался от телевизора, посмотрел с укоризной. — Ты же сама сказала — живи, сколько нужно. Или уже передумала?
Я прикусила губу. Вот оно что — мои же слова против меня.
— Нет, конечно, живи. Но хоть немного помогать можно? Я же целый день кручусь как белка в колесе: и дом, и сад, и готовка...
— Ты хозяйка, значит, всё на тебе! — нагло сказал он, усаживаясь поудобнее на диване. — А я гость. Забыла, как мама учила гостей принимать?
Мама... Опять он про маму. Знает ведь, что это моё больное место. Я молча вышла в сад, схватила лопату и начала яростно копать землю под новые грядки. Земля пахла свежестью, весной, но радости не было — только горечь во рту и обида, которая противным комком застряла в горле.
К обеду зашла в дом — надо же кормить "дорогого гостя". На кухонном столе — гора немытой посуды, на полу — следы от его ботинок. А сам "гость" всё там же, на диване, даже позу не сменил.
— Лид, там это... — он помахал пустой чашкой. — Кофе принеси, а? И бутерброд можно. С сыром который, вчерашний мне понравился.
Я застыла в дверях, глядя на эту картину: мой брат, когда-то заботливый и внимательный, превратился в... в кого? В альфонса на диване?
"Может, он просто устал?" — пыталась я найти оправдание. — "Может, ему правда нужно время, чтобы прийти в себя?"
Но другой голос, более злой и честный, шептал: "Он просто пользуется твоей добротой. Ты для него — бесплатная гостиница с полным пансионом."
Руки дрожали, когда я готовила ему бутерброд. В голове стучала одна мысль: "Что же делать? Что же теперь делать?"
— Мам, ты себя в зеркало видела? — Ольга поставила передо мной чашку крепкого чая. — На тебе лица нет.
Мы сидели в её маленькой кухне. Здесь я всегда чувствовала себя спокойно — может, потому что дочь так похожа на меня молодую: такая же прямая спина, твёрдый взгляд. Только характером покрепче будет.
— Всё нормально, — привычно начала я, но Ольга перебила:
— Хватит, мама. Я же вижу. Дядя Андрей совсем обнаглел?
Я вздрогнула. Вот оно — то, о чём я боялась даже думать, она произнесла вслух.
— Знаешь, — голос предательски дрогнул, — я стараюсь, правда стараюсь. Готовлю, убираю, даже носки его стираю. А он... он ведёт себя так, будто это моя обязанность. Будто я ему должна.
— И долго ты собираешься это терпеть? — Ольга села напротив, взяла меня за руку. Её пальцы были тёплыми, уверенными.
— Но он же брат... — я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. — Если не я, то кто ему поможет?
— Мама, — она сжала мою руку крепче, — а кто поможет тебе? Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться? Ты заслуживаешь большего.
— Я не могу его выгнать, — прошептала я. — Мама бы не простила.
— А мама простила бы, что он превратил тебя в прислугу? — в голосе Ольги звенела сталь. — Помнишь, что она говорила? "Доброта — это сила, а не слабость". Где сейчас твоя сила, мам?
Я молчала, размешивая давно остывший чай. В голове крутились обрывки воспоминаний: вот мы с Андреем маленькие, он защищает меня от соседских мальчишек... вот он помогает с ремонтом, когда я только купила дом... А теперь что? Теперь он лежит на моём диване и требует, чтобы я приносила ему кофе в постель.
— Знаешь, что самое страшное? — я наконец подняла глаза на дочь. — Я начинаю его ненавидеть. Родного брата — ненавидеть. Как с этим жить?
— А как жить с тем, что ты сама себя не уважаешь? — тихо спросила Ольга. — Мам, иногда любить — значит уметь сказать "нет". Даже близким. Особенно близким.
В её словах была правда. Горькая, как полынь, но правда. Я допила чай одним глотком, встала:
— Поеду домой. Дел много.
— Мама, — Ольга догнала меня в прихожей, обняла крепко-крепко, как в детстве я обнимала её, — ты сильная. Просто вспомни об этом.
Всю дорогу домой я думала о словах дочери. О маме. О силе и слабости. И чем ближе был дом, тем яснее становилось: что-то должно измениться. И измениться прямо сейчас.
Я вернулась домой к вечеру. В прихожей — знакомая картина: разбросанные ботинки, скомканная куртка на полу. Из гостиной доносился звук телевизора и недовольный голос Андрея:
— Лида! Ты где ходишь? Я есть хочу!
Что-то внутри щёлкнуло. Я медленно вошла в комнату:
— Что, руки отсохли самому разогреть?
— Ты чего это? — он приподнялся на диване. — Борщ твой невкусный какой-то. И вообще, когда ремонт делать будешь? Обои старые, пол скрипит...
Я смотрела на него и не узнавала. Где тот заботливый брат, который помогал мне поднимать детей после смерти мужа? Который говорил: "Держись, сестрёнка, я с тобой"?
— Знаешь что, — мой голос звучал непривычно твёрдо, — я тебе не прислуга, Андрей. Ты здесь гость, но так вести себя нельзя.
— Да что ты говоришь? — он встал, возвышаясь надо мной. — А как нельзя? Я же брат твой! Родная кровь! Мама всегда говорила...
— Не смей! — я почти кричала. — Не смей маму приплетать! Она учила нас любить друг друга, а не паразитировать!
— Паразитировать? — его лицо побагровело. — Да как ты...
Но я уже не слушала. Поднялась на второй этаж, рывком открыла шкаф, достала его чемодан. Вещи летели внутрь как попало — рубашки, носки, тот самый костюм...
— Что ты делаешь? — он стоял в дверях, растерянный и злой одновременно.
— То, что давно должна была сделать. — Я захлопнула чемодан. — Уезжай. И не возвращайся, пока не научишься уважать других.
— Да ты... да как ты можешь? Родного брата на улицу?
— Могу, — я почувствовала странное спокойствие. — Потому что я тоже человек, Андрей. Не половик у двери, не кухарка, не прислуга. Человек.
Он схватил чемодан, почти выдернул из моих рук:
— Пожалеешь ещё! Вспомнишь, как брата родного выгнала!
— Лучше так, чем потом детям рассказывать, как позволила сесть себе на шею.
Входная дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла. Я медленно опустилась на кровать. Внутри была пустота — звонкая, оглушающая. И где-то на краю этой пустоты билась робкая, но светлая мысль: "Я смогла. Я наконец-то смогла."
Утро началось с уборки. Я открыла все окна, впуская свежий весенний ветер. Он выдувал застоявшийся воздух, унося с собой тяжесть последних недель. Каждое движение тряпкой по пыльной поверхности казалось актом очищения — не только дома, но и души.
Диван, на котором лежал Андрей, я передвинула к окну. Теперь здесь будет моё место для чтения. В саду расцвели первые тюльпаны — красные, упрямые, пробившиеся сквозь прошлогоднюю листву.
— Мам, ты как? — Ольга приехала без предупреждения, с пакетом свежих булочек и беспокойством в глазах.
— Знаешь, — я разливала чай по любимым чашкам с васильками, — странно как-то. Пусто. Но эта пустота... она какая-то правильная.
— Он звонил?
— Нет. Да и не нужно.
Ольга внимательно посмотрела на меня:
— Ты изменилась. В глазах что-то новое появилось.
— Достоинство, доченька. Оно самое. — Я улыбнулась, глядя в окно на свои тюльпаны. — Знаешь, а ведь мама была права. Доброта — это действительно сила. Только не та доброта, что позволяет вытирать о себя ноги. А та, что умеет говорить "нет", когда нужно.
— Ты не жестокая, мама, — Ольга сжала мою руку. — Ты просто выбрала себя, и это правильно.
— Я выбрала жизнь, — эти слова пришли сами собой. — Свою жизнь. И знаешь... она прекрасна.
Мы пили чай, смотрели на цветущий сад, и я чувствовала, как внутри распускается что-то новое — такое же яркое и упрямое, как эти весенние тюльпаны. Это была я — настоящая, живая, свободная.
А на столе лежал блокнот, в котором я набрасывала план: "Покрасить забор, обновить клумбы, записаться на курсы английского..." Список дел для себя. Наконец-то — для себя.