За окном медленно догорал октябрьский вечер. Тусклый свет настольной лампы падал на потёртую клеёнку кухонного стола, где я сидела с чашкой остывшего чая и семейной тетрадью в синей обложке. Эту тетрадь мы с Виктором завели ещё пятнадцать лет назад, когда только поженились. Каждый месяц я педантично записывала туда наши накопления – на старость, на чёрный день, на жизнь, которая, как нам казалось, должна быть secure and steady, как говорит моя подруга Людмила, насмотревшаяся американских фильмов.
Пальцы машинально перебирали страницы, испещрённые моим мелким почерком. Что-то не сходилось. Я достала телефон, открыла банковское приложение и похолодела – крупная сумма, которую мы копили последние три года, исчезла. Три миллиона двести тысяч рублей... Цифры на экране расплывались перед глазами.
– Может, ошибка? – прошептала я, судорожно листая тетрадь. – Должна быть какая-то ошибка...
Входная дверь скрипнула, и я вздрогнула. По коридору раздались знакомые шаги – тяжёлые, чуть шаркающие. Виктор. Последнее время он часто задерживался на работе, говорил про какой-то важный проект. А я и не спрашивала особо – за тридцать лет брака привыкла доверять.
– Оля? Ты чего в темноте сидишь? – муж щёлкнул выключателем, и кухню залил яркий свет.
Я медленно подняла голову. Виктор стоял в дверном проёме, слегка ссутулившись, будто придавленный невидимым грузом. В его седых волосах поблёскивали капельки недавно начавшегося дождя. Он как-то странно теребил ручку потрёпанного портфеля – привычка, появившаяся в последние месяцы, когда он нервничал.
– Где деньги, которые мы копили все эти годы? – мой голос прозвучал глухо и чуже, будто принадлежал кому-то другому.
Виктор замер. Его лицо, только что уставшее и будничное, словно окаменело. В глазах промелькнуло что-то – страх? чувство вины? – и тут же спряталось за привычной маской спокойствия.
– Какие деньги, Оль? – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и неестественной. – Ты о чём?
Я молча развернула к нему экран телефона. Виктор прищурился, вглядываясь в цифры, и я заметила, как дрогнули его руки. Он медленно опустил портфель на пол и тяжело оперся о дверной косяк.
– Давай поговорим, – наконец выдавил он.
– О чём? О том, как за моей спиной исчезли все наши сбережения? – я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева, смешанного с горечью. – Может, заодно расскажешь, почему последние полгода ты каждый вечер задерживаешься на работе? И что за проект такой важный, что ты даже в выходные пропадаешь неизвестно где?
Муж тяжело опустился на стул напротив меня. В тусклом свете лампы его лицо казалось осунувшимся, постаревшим. Он долго молчал, разглядывая свои руки, лежащие на столе.
– Оля, – наконец произнёс он хрипло, – ты только не думай...
Телефон в кармане его куртки разразился пронзительной трелью. Виктор вздрогнул всем телом, будто его ударило током. Достал мобильный, взглянул на экран – и я увидела, как исказилось его лицо.
– Извини, – пробормотал он, вставая. – Это... с работы. Срочно. Я должен...
– Ночью? – я смотрела, как он суетливо хватает портфель, путается в рукавах куртки. – В двенадцатом часу?
Он замер на пороге кухни, не оборачиваясь:
– Я всё объясню. Завтра. Обещаю.
Входная дверь захлопнулась. В кружке с остывшим чаем отражался тусклый свет лампы. За окном шуршал дождь. Тридцать лет совместной жизни вдруг встали перед глазами – и я почувствовала, как по этой жизни, такой привычной и надёжной, ползёт трещина, разделяя всё на "до" и "после".
– Три миллиона? – Людмила присвистнула и облокотилась на столик, заставленный чашками с недопитым капучино. – Нет, Оль, тут что-то нечисто.
Кафе "У Нины" всегда было нашим местом. Маленькое, уютное, с вечно запотевшими окнами и розовыми салфетками на столах. Мы с Людой встречались здесь каждую среду последние лет десять. Но сегодня даже любимый кофе с корицей казался безвкусным.
– Знаешь, – Люда понизила голос и наклонилась ко мне, – у моей Светки муж тоже так начинал. Сперва задержки на работе, потом звонки какие-то странные. А потом бац – и квартиру втихаря продал. Оказалось, молоденькую завёл, риелторшу.
Я поморщилась:
– Витя не такой.
– Все мужики такие, – отрезала подруга, помешивая ложечкой давно остывший кофе. – Особенно после пятидесяти. Их как подменяют. Втемяшится в башку, что жизнь прошла мимо – и всё, понеслась душа в рай. Машины покупают спортивные, любовниц молодых заводят...
– Люд, прекрати, – я с силой сжала чашку. – Витя всю жизнь на своей старой "Волге" проездил. Говорил – зачем нам новая, если эта ещё бегает.
– А может, он просто копил? – Людмила выразительно подняла брови. – На новую жизнь копил. Без тебя.
Домой я вернулась в сумерках. Голова гудела от Людкиных намёков и собственных мыслей. "Нет, – твердила я себе, разбирая сумку в прихожей. – Не может быть. Тридцать лет вместе. Всякое бывало – и ругались, и мирились, но чтобы вот так..."
Из сумки выпал какой-то чек. Наклонилась поднять – и замерла. Это была не просто бумажка, а квитанция. На предоплату... квартиры? В новостройке на другом конце города. "Внесён аванс в размере 500 000 рублей..."
Дата на квитанции – три недели назад. Как раз тогда Витя сказал, что едет на рыбалку с коллегами. Вернулся через два дня – загорелый, довольный. Рассказывал, как здорово клевало...
В ушах зашумело. Я прислонилась к стене, комкая в руках злополучную бумажку. Перед глазами поплыли картинки: Витя, всё чаще "задерживающийся на работе". Его странная рассеянность последние месяцы. Новый галстук, который я нашла в его шкафу – не мой подарок...
В прихожей было темно и тихо. Только тикали часы на стене – старые, с кукушкой. Мы купили их на нашу первую совместную зарплату. "Пусть отсчитывают наше счастье", – сказал тогда Витя.
Кукушка выскочила из дверцы, прокуковала семь раз и спряталась обратно. Я смотрела на часы, и мне казалось, что каждый их удар отдаётся болью где-то под рёбрами. Словно отсчитывает теперь не счастье, а что-то совсем другое...
За окном мигнули фары – витин "Москвич" въезжал во двор. Я торопливо сунула квитанцию в карман халата. Решение пришло внезапно: сегодня никаких разговоров. Сначала нужно всё выяснить самой. Всё до конца.
Пока гремел замок входной двери, я успела включить телевизор и устроиться на диване с вязанием – как будто весь вечер тут сидела, как будто не было ни этой квитанции, ни разговора с Людмилой, ни бессонной ночи накануне.
– Привет, – Витя заглянул в комнату. – Ужинать будешь?
– Поела уже, – я старательно считала петли. Раз-два-три... Только бы голос не дрогнул. – У Люды была, в кафе посидели.
– А... – он потоптался на пороге. – Ну я тогда сам что-нибудь...
– Угу.
Его шаги прошаркали на кухню. Загремела посуда.
А я всё считала и считала петли, хотя перед глазами всё расплывалось. Раз-два-три... Интересно, у той, другой, тоже есть любимое кафе? И подруга, которая качает головой: "Все они такие..."?
Гараж пропах машинным маслом и сыростью. Витя возился со старым велосипедом – тем самым, на котором когда-то катал нашу дочку Машку. Теперь Машка живёт в Питере, велосипед ржавеет, а мы с Витей... мы, кажется, тоже заржавели. Или сломались.
– Отвёртку подай, – не оборачиваясь, попросил муж.
Я молча положила на верстак смятую квитанцию.
Витя замер. Его руки, испачканные маслом, безвольно повисли вдоль тела. В гараже стало так тихо, что я слышала, как капает вода из неисправного крана в углу. Кап-кап. Как слёзы.
– Что это? – спросила я, хотя мы оба знали ответ.
Он медленно повернулся. На лбу – масляное пятно, в седых волосах – паутина. Старый, родной, чужой...
– Оля...
– Новая квартира? – мой голос дрожал. – Для кого, Вить? Для неё?
– Для кого – неё? – он нахмурился, и эта его искренняя растерянность вдруг взбесила меня ещё больше.
– Не притворяйся! – я почти кричала. – Думаешь, я слепая? Все эти твои задержки на работе, звонки по ночам, рыбалки непонятные... А теперь ещё и деньги пропали. Три миллиона, Вить! Мы их копили на старость, а ты...
– На старость? – он вдруг горько усмехнулся. – Какая старость, Оль? Ты видела последние Машкины фотографии?
– При чём здесь Машка?
– При том! – он с силой швырнул в угол тряпку, которой вытирал руки. – Ты видела, какая она там худая? Бледная? "Всё нормально, мам-пап, просто работы много..." А у самой глаза запавшие, руки дрожат. Думаешь, я не знаю, что у них с Димкой еле концы с концами сводятся? Что они эту чёртову ипотеку еле тянут?
Я опустилась на старый табурет. В голове шумело.
– Ты хочешь сказать...
– Квартира для них, – он устало прислонился к верстаку. – Хотел сюрприз сделать. На новый год. Внёс первый взнос, договорился с застройщиком... Думал, продадим их старую конуру, они переедут в новую, нормальную... А тебе не говорил, потому что знал – начнёшь переживать, психовать. "Как же так, последние деньги, а вдруг самим понадобится..."
– А эти звонки? По ночам?
– Димка звонил. У них там разница во времени, забыл? – Витя криво улыбнулся. – Он же прорабом там, на стройке. Днём работает, вот и созванивались по ночам, обсуждали... Он же всё про строительство знает, помогал мне с документами, с выбором...
Я смотрела на мужа, и мне хотелось то ли расплакаться, то ли рассмеяться. Господи, какая же я дура...
– А новый галстук? – спросила почему-то.
– Какой галстук? – он моргнул. – А, тот... Димка прислал. Сказал – хватит батю позорить старьём, вон у них в Питере все такие носят...
В гараже снова стало тихо. Только капала вода из крана – кап-кап. Теперь этот звук казался другим. Не как слёзы – как метроном, отсчитывающий секунды нашей новой жизни. Жизни, в которой мой муж не предатель, а просто... просто слишком любящий отец.
– Вить, – я встала, подошла к нему. – А почему именно сейчас? Почему не посоветовался со мной?
Он вздохнул, отвёл глаза:
– Машка беременная, Оль. Два месяца уже. Только они никому не говорят пока, боятся сглазить... А я как узнал – места себе не находил. Представил, как они там, в этой их однушке... А тут как раз риелтор знакомый позвонил, говорит – есть вариант, только решать быстро надо...
Я прижалась к его плечу, испачкав халат в машинном масле. Мне было всё равно.
– Дурак ты, Витенька, – прошептала. – Такое один тянуть... А я тут себе напридумывала...
– Чего напридумывала? – он осторожно обнял меня.
– Потом расскажу, – я шмыгнула носом. – Лучше скажи – когда у нас внук будет, мы его тоже на этом велосипеде катать будем?
– А то! – Витя улыбнулся – той самой улыбкой, которую я полюбила тридцать лет назад. – Только починить надо. Поможешь?
– Отвёртку подать? – я тоже улыбнулась.
– Для начала...
Утро выдалось солнечным – первое после недели дождей. На кухне пахло свежесваренным кофе и гренками с корицей. Я стояла у плиты, когда Витя, уже одетый на работу, тихонько подошёл сзади и обнял меня за плечи.
– Что это ты сегодня? – он кивнул на сковородку с гренками. – У нас вроде не воскресенье.
– Захотелось, – я прижалась к нему спиной. – Помнишь, в первый год, когда поженились, я каждое утро так готовила? А потом завертелось всё – работа, Машка, дела...
– Помню, – он уткнулся носом мне в макушку. – У тебя духи новые?
– Старые, – я улыбнулась. – Те самые, "Красная Москва". Нашла вчера на антресолях, когда старые альбомы доставала.
Мы сели завтракать. Витя намазывал гренки мёдом – как в молодости, когда мы только-только начинали жить вместе. Тогда у нас ничего не было, кроме старенького дивана, купленного по случаю, да этой самой банки мёда, присланной его мамой из деревни.
– Я вчера Машке позвонила, – сказала я, глядя, как он старательно собирает ложечкой остатки мёда. – Поговорили...
Витя замер с ложкой в руке:
– И?..
– Сказала, что мы с папой не такие уж старые и бестолковые, как она думала, – я подмигнула. – И что ждём их с Димкой на новоселье. Обоих. Нет, теперь уже троих.
– Ты ей про квартиру?..
– Нет, что ты. Это же твой сюрприз, – я накрыла его руку своей. – Просто... знаешь, я думала вчера много. О нас, о Машке... Мы всё время чего-то боимся. Я боялась, что ты меня разлюбил. Ты боялся рассказать про свой план. Машка боится признаться, что ждёт ребёнка... А жизнь-то идёт. И счастье – оно часто рядом, только мы его не видим за своими страхами.
Витя молчал, но его пальцы крепко сжимали мою ладонь. За окном весело чирикали воробьи, солнце играло в старом хрустальном графине, превращая воду в маленькую радугу.
– Знаешь, что я ещё придумала? – сказала я. – Давай копить на путешествие. Куда-нибудь к морю, когда малыш родится. Все вместе поедем – мы, Машка с Димкой, внук... или внучка.
– На море? – он удивлённо поднял брови. – А как же твоё "на старость откладывать надо"?
– А это и будет наша старость, – я встала, начала убирать со стола. – Только не та, унылая, о которой я всё боялась думать. А другая – с морем, с внуками, с утренними гренками... Поможешь посуду помыть?
Он поднялся, привычно взял полотенце:
– Как в первый год? Ты моешь, я вытираю?
– Как в первый год, – кивнула я. – И как в тридцатый. И как...
– Всегда? – он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались знакомые морщинки.
– Всегда.
Мы стояли у раковины – совсем как тогда, тридцать лет назад. Только теперь в наших волосах серебрилась седина, а за спиной был целый мешок набитых шишек, ошибок, страхов и недомолвок. Но почему-то именно сейчас, когда мы всё это преодолели, я чувствовала себя такой же молодой и счастливой, как в то далёкое утро, когда впервые готовила ему гренки с корицей.
За окном прошелестела листьями старая липа – та самая, что мы посадили, когда въехали в эту квартиру. Выросла, окрепла... Как и мы сами. Как наша любовь, которая оказалась сильнее любых сомнений.