– Ты решил, что наследство дяди принадлежит только тебе? – спросила я с вызовом, чувствуя, как дрожат руки от едва сдерживаемого гнева.
Дмитрий даже не поднял глаз от документов. Его длинные пальцы медленно перебирали страницы завещания, словно лаская каждую букву, подтверждающую его права на имущество дяди Бориса.
– Марина, давай без драм, – его голос звучал ровно, но я слишком хорошо знала брата. Эта показная невозмутимость всегда выдавала его напряжение. – Всё по закону. Вот, смотри сама.
Я скользнула взглядом по строчкам. Каждое слово било, словно пощёчина. Дом в пригороде, дача, машина – всё отходило Дмитрию. Мне же оставались только старые фотоальбомы да книжные полки, которые дядя так любил.
Нотариус, полноватая женщина средних лет, нервно теребила очки на цепочке. Её выдавала едва заметная испарина на лбу – она явно чувствовала себя неуютно в эпицентре зарождающегося семейного скандала.
– Дмитрий Сергеевич прав, – осторожно вставила она. – Завещание составлено по всем правилам. Я могу показать...
– К чёрту правила! – я резко развернулась к брату. – Дядя Борис любил нас обоих. Ты же знаешь, сколько времени я проводила с ним! Помогала с документами, возила по врачам, просто разговаривала часами... А ты появлялся раз в месяц, и то когда тебе что-то было нужно!
Плечи Дмитрия едва заметно напряглись. По его лицу пробежала тень – на мгновение маска уверенности соскользнула, обнажая что-то... виноватое? Но он тут же взял себя в руки.
– Послушай, сестрёнка, – его тон стал снисходительным, что взбесило меня ещё больше. – Дядя был в здравом уме и твёрдой памяти, когда составлял завещание. У него были свои причины. И да, может быть, я не сидел с ним сутками, как ты. Но между нами было... взаимопонимание.
"Взаимопонимание". От этого слова во рту появился горький привкус. Что-то в его интонации, в том, как он отвёл глаза, произнося это, царапнуло моё сознание. Дядя Борис никогда не говорил о каком-то особом взаимопонимании с Дмитрием. Наоборот, часто сетовал, что племянник совсем от рук отбился...
– Если вам нужно время... – начала нотариус, но я уже сгребала свою сумку.
– Нет, спасибо. Я всё поняла, – мой голос звенел от сдерживаемых слёз. – Только знаешь что, Дима? Дядя бы не одобрил. Не знаю, как ты это провернул, но он бы не одобрил.
Выходя из душного кабинета, я спиной чувствовала взгляд брата. И пусть он молчал, но его молчание было красноречивее любых слов. В нём слышался страх – страх человека, чей карточный домик может рухнуть от одного неосторожного движения.
Что ж, значит, будем играть в эту игру. Я найду правду, чего бы мне это ни стоило.
Старые письма пахли временем и горьким одиночеством. Я сидела на полу в дядиной квартире, куда пришла под предлогом забрать свои книги, а вокруг меня расползались круги из пожелтевших конвертов, открыток и фотографий. Настольная лампа бросала тёплый свет на разложенные документы, и в её мягком сиянии прошлое оживало, раскрывая свои тайны.
"Дорогая Мариночка", – читала я дрожащими пальцами. – "Спасибо тебе за заботу. После смерти твоей тёти Веры только ты и скрашиваешь мои дни. Знаешь, иногда думаю – вот бы твои родители так же относились к семейным ценностям, как ты..."
Я смахнула предательскую слезу. Дядя Борис всегда был прямолинеен в своих письмах. Как же так вышло, что человек, считавший меня самым близким человеком, всё оставил Дмитрию?
В стопке писем мелькнуло что-то необычное – плотный голубой конверт. Внутри обнаружилась поздравительная открытка трёхлетней давности. "Племяннице, которая станет хорошей хозяйкой в этом доме", – гласила надпись. Я замерла. Что это значит? Дядя явно намекал, что собирается оставить дом мне...
Часы пробили два ночи, когда я, наконец, решилась позвонить матери. К моему удивлению, она взяла трубку почти сразу.
– Мам, прости за поздний звонок, но мне нужно с тобой поговорить. О дяде Борисе.
Повисла тяжёлая пауза. Я почти видела, как мама нервно теребит край халата – её любимый жест в минуты волнения.
– Мариночка, милая, может, не сейчас? – её голос звучал непривычно глухо. – Уже поздно...
– Мама, пожалуйста. Я нашла письма. И открытку, где дядя пишет про дом. Он ведь планировал оставить его мне, правда? Что произошло? Почему всё досталось Диме?
– Доченька... – она запнулась, и в этой заминке я услышала всё: страх, вину, нерешительность. – Не надо ворошить прошлое. Дядя... у него были свои причины.
– Какие причины, мам? – я почувствовала, как во мне поднимается волна возмущения. – Те же причины, по которым ты избегаешь смотреть мне в глаза при встрече? Или те, из-за которых Дима стал таким дёрганым в последние месяцы жизни дяди?
– Марина! – в её голосе появились умоляющие нотки. – Прошу тебя, оставь всё как есть. Иногда... иногда лучше не знать всей правды.
– Лучше для кого, мама?
Она всхлипнула, и я почувствовала укол совести. Но отступать было поздно.
– Мам, я всё равно узнаю. И лучше, если я услышу это от тебя, а не...
– Я не могу, – перебила она. – Прости, доченька. Я просто... не могу.
В трубке послышались короткие гудки. Я медленно опустила телефон, глядя на разложенные вокруг письма. Что-то здесь было не так. Что-то серьёзное, раз даже мама, всегда такая прямая и честная, предпочитает молчать.
Я подняла одну из последних фотографий дяди. Он улыбался в камеру, но глаза оставались грустными. Это было сделано за месяц до его смерти, как раз когда Дмитрий стал появляться у него чаще обычного.
"Не волнуйся, дядя", – прошептала я, проводя пальцем по фотографии. – "Я докопаюсь до правды. Обещаю".
Воскресный обед. Традиция, которую мама свято чтила даже после того, как мы с Димой выросли и разъехались. Обычно я любила эти встречи, но сегодня от одного запаха маминых котлет к горлу подступала тошнота.
– Передай, пожалуйста, соль, – голос Дмитрия звучал подчёркнуто вежливо.
Я молча подвинула солонку, наблюдая, как его рука слегка дрожит, когда он берёт её. Последняя неделя далась брату нелегко – под глазами залегли тени, а на виске пульсировала жилка. Неужели моё маленькое расследование так его беспокоит?
Мама суетилась вокруг стола, подкладывая то одному, то другому свои фирменные угощения. Её показная весёлость никого не обманывала – я видела, как она то и дело бросает тревожные взгляды то на меня, то на Диму.
– Может, расскажете, как у вас дела на работе? – она попыталась разрядить атмосферу. – Дима, ты говорил о каком-то важном проекте...
– Всё отлично, мам, – перебил он, избегая смотреть ей в глаза. – Просто замечательно.
– Да уж, – я не выдержала. – Особенно когда внезапно получаешь наследство, верно? Сразу все проекты начинают идти в гору.
Вилка Димы с громким звоном упала на тарелку.
– Марина, – процедил он сквозь зубы. – Давай не будем...
– Не будем что? – я подалась вперёд. – Говорить правду? О том, как ты умудрился провернуть свои делишки с завещанием? Или о том, почему дядя вдруг передумал насчёт дома, который собирался оставить мне?
– Ты понятия не имеешь, о чём говоришь! – Дима резко встал, опрокинув стакан с компотом. Тёмно-вишнёвая жидкость медленно расползалась по белоснежной скатерти, словно кровавое пятно. – Ты думаешь, что всё знаешь? Что ты была единственной, кто заботился о дяде? А о моих проблемах ты подумала? О том, через что мне пришлось пройти?
– О твоих проблемах? – я тоже поднялась, чувствуя, как кровь стучит в висках. – Каких ещё проблемах, Дима? Может, расскажешь? Или боишься, что правда всплывёт?
– Дети, пожалуйста... – мамин голос дрожал.
– Нет, мам, пусть говорит! – я не могла остановиться. – Пусть объяснит, почему дядя вдруг изменил завещание за месяц до смерти! Почему все эти годы он писал мне о том, как я буду хозяйкой в его доме, а потом...
– Потому что твой брат был в долгах! – мамин крик прорезал воздух как нож.
Мы с Димой застыли. Мама закрыла лицо руками, и её плечи затряслись от рыданий.
– Таких долгах, о которых вы даже не подозревали, – всхлипывала она. – Он... он занимал деньги у плохих людей... Угрожали... А дядя Боря узнал... Он просто хотел помочь... защитить...
Я медленно опустилась на стул, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Дима стоял бледный как полотно, его руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки.
– Мама... – его голос сорвался. – Я не хотел... Я собирался всё вернуть...
– Долги? – я смотрела на брата, не узнавая его. – Какие долги, Дима? Почему ты молчал?
– А что я должен был сказать? – он горько усмехнулся. – "Привет, сестрёнка, я по уши в долгах перед бандитами"? Дядя был единственным, кто мог помочь. Он предложил переписать завещание, чтобы я мог продать имущество и расплатиться...
– И ты согласился? – мой голос звенел от напряжения. – Так просто забрал то, что предназначалось мне?
– Я не хотел! – Дима рухнул на стул, закрыв лицо руками. – Думаешь, мне легко было? Но они угрожали не только мне... Говорили, что найдут мою семью... Тебя... маму...
Мама продолжала плакать, и каждый её всхлип был как удар по сердцу. Я смотрела на эту картину – разрушенный семейный обед, заплаканная мать, сломленный брат – и чувствовала, как внутри что-то обрывается. Всё было намного сложнее, чем я думала. И намного страшнее.
После того семейного обеда прошла неделя. Я не находила себе места, перебирая в памяти каждое слово, каждый взгляд. Что-то всё ещё не складывалось. И ответ пришёл оттуда, откуда я не ждала – от старой соседки дяди Бориса.
– Деточка, тут после похорон папка какая-то завалилась за шкаф, – сказала она, протягивая мне пожелтевший конверт. – Я только сейчас, когда уборку делала, нашла. Там вроде твоё имя...
Дрожащими руками я открыла конверт. Внутри лежал черновик завещания, датированный двумя месяцами до смерти дяди. Я читала и чувствовала, как к горлу подступает ком. Дача, дом – всё должно было отойти мне. А Диме – только старая отцовская коллекция марок.
Я не помнила, как добралась до маминой квартиры. Просто вдруг оказалась на пороге, сжимая в руках этот проклятый конверт.
– Мама, – мой голос звучал чужим. – Объясни мне это.
Она побледнела, увидев бумаги. Медленно опустилась в старое кресло, словно ноги отказывались её держать.
– Где... где ты это нашла?
– Неважно. Важно другое – почему дядя передумал? И не говори мне только про Димины долги. Тут что-то ещё.
Мама долго молчала, разглаживая несуществующие складки на домашнем платье. Потом подняла на меня глаза, полные слёз.
– Я должна была тебе раньше рассказать... Дядя Боря, он ведь не просто так за тебя переживал. Понимаешь, много лет назад...
Её рассказ лился как горькое лекарство. О том, как молодой дядя Борис был влюблён в мою настоящую мать – мамину старшую сестру. Как она погибла при родах, а дядя винил себя – это он уговорил её рожать, несмотря на проблемы со здоровьем. Как мама, тогда совсем молоденькая, взяла меня к себе, а дядя поклялся всегда заботиться обо мне.
– Он любил тебя как дочь, – мамин голос дрожал. – Ты была для него памятью о ней. Всё, что у него осталось...
– Но тогда почему? – я чувствовала, как по щекам катятся слёзы. – Почему он всё отдал Диме?
– Потому что я его заставил, – голос брата прозвучал от двери как гром среди ясного неба.
Мы обе вздрогнули. Дима стоял в дверном проёме, осунувшийся, с покрасневшими глазами.
– Я пришёл к нему за помощью, – он говорил тихо, но каждое слово било наотмашь. – Рассказал про долги. Он предложил продать часть имущества, помочь мне. Но я... я припугнул его. Сказал, что если он не перепишет завещание, бандиты узнают про тебя, Марина. Про то, что ты – дочь его любимой женщины...
– Дима! – мама ахнула, прижав руки ко рту.
– Он сразу сдался, – Дима смотрел в пол. – Сказал только: "Береги сестру". И подписал новое завещание. А через месяц его сердце не выдержало...
Я сидела, оглушённая. Комната плыла перед глазами. Столько лет тайн, недомолвок, боли...
– Зачем ты пришёл? – мой голос звучал глухо. – Зачем рассказал?
– Потому что больше не могу, – он поднял на меня измученный взгляд. – Эта правда душит меня. Каждый раз, когда вижу дядин дом, его вещи... Я не заслужил этого наследства. Оно твоё по праву – не только по закону, но и по любви.
Мама тихо плакала в своём кресле. А я смотрела на брата и видела не наглого захватчика чужого имущества, а испуганного мальчишку, загнанного в угол собственными ошибками.
– Я всё продам, – сказал он твёрдо. – Расплачусь с долгами, а остальное верну тебе. Это не вернёт дядиного доверия, но...
– Дима, – я встала и подошла к нему. – Ты мой брат. Единственный. И как бы я ни злилась, я не хочу потерять ещё и тебя.
Он поднял на меня недоверчивый взгляд, и я увидела в его глазах отражение той боли и одиночества, что грызли его все эти месяцы.
Мы встретились у дядиного дома ранним утром. Дима переминался с ноги на ногу, пока я искала ключи в сумке. Его помятый вид говорил о том, что он тоже не спал всю ночь.
– Давай я открою, – он протянул руку. – У меня есть свои.
В доме пахло пылью и застоявшимся воздухом. Я машинально подошла к окну, открыла створку. В комнату ворвался прохладный весенний ветер.
– Марин, – Дима достал из портфеля какие-то бумаги. – Я тут прикинул... Если продать дом и дачу, должно хватить на...
– Подожди, – перебила я его. – Дай хоть чайник поставить. Или ты думаешь, такие разговоры ведут на пустой желудок?
Он неуверенно улыбнулся, и я вдруг увидела в нём того мальчишку, которым он был лет двадцать назад. Такой же растерянный взгляд, когда что-то натворил и не знал, как исправить.
На кухне всё осталось по-прежнему. Банка с чаем на верхней полке, старые чашки с облупившейся позолотой, которые дядя почему-то никогда не выбрасывал. Я заварила чай, достала из сумки печенье.
– Значит, хочешь всё продать? – спросила я, подвигая к нему чашку.
– А что делать? – он с силой провёл рукой по лицу. – Долги сами не рассосутся. И потом... после всего, что я наделал...
– Слушай, а ты помнишь, как мы тут с тобой ёлку наряжали? Когда родители в Питер уехали, а дядя нас к себе забрал на праздники?
– Ещё бы, – фыркнул Дима. – Ты тогда на табуретку влезла, чтобы звезду повесить. Чуть не грохнулась, я еле успел подхватить.
– А дядя нас обоих чуть не прибил.
– Ага. Сказал, что такие оболтусы ему даром не нужны.
Мы помолчали. За окном просигналила машина, где-то залаяла собака.
– Дим, я тут думала... – я крутила в руках чашку. – Давай не будем продавать дом.
Он поднял на меня недоумённый взгляд.
– Как это?
– А вот так. Ты же знаешь, у меня трёшка в центре. Продам её – денег хватит закрыть твои долги. А я сюда перееду.
– Марина, ты что? Это же твоя квартира! Ты столько лет на неё копила...
– Зато здесь дядины фотографии. И твои дурацкие рисунки на обоях в спальне, которые ты так старательно замазывал. И тот шкаф, где мы прятались. Всё это... оно же наше, понимаешь?
Дима молчал, уставившись в свою чашку.
– Знаешь, что самое паршивое? – наконец произнёс он. – Я ведь правда думал, что поступаю правильно. Ну, когда припугнул дядю. Мол, так всех защищу – и себя, и вас. А получилось...
– Получилось как всегда, – я невесело усмехнулась. – Но ты же мой брат. Куда я тебя денусь?
– После всего, что я сделал?
– Знаешь, – я встала, подошла к окну, – когда я узнала про маму... ну, про настоящую маму... я вдруг поняла: вся наша жизнь строилась на какой-то большой недоговорённости. Дядя молчал про свою любовь, мама – про сестру, ты – про долги... Может, хватит? Давай просто будем семьёй. Такой, какая есть.
Я услышала, как скрипнул стул. Через секунду Дима обнял меня сзади, уткнулся лбом в плечо.
– Я не заслуживаю такой сестры, – пробормотал он.
– Ещё бы, – я шмыгнула носом. – Но что поделать, другой у тебя нет.
Мы так и стояли у окна, глядя, как во дворе старушка-соседка развешивает бельё. Всё как при дяде. Всё как всегда.
– И всё-таки, – сказала я, вытирая глаза, – долги будешь отдавать частями. И без фокусов, ясно?
– Ясно, – он наконец улыбнулся по-настоящему. – Спасибо, Маринка.
Я молча кивнула. В конце концов, дядя всегда говорил, что главное – не стены, а люди, которые в них живут.