За окном моросил мелкий дождь, капли стекали по стеклу, словно слезы. Тяжелые свинцовые тучи давили на город уже третий день. Ирина улыбнулась своему отражению в оконном стекле – улыбка вышла кривой, почти судорожной. Три недели. Целых три недели она пытается делать вид, что всё в порядке.
Механическими движениями она в третий раз протерла и без того чистую столешницу, с остервенением вжимая тряпку в глянцевую поверхность. Костяшки пальцев побелели от напряжения. В воздухе повис удушливый запах лимонного средства для мебели, смешанный с ароматом свекровиных котлет – запах поражения, запах потерянной свободы.
– А помнишь, Люсенька, – голос Валентины Петровны, доносящийся из гостиной, взлетал и падал, словно качели, – как я раньше переживала, что сын далеко живёт? А теперь вот... – она понизила голос до заговорщического шёпота, – теперь мы тут всё наладим!
Свекровь, вальяжно расположившись в любимом кресле Ирины (том самом, где раньше так уютно было читать по вечерам), громко рассказывала по телефону подруге о "прекрасном отдыхе в гостях у сына". Её пронзительный голос отскакивал от стен, заполняя собой каждый уголок квартиры, вытесняя последние остатки покоя. На журнальном столике красовалась чашка с недопитым чаем – очередная из нового сервиза, который свекровь купила взамен выброшенного "старья" Ирины.
"На выходные", – эхом отдавалось в голове. – "Они ведь приехали только на выходные".
Ирина до боли закусила губу, сдерживая рвущийся наружу истерический смех. Третья неделя этих бесконечных "выходных" подходила к концу, а признаков скорого отъезда гостей не наблюдалось. Наоборот, с каждым днём они всё увереннее обживались, всё настойчивее метили территорию, как хищники в чужом логове.
Из комнаты донеслось шарканье тапочек – свёкор направлялся на кухню за очередной порцией чая. Ирина торопливо отошла к плите, делая вид, что занята приготовлением ужина. В последнее время она часто ловила себя на том, что избегает прямых столкновений с родителями мужа, прячется по углам собственной квартиры, словно нашкодивший подросток.
Стрелки часов – старинных, бабушкиных, единственное, что ещё не подверглось "улучшению" – медленно ползли к шести вечера. Сергей должен вернуться с работы через час. В голове пульсировала одна мысль, похожая на молитву: "Может, хоть сегодня? Может, хоть сегодня он решится поговорить с родителями об их отъезде?"
Когда три недели назад родители Сергея приехали "на выходные", Ирина и представить не могла, что это растянется на такой срок. Она как сейчас помнила тот момент – солнечная кухня, запах корицы от пирога в духовке, предвкушение романтического вечера с мужем. Их первая годовщина знакомства. Она даже свечи купила – любимые, с ароматом ванили.
Телефонный звонок прозвучал как выстрел.
"Мы тут решили вас навестить, соскучились!" – будничный голос свекрови ворвался в её идеальный вечер, разрушая все планы. "Уже в дороге, через час будем!"
В первые дни всё действительно казалось почти идеальным. Ирина помнила, как сияли глаза Сергея, когда она с его мамой вместе пекла яблочный пирог. Как свекровь впервые похвалила её стряпню. Как они сидели допоздна за чаем, делясь историями, смеясь над семейными байками. Это было похоже на счастье. На то самое принятие в семью, о котором она всегда мечтала.
А потом начался медленный, методичный захват территории.
Всё началось с пустяка – переставленного торшера в гостиной. Ирина вернулась с работы и не сразу поняла, что изменилось. Просто что-то было не так. Её уютный читальный уголок, где она любила забираться с книгой после трудного дня, исчез. Вместо него красовалось массивное кресло свекрови, перекочевавшее из их старой квартиры.
– Так ведь удобнее, правда? – защебетала Валентина Петровна, и в её голосе звучала абсолютная уверенность в своей правоте. – И телевизор лучше видно, и пространство организовано правильно. Ты же не против, деточка?
"Деточка". Это обращение било под дых каждый раз, напоминая о разнице в статусе, о том, что она здесь – всего лишь девочка, которую нужно учить жить.
Чашки исчезли на следующий день. Ирина помнила каждую из них – шесть винтажных фарфоровых чашек, свадебный подарок бабушки. Бабушка собирала их по одной, годами. Каждая имела свою историю, свой характер. В них жила память о воскресных завтраках в бабушкином доме, о запахе свежей выпечки, о безусловной любви.
– Такое старьё только место занимает, – безапелляционно заявила свекровь, расставляя на полках новый сервиз с аляповатыми цветами. – Я вам современный купила, практичный. Тот фарфор всё равно бы разбился...
Ирина стояла, глотая слёзы, не в силах произнести ни слова. А вечером нашла осколки в мусорном ведре. Они поблёскивали, словно насмехаясь над её слабостью.
К концу второй недели кухня окончательно превратилась в зону военных действий. Валентина Петровна методично уничтожала все следы прежней жизни: выбрасывала "неправильные" специи, заменяла "вредные" продукты на "правильные", перекладывала вещи по своему разумению. Каждое утро Ирина приходила на кухню, как на минное поле – никогда не знаешь, что исчезнет сегодня.
– Сынок не любит эти ваши модные салаты, – безапелляционно заявляла свекровь, помешивая борщ любимой поварёшкой Ирины. – Я-то знаю, что ему нравится. Вот помню, в детстве он мог три тарелки моих котлет съесть! А ты его чем кормишь? Киноа какая-то, авокады... Разве это еда для мужчины?
И начинался бесконечный поток историй о маленьком Серёженьке, которого она, видите ли, растила одна, жертвуя всем, отказывая себе во всём... Тонкие, острые шпильки, бьющие точно в цель: "А ты что можешь? Что ты знаешь о настоящей заботе?"
Свёкор в такие моменты прятался за газетой, делая вид, что полностью поглощён чтением. Только иногда поверх страницы бросал на Ирину виноватые взгляды. А по вечерам всё чаще заводил разговоры о преимуществах совместной жизни.
– Вот в наше время, – начинал он за ужином своим монотонным голосом, – все вместе жили. И на коммуналку экономили, и детей растили сообща... Никто не думал о личном пространстве. Глупости всё это, современные выдумки.
Каждый вечер, лёжа в постели, Ирина пыталась достучаться до мужа. Её голос дрожал от сдерживаемых слёз: – Серёж, может, поговоришь с ними? Они же вроде на выходные приехали... Уже три недели прошло.
Но Сергей только глубже зарывался в телефон, избегая её взгляда: – Ну что ты как маленькая? Родители же! Нельзя их вот так выгонять. Они же заботятся о нас. Мама просто хочет помочь...
"Помочь". Это слово звучало как приговор. Ирина физически ощущала, как под этой "помощью" исчезает она сама – её привычки, её вкусы, её жизнь.
А сегодня утром свекровь, как бы между делом, помешивая овсянку (которую Ирина терпеть не могла, но теперь вынуждена была есть каждое утро), обронила фразу, от которой внутри всё похолодело: – Мы с отцом решили квартиру свою сдать. Всё равно у вас живём... А что? И вам помощь, и нам прибавка к пенсии. Я уже и риелтору позвонила...
– Что значит "сдать квартиру"? – голос Ирины прозвучал неожиданно хрипло, словно чужой. В ушах зашумело, комната поплыла перед глазами, превращаясь в размытое цветное пятно. Чашка в её руках задрожала, расплескивая горячий чай. Обжигающие капли на коже отрезвили, вернули в реальность. – Сергей, ты слышишь? Они... они собираются жить здесь постоянно!
Тишина, звенящая, как натянутая струна, затопила кухню. Было слышно только тиканье старых часов да глухие удары капель по подоконнику – словно метроном, отсчитывающий секунды до взрыва. Сергей застыл у окна, механически теребя пуговицу на рубашке – детская привычка, проявлявшаяся в моменты стресса. Его взгляд метался между женой и родителями, как у загнанного зверька.
В горле встал ком – не то смех, не то рыдания. Ирина на мгновение прикрыла глаза, пытаясь справиться с подступающей тошнотой. Перед внутренним взором промелькнули все унижения последних недель – выброшенные чашки, украденные вечера, бесконечные придирки...
– Мам, пап, – голос Сергея прозвучал неожиданно тонко, почти по-детски. – Мы это не обсуждали...
– А что тут обсуждать? – Валентина Петровна картинно всплеснула руками. Золотые браслеты звякнули, как кандалы. – Мы же семья! – Она шагнула к сыну, положила руку ему на плечо. Её наманикюренные пальцы впились в ткань рубашки, словно когти. – Или ты теперь родителей на улицу выставишь? После всего, что мы для тебя сделали? После всех жертв?
"Жертв". Это слово было последней каплей. Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота, а в груди разрастается что-то горячее, обжигающее, требующее выхода. Руки сами собой сжались в кулаки, ногти до боли впились в ладони.
– Никто никого не выставляет, – её голос дрожал, но с каждым словом становился твёрже, набирая силу, как горный поток. – Но у нас своя жизнь, свои планы. Мы с Сергеем собирались завести ребёнка...
– Вот и прекрасно! – оживилась свекровь, мгновенно меняя тактику. В её глазах мелькнуло что-то хищное, торжествующее. – Я помогу с малышом, опыт-то какой! Буду сидеть с крошкой, пока вы на работе. А то сейчас молодые мамы совсем не умеют с детьми обращаться, всё по интернетам своим читают... Да и куда тебе одной справляться?
Эти слова ударили под дых, выбивая воздух из лёгких. В ушах зазвенело. Перед глазами Ирины промелькнуло будущее – серое, безрадостное, с вечным контролем, с постоянными упрёками, с растоптанной свободой. Превратить наш дом в филиал своей жизни, а меня – в безмолвную служанку! Я больше не могу... не могу так жить!
В комнате повисла тяжёлая тишина. Было слышно только прерывистое дыхание Ирины да глухие удары капель по подоконнику. Валентина Петровна застыла с приоткрытым ртом, словно статуя, её рука всё ещё лежала на плече сына. Свёкор низко опустил голову, разглядывая узор на линолеуме.
Сергей медленно высвободился из материнской хватки. Его пальцы наконец оставили в покое измученную пуговицу. Он поднял глаза – сначала на жену, потом на родителей, и его взгляд постепенно прояснялся, словно туман рассеивался после долгого ненастья.
– Мама, папа, – его голос звучал тихо, но твёрдо. – Ира права. Мы благодарны вам за заботу, но... вам пора домой. – Он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Я люблю вас, но это наш дом. Наша с Ирой жизнь.
Валентина Петровна побледнела, её губы задрожали. Она открыла рот, чтобы возразить, но свёкор вдруг поднялся со стула и положил руку ей на плечо – впервые за все эти недели проявив инициативу:
– Валя, – произнёс он непривычно мягко. – Детям нужно своё пространство. Мы же в их возрасте тоже отдельно жили. Помнишь, как твоя мама к нам каждый день заходила, а ты плакала по вечерам?
Свекровь вздрогнула, словно от удара. Что-то мелькнуло в её глазах – может быть, воспоминание о собственной молодости, о своих мечтах и планах.
Через два дня такси увозило родителей домой. Ирина стояла у окна, наблюдая, как Сергей помогает отцу загрузить чемоданы в багажник. Свекровь, уже сидя в машине, украдкой вытирала глаза платочком.
На кухне звякнула чашка – Сергей заваривал их любимый чай. В морозилке ждал своего часа припрятанный с утра черничный пирог – тот самый, по маминому рецепту, который так любил её муж.
Может быть, через месяц-другой они пригласят родителей на выходные. Ненадолго. По-настоящему в гости. И начнут строить отношения заново – уже на равных, с уважением к границам друг друга. А пока... Пока можно просто посидеть вдвоём за чаем, помолчать, привыкая к вернувшейся тишине, и помечтать о будущем – их собственном будущем, которое они построят сами.
Выбор читателей: