Звонок в дверь раздался ровно в семь утра – пронзительный, настойчивый, словно источник звука намертво прилип к кнопке. Марина поморщилась, отрывая взгляд от ноутбука. Экран мерцал в предрассветных сумерках – единственный источник света в квартире. Она только-только поймала вдохновение после бессонной ночи, пальцы летали над клавиатурой, выстраивая элементы нового дизайна для крупного заказчика.
Звонок повторился, теперь уже дробью. Марина со вздохом встала из-за стола, бросив взгляд на недопитый кофе – третья чашка остывала рядом с клавиатурой, оставляя темные кольца на старом деревянном столе. На пороге, как она и предполагала, стояла мать. Людмила Петровна балансировала с двумя огромными пакетами из супермаркета, набитыми под завязку.
– Доченька, я тебе завтрак привезла! – голос матери звучал певуче, почти счастливо. – Я пирожков напекла, твоих любимых, с вишней, – она проскользнула в узкий коридор, и Марина на мгновение почувствовала себя маленькой девочкой, защищенной и любимой. – Ты же опять не ела ничего, я же знаю. У тебя свет не горел всю ночь, я с балкона видела, – тон резко изменился, стал колючим, обвиняющим. Людмила Петровна поджала губы, накрашенные розовой помадой, и эта гримаса мгновенно разрушила момент тепла.
От матери волнами исходил запах сладких духов – "Красная Москва", её неизменный аромат ещё с советских времен – смешанный с запахом свежей выпечки. Пахло корицей, ванилью и детством – тем самым временем, когда мамины объятия ещё не превратились в удушающие тиски. Марина почувствовала, как к горлу подступает комок – смесь тоски по тому времени и глухого раздражения от настоящего.
Марина машинально одёрнула растянутую домашнюю футболку с принтом "Работаю удалённо, пишите в Telegram", чувствуя, как каменеют плечи. Футболка была её любимой – подарок от клиента после успешного проекта. В свои тридцать два она уже четыре года как была успешным веб-дизайнером на фрилансе, с постоянными заказами и стабильным доходом, но мать упорно считала её "бедной девочкой, которая не может о себе позаботиться". Каждый её визит начинался одинаково – с проверки холодильника и прощупывания почвы насчет "настоящей работы в офисе".
Людмила Петровна привычно хозяйничала на кухне, гремя кастрюлями и сковородками. Её движения были отточены годами – она словно помнила, где что лежит в дочкиной кухне лучше самой хозяйки. Марина сидела за столом, машинально помешивая остывающий кофе – третью чашку за утро, наблюдая за матерью исподлобья. Солнечные лучи пробивались сквозь немытое окно, высвечивая пылинки в воздухе и морщинки вокруг материнских глаз.
– Мамочка, я же просила предупреждать... – Марина старалась говорить мягко, но раздражение всё равно прорывалось в голосе.
– А что предупреждать? – Людмила Петровна резко обернулась от плиты, половник в её руке замер как указующий перст. – Я мать! Я имею право беспокоиться. Вон худая какая стала, – она поставила на стол дымящуюся сковородку и достала из необъятной сумки пластиковый контейнер с котлетами. – И квартиру давно пора продать. Что ты тут одна? Переезжай к нам с папой. Район хороший, метро рядом...
В этот момент тренькнул телефон – уведомление от заказчика. Марина потянулась к экрану, но мать ловко перехватила телефон: – Вот! Вот оно что! Всё в этот телефон пялишься! Игнорируешь родную мать!
Марина прикрыла глаза, чувствуя подступающую мигрень. Перед внутренним взором промелькнула картинка из детства: она, десятилетняя, прячется с книжкой в старом шкафу, где пахнет нафталином и бабушкиными платьями. "Хватит читать, иди лучше посуду помой!" – мамин голос из прошлого звучал так же, как сейчас.
Звякнула ложка о тарелку – мать накладывала ей полную тарелку, хотя Марина не просила. Запах жареного лука заполнил маленькую кухню, смешиваясь с ароматом свежемолотого кофе. На подоконнике тихо жужжал старенький холодильник – нужно было давно купить новый, но каждый раз, когда Марина заговаривала об этом, мать начинала причитать про "бессмысленные траты".
– Мам, у меня работа, дедлайны... – Марина попыталась вернуть разговор в конструктивное русло, но осеклась, увидев знакомое выражение на материнском лице.
– Какая работа? – Людмила Петровна всплеснула руками, на фартуке расплескался соус, как кровавое пятно на белой ткани. – Ты же такая умница была, в школе одни пятерки. Я думала... – её голос дрогнул, в нём мелькнула искренняя боль, – думала, ты в большой компании будешь работать, как человек. А теперь что? В компьютер пялишься целыми днями, – последние слова она почти выплюнула. – Вот Танька, соседская дочка, в банке работает. В костюмчике ходит, на каблучках. И машину купила, и замуж вышла. За менеджера! А ты... – она осеклась, словно сдерживая рыдания, но тут же снова напустила на себя строгость. – А ты всё дома сидишь, света белого не видишь. Вон, даже шторы не раздвинуты... Я же о твоем счастье думаю, неужели не понимаешь?
Марина почувствовала, как внутри поднимается глухое раздражение. Старые обиды, копившиеся годами, готовы были прорваться наружу.
Слова матери о "правильной жизни" падали как камни. Каждое новое сравнение с "успешной Танькой" отзывалось глухим ударом где-то в солнечном сплетении. Марина почувствовала, как немеют кончики пальцев – верный признак подступающей панической атаки. На мгновение ей захотелось сдаться, упасть в материнские объятия, как в детстве, позволить решать за себя, заботиться, опекать... Но следующая фраза матери разбила этот момент слабости вдребезги.
– А может, ты заболела? – в голосе Людмилы Петровны зазвучали медовые нотки. – Давай я врача вызову? У меня есть хороший знакомый психиатр...
– Мама, хватит! – Она резко встала, оттолкнув тарелку. Чашка опрокинулась, кофе растекся по столу коричневой лужей, впитываясь в бумаги с набросками дизайна. На секунду Марина увидела в маминых глазах испуг – такой настоящий, такой детский, что сердце дрогнуло. Но годы подавленных обид были сильнее минутной жалости. – Я взрослый человек! У меня своя жизнь, свои деньги, своя квартира!
Людмила Петровна отшатнулась, словно её ударили. Её рука, державшая половник, дрогнула, капля соуса упала на кафельный пол – красное пятно на белой плитке.
– Что значит своя? – голос матери стал пронзительным. – Мы с отцом помогали покупать! – Она побледнела, прижимая руку к груди, где под цветастым фартуком билось сердце. Старая брошка – подарок отца на двадцатилетие свадьбы – тускло поблескивала. – Ты совсем совесть потеряла? Мы всю жизнь тебе...
– Вот именно, всю жизнь! – Марина почувствовала, как прорывается наружу всё, что копилось годами. Голос срывался, руки тряслись, но остановиться она уже не могла. – Всю жизнь вы решаете за меня! Куда поступать, где работать, с кем встречаться! – Она сделала шаг к матери, и та инстинктивно отступила к плите. – Помнишь Сашу? Ты его выжила своими намёками про "бедного музыканта"! А Лёшу? "Разведённый, да ещё и с ребёнком"!
Кухня, казалось, сжалась до размеров спичечного коробка. Воздух стал густым и тяжёлым, как перед грозой. На плите что-то шипело, убегая из кастрюли, но обе женщины словно не замечали этого.
– Я верну вам деньги за квартиру, до копейки. И прошу – просто дайте мне жить своей жизнью! – последние слова Марина почти прокричала. Её колотило от напряжения, футболка прилипла к спине.
Где-то в глубине квартиры тренькнул телефон – очередное сообщение от заказчика. Этот звук, такой обыденный, нормальный, вдруг подчеркнул всю ненормальность происходящего. Марина увидела своё отражение в оконном стекле – растрёпанные волосы, пылающие щёки, расширенные зрачки. Точно такой же она видела мать в детстве, когда та кричала на отца из-за его вечных командировок.
Тишина, наступившая после крика, звенела в ушах. Капли кофе медленно стекали со стола, оставляя на паркете тёмные следы – как слёзы на щеках. В воздухе всё ещё висел запах подгоревшего молока и маминых духов, таких знакомых с детства. Марина вдруг почувствовала острый укол вины – она же никогда раньше не кричала на маму. Даже в подростковом возрасте всегда сдерживалась, проглатывала обиды...
Людмила Петровна, вдруг ставшая маленькой и какой-то потерянной, молча собирала рассыпавшиеся по полу продукты. Её руки, всегда такие уверенные, теперь заметно дрожали. На мгновение она стала похожа на испуганную птицу, и Марина почти шагнула к ней – обнять, успокоить, попросить прощения. Но тут мать выпрямилась, расправила плечи, и знакомая властная осанка вернулась, будто защитный панцирь.
Сложив всё в пакеты, она медленно направилась к выходу, шаркая домашними тапочками, которые всегда носила с собой в сумке – "чтобы не пачкать дочкины полы". У двери она остановилась, не оборачиваясь. Её плечи под цветастой блузкой едва заметно вздрагивали.
– Я только хотела как лучше... – голос, обычно такой командный, сейчас звучал надтреснуто. В нём слышалась растерянность женщины, которая вдруг осознала, что её ребёнок давно вырос. – Ты же у меня одна... – и вдруг, совсем другим тоном, с прежней сталью: – Но ты ещё пожалеешь. Жизнь она такая... научит.
Марина почувствовала, как что-то сжалось в груди. Гнев испарился, оставив после себя усталость и странную, щемящую нежность. И тут же – укол раздражения от этой слабости. Вечные качели: любовь-вина-злость-прощение.
– Я знаю, мам, – тихо ответила она, разглядывая седой завиток на материнском затылке – когда мама успела так поседеть? – Но иногда любовь душит. Даже самая искренняя.
Дверь закрылась почти беззвучно. На секунду Марину захлестнуло желание распахнуть её, догнать, обнять... Но вместо этого она подошла к окну, машинально протирая рукавом запотевшее стекло. Рука дрожала.
Утреннее солнце заливало кухню ярким светом, играя бликами на кофейных лужицах. Внезапно она увидела своё отражение в стекле – и на мгновение ей показалось, что из зеркала смотрит мать, такая же решительная и упрямая. Марина резко отвернулась.
На подоконнике стоял маленький кактус – единственное растение, которое она смогла вырастить сама, без маминых советов. "Зачем тебе эта колючка? Лучше бы фиалки посадила, как у всех приличных людей," – всплыл в памяти мамин голос. Его колючки отбрасывали причудливые тени на светлый пластик подоконника, складываясь в узор, похожий то ли на корону, то ли на колючую проволоку.
Марина достала телефон, открыла список контактов. "Мама" – первая запись в избранном, с фотографией, где они обе улыбаются на прошлогоднем дне рождения. Палец завис над кнопкой вызова. В горле стоял ком. Может быть, не сегодня, но скоро они научатся говорить друг с другом по-новому. Без удушающей заботы, без попыток контроля.
А может, и нет.
Телефон тренькнул – сообщение от заказчика: "Срочные правки по дизайну". Марина моргнула, возвращаясь в реальность своей взрослой, самостоятельной жизни. Жизни, которую она построила сама. В которой материнская любовь должна найти новое место.
Если сможет.
Читайте также: