После статьи о «Сорочинской ярмарке» я прочла в одном из комментариев: «А ведь Грицько толком за свою невесту и не боролся, всё цыгане устроили». Не во всём могу согласиться: идея, конечно, пришла в голову цыганам (да и вряд ли человек, не привыкший к обману, сумел бы такое придумать), но то, что Грицько оказался, как сказали бы сейчас, «в нужное время в нужном месте», чтобы освободить будущего тестя, думаю, говорит о его деятельном участии в реализации плана.
А вот поведение героя «Майской ночи» Левко, как мне кажется, говорит о борьбе за свои чувства с самого начала.
Прежде всего, этот парубок буквально пропитан песенной стихией. Вспомним первой его появление: «С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы… Козак идёт по улице, бренчит рукою по струнам и подплясывает. Вон он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокими вишнёвыми деревьями... Немного помолчавши, заиграл он и запел:
Солнце низенько, вечiр близенько,
Вийди до менє, мое серденько!»
Затем он скажет парубкам: «А у меня, как нарочно, сложилась в уме славная песня про голову. Пойдёмте, я вас выучу», — и действительно пропоёт эту «славную песню».
И, наконец, именно после песни забредшего к панскому дому Левко появится Панночка – «та же самая головка, которой отражение видел он в пруде, выглянула, внимательно прислушиваясь к песне» и поначалу попросит именно спеть для неё…
И Ганна, перечисляя его достоинства, песни не забудет: «Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими — у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты чёрным усом своим; что ты идёшь по улице, поёшь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя».
Во-вторых, поражает он какой-то удивительной, я бы сказала, «надёжностью». Услышав от него «слово козацкое», что «уломает» отца согласиться на его брак, любимая скажет: «Да тебе только стоит, Левко, слово сказать — и всё будет по-твоему. Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово — и невольно делаю, что тебе хочется».
И мы увидим, как будет Левко добиваться своего. В финале повести, поймав нарушителя спокойствия, голова начнёт браниться: «Левко, сын! Это ты, собачий сын! вишь, бесовское рождение! Я думаю, какая это шельма, какой это вывороченный дьявол строит шутки! А это, выходит, все ты, неварёный кисель твоему батьке в горло, изволишь заводить по улице разбои, сочиняешь песни!..» Но ведь «заводить по улице разбои» начал он далеко не сразу. Поначалу мы увидим, как он друзей «увещевал идти спать» («Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое! Как вам не надоест повесничать? И без того уже прослыли мы Бог знает какими буянами. Ложитесь лучше спать!»), очевидно, памятуя попрёки отца («Ещё бранит, что шатаюсь Бог знает где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам») и стараясь стать примерным сыном, но не выдерживает, увидев отца ухаживающим за Ганной: «Ай да батько! Вот какие за тобою водятся проказы! славно! А я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что он всё притворяется глухим, когда станешь говорить о деле. Постой же, старый хрен, ты у меня будешь знать, как шататься под окнами молодых девушек, будешь знать, как отбивать чужих невест!»
И вот тут уже развернётся он в полную силу! Появляясь «в вывороченном шерстью вверх овчинном чёрном тулупе», с «длинной бородой и страшно размалёванной рожей» («Рожа замазана сажею, как у чёрта, что куёт гвозди для грешников», - прокомментирует писарь), он ухитряется трижды ускользнуть из рук блюстителей порядка. В хате у головы (конечно, смешно читать, что он «не оказывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою хату», - именно что в собственную!) он вывернется, накинув тулуп на свояченицу; её же «схватили хлопцы в охапку на улице и, несмотря на сопротивление, опустили в широкое окно хаты и заколотили ставнем», вновь освободив Левко; наконец, на улице десятские вроде бы уж и схватили его, да «в переулке окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук» - и оказался схваченным пьяный Каленик.
А затем забредёт Левко «к старому дому и пруду», и увидим мы, что этот неграмотный деревенский парень одарён нежной поэтической душой, и, видимо, именно поэтому явится ему Панночка в окружении подруг-русалок. Он охотно и соглашается спеть для неё («Какую же тебе песню спеть, моя ясная панночка?»), и откликается на просьбу найти мачеху («Я готов на всё для тебя, моя панночка! — сказал он в сердечном волнении, — но как мне, где её найти?»).
И конечно же, не случайно именно ему удастся разглядеть злодейку – «тело её не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то чёрное».
И, наверное, последний штрих: получив долгожданное согласие на брак, Левко не забывает мысленно благодарить свою спасительницу: «Дай тебе Бог Небесное Царство, добрая и прекрасная панночка. Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
А в самом конце мы получим ещё возможность оценить чистоту и красоту чувства молодых людей. Левко заглянет в хату к любимой: «Окно было отперто; лучи месяца проходили чрез него и падали на спящую перед ним Ганну; голова её оперлась на руку; щеки тихо горели; губы шевелились, неясно произнося его имя... Перекрестив её, закрыл он окошко и тихонько удалился».
************
Когда будет прочитано послание «комиссара», «Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого нежданного оборота его дела, имел благоразумие приготовить в уме своем другой ответ и утаить настоящую истину, каким образом досталась записка», и эта придумка поможет ему окончательно убедить отца: «Я отлучался вчера ввечеру ещё в город и встретил комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из нашего села, дал он мне эту записку и велел на словах тебе сказать, батько, что заедет на возвратном пути к нам пообедать».
Конечно, голова согласится на брак сына весьма неохотно: «А тебя, вследствие приказания комиссара, — хотя чудно мне, как это дошло до него, — я женю; только наперёд попробуешь ты нагайки! Знаешь — ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю её завтра», «Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого гостя…»
Но хотя мы и слышим угрозы, конец повести очень светел. И, наверное, вполне можно повторить вслед за Левко: «Спи, моя красавица! Приснись тебе всё, что есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего пробуждения!»
И вновь нарисует автор великолепную картину ночи: «И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: всё погрузилось в сон».
А закончим разговор о повести в следующий раз.
************
Уважаемые читатели! В последнее время появились комментарии с, я бы сказала, откровенно националистическими заявлениями. В чём-то они основываются на позиции Гоголя (тех моментах, которых я стараюсь не затрагивать), в чём-то – личных эмоций авторов. Увы, но должна сказать, что вижу лишь два возможных варианта: либо авторы убирают свои высказывания (или хотя бы воздерживаются от подобного в дальнейшем), либо я вынуждена буду прекратить публикации по гоголевским повестям. Выбирайте!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь