Рассказ | Адресат выбыл |
Привычный мир
Каждую пятницу в девять вечера Вера Николаевна садилась за старенький письменный стол у окна. Стопка голубых конвертов, новый лист бумаги и любимую ручку — простая, шариковая, с потёртым корпусом - ждали в ящике стола. Первая встреча с Сашей держалась в памяти невероятно ясно, словно это произошло вчера, а не двадцать пять лет назад: мокрый молодой лейтенант забежал в школьную библиотеку, спасаясь от проливного дождя. Она тогда только-только работать учительницей литературы. Он промок до нитки, но улыбался так солнечно, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
"Здравствуй, родной", — как всегда начала она письмо. За окном моросил апрельский дождь, напоминая о том самом дне. "Сегодня Катюша получила первую пятёрку по геометрии. Помнишь, как ты говорил, что у неё твои математические способности? Оказался прав..."
Вера Николаевна писала, не торопясь, аккуратным почерком, словно вела неспешную беседу. О том, как прошла неделя, как расцвела под окном посаженная им яблоня, как в школе готовятся к последнему звонку. О том, что директор снова намекал на пенсию — мол, молодым дорогу надо давать. Но разве могла она оставить своих детей? В школе хотя бы не так одиноко.
Дочь давно перестала понимать эти еженедельные письма. "Мама, прошло двадцать лет, — говорила Катя. — Ты же умная женщина, надо жить дальше". А что значит — жить дальше? Разве она не живёт? Учит детей, ходит в магазин, читает книги, смотрит сериалы. Просто сердце осталось там, в том августе, когда Саша уехал в свою последнюю командировку.
"Знаешь, родной, сегодня видела тебя во сне..." — Вера Николаевна остановилась, задумалась. Сон был яркий, живой. Саша стоял на пороге их старой квартиры, в той самой клетчатой рубашке, что она подарила ему на тридцатилетие. Улыбался виновато: "Прости, что задержался".
В дверь постучали. Катя заглянула в комнату:
— Мам, ты опять?
— Заходи, доченька. Расскажи, как дела на работе?
— Всё то же. — Катя присела на краешек кровати. — Слушай, мам... Может, к психологу сходим? Вместе?
— Зачем? — Вера Николаевна отложила ручку. — Со мной всё в порядке.
— Да какое в порядке! Двадцать лет писать письма... это не нормально, мам.
— А что нормально, Катюша? Забыть? Сделать вид, что не было ничего?
Дочь вздохнула, встала:
— Я не об этом. Просто... ты живая, мам. А живёшь, как будто тоже пропала без вести.
Когда дверь за Катей закрылась, Вера Николаевна долго смотрела на недописанное письмо. Потом аккуратно сложила его, убрала в конверт. Написала привычный адрес полевой почты, поставила дату. И, как всегда, никакой "обратный адрес не указывать". Завтра она отнесёт письмо на почту, и оно ляжет в стопку таких же, неотправленных. Она знала, что они никуда не уйдут. Но разве дело в письмах?
Неожиданный звонок
Телефон зазвонил в понедельник утром, когда Вера Николаевна проверяла сочинения девятого класса. Незнакомый номер высветился на экране старенькой Nokia — она так и не перешла на современные смартфоны, храня верность подарку мужа.
— Вера Николаевна Соколова? — женский голос с лёгким акцентом звучал взволнованно. — Вы жена Александра Соколова?
Сердце пропустило удар. За двадцать лет она так и не научилась отвечать на этот вопрос.
— Да, я... его жена.
— Меня зовут Амира. Я звоню из Алеппо. — Пауза. — Нам нужно поговорить о вашем муже.
Красная паста в руке дрогнула, расплылась уродливым пятном по ученической тетради. Алеппо. Тот самый город, куда Саша улетел со своей группой. Откуда прислал последнее письмо — короткое, торопливое: "Всё хорошо, родная. Скоро буду дома".
— Что... что вы знаете о нём?
— Не по телефону, Вера Николаевна. Я прилечу в Россию через неделю. Могу я с вами встретиться?
Вечером пришла Катя. Она часто заходила теперь — проверить, накормлена ли мать, убрано ли в квартире, не пишет ли очередное письмо в никуда. Забота с привкусом горечи.
— Мама, ты какая-то странная сегодня.
— Да? — Вера Николаевна механически помешивала остывший чай. — Просто устала немного.
— Сочинения замучили?
— Нет, я... — Она подняла глаза на дочь. — Катя, мне сегодня звонили. Из Сирии.
Чашка выскользнула из рук дочери, но не разбилась — только глухо стукнула о скатерть, расплескав чай.
— Что?! Кто звонил? Зачем?
— Женщина какая-то. Говорит, что знает что-то о папе.
— Мама, — Катя схватила её за руку. — Только не начинай опять. Сколько можно? Папы нет. Нет! Он погиб двадцать лет назад. А эта женщина... мало ли аферистов?
— Она знает его имя. И мою девичью фамилию.
— Господи, мам, сейчас любой может что угодно узнать! Интернет, социальные сети...
— У меня нет социальных сетей, Катюша.
Дочь замолчала. Потом тихо спросила:
— И что ты собираешься делать?
— Она прилетает через неделю. Хочет встретиться.
— Я пойду с тобой.
— Зачем? Ты же не веришь.
— Именно поэтому.
Ночью Вера Николаевна не могла уснуть. Впервые за двадцать лет она не достала заветную шкатулку с фотографиями, не перебирала пожелтевшие снимки, не вглядывалась в родное лицо. Вместо этого она стояла у окна, глядя на чёрное апрельское небо, и вспоминала их последний разговор.
"Это ненадолго, Верочка. Максимум месяц".
"Обещаешь?"
"Обещаю. Я же всегда возвращаюсь".
Саша действительно всегда возвращался. Из Афганистана — с седой прядью в тёмных волосах. Из Югославии — с еле заметным шрамом над бровью. Из каждой командировки — другим, но живым. Что случилось в Алеппо? Почему именно там оборвалась ниточка его жизни?
Утром она впервые за двадцать лет не пошла на работу. Позвонила директору, сказалась больной. Села за компьютер — старенький, ещё при Саше купленный. Неумело набрала в поисковике: "Алеппо". Фотографии разрушенного города обрушились на неё лавиной. Где-то там, среди этих развалин, затерялся след её мужа. А может... может, не затерялся?
Сомнения
В учительской было непривычно тихо. Вера Николаевна сидела за своим столом, рассеяно перебирая тетради. До встречи с Амирой оставалось три дня, и каждая минута растягивалась в вечность.
— Вера Николаевна, — Марина Степановна, учительница истории, присела рядом. — Что-то случилось? Вы сами не своя последние дни.
— Всё в порядке, — привычно улыбнулась она. — Просто устала немного.
— Двадцать лет одно и то же, — вздохнула коллега. — "Всё в порядке". А сами таете на глазах.
Вера Николаевна промолчала. Как объяснить, что внутри неё словно натянулась струна? Что каждый звонок телефона заставляет вздрагивать? Что она боится поверить и боится не поверить?
Вечером, разбирая старые альбомы, она наткнулась на их последнюю совместную фотографию. Июль, за месяц до той командировки. Они с Сашей на даче у друзей, он обнимает её за плечи, смеётся. А она прижимается к нему и щурится от солнца. Счастливая.
"Товарищ подполковник, вы же знаете — приказы не обсуждаются", — сказал он тогда, собирая вещи. А она впервые почувствовала это тянущее чувство тревоги под сердцем. Не как обычно — лёгкое беспокойство, а что-то тяжёлое, вязкое.
— Мам, — Катя застала её над альбомом. — Опять себя мучаешь?
— Смотри, — Вера Николаевна протянула фотографию. — Помнишь этот день?
— Смутно, — дочь присела рядом. — Мне же двенадцать было. Помню только, что папа обещал по возвращении научить меня водить машину.
— Да, он всё говорил: вырастешь, купим тебе маленькую, женскую...
— Мам, — Катя осторожно забрала альбом. — А что, если... что, если эта Амира правда что-то знает?
— Боюсь даже думать, — Вера Николаевна сцепила пальцы. — Знаешь, я столько раз представляла, что он жив. Что потерял память, что не мог вернуться, что...
— И что теперь?
— А теперь страшно. Вдруг... вдруг правда?
Дочь обняла её за плечи — совсем как Саша на той фотографии. От неё пахло какими-то модными духами, а Вера Николаевна вдруг вспомнила запах мужниного одеколона. Простой, резковатый — он не любил ничего вычурного.
— Мам, знаешь... — Катя замялась. — Я в интернете поискала. Про Алеппо, про пропавших без вести. Там столько всего...
— И что нашла?
— Ничего конкретного. Но... там действительно были случаи, когда люди находились. Спустя годы.
— Правда?
— Правда, — дочь помолчала. — Только не надо себя обнадёживать, ладно? Давай просто... просто узнаем, что скажет эта женщина.
Ночью Вера Николаевна впервые за двадцать лет не стала писать письмо. Вместо этого она достала потрёпанную записную книжку — подарок Саши на первое сентября, когда она только пришла работать в школу.
"Верочка! Пусть в этой книжке будут только хорошие записи. Твой А."
Она перелистала пожелтевшие страницы, исписанные торопливым почерком молодой учительницы. Планы уроков, заметки об учениках, списки книг... А вот и его почерк — размашистый, уверенный: "Люблю тебя, моя учительница. Даже когда ставишь двойки".
Он любил оставлять ей такие записки. В книгах, в тетрадях, даже в холодильнике однажды умудрился приклеить стикер: "А где мой ужин, товарищ учитель?"
Вера Николаевна закрыла книжку. За окном светало. Где-то в этом городе бродит женщина, знающая что-то о её муже. Что она скажет? Что он погиб? Что жив? Что нашёл другую жизнь?
"Господи, — подумала она. — Дай мне сил услышать любую правду".
Встреча
Кафе "Лагуна" они с Катей выбрали не случайно. Здесь с Сашей у них было первое свидание — тогда, правда, оно называлось "Молодость". Теперь всё изменилось: вместо уютных столиков с клетчатыми скатертями — модные стеклянные поверхности, вместо бабушек-официанток — молодые люди с планшетами. Только запах кофе остался прежним.
Амира опоздала на двадцать минут. Невысокая женщина в строгом тёмном костюме сразу привлекла внимание. Броская восточная внешность, глубокие морщинки вокруг глаз от жаркого солнца. Остановившись на пороге, она огляделась и уверенно направилась в сторону их столика.
— Вера Николаевна? — знакомый голос, из телефонного разговора. — Прошу прощения за опоздание. Пробки.
— Ничего страшного, — Вера Николаевна почувствовала, как Катя сжала её руку под столом. — Это моя дочь, Екатерина.
— Очень похожа на отца, — Амира села напротив. — Особенно глаза.
Катя вздрогнула. Это правда — глаза у неё были отцовские, серые, с тёмным ободком вокруг радужки.
— Вы... знали моего мужа? — Вера Николаевна старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал.
— Не совсем, — Амира достала из сумки потёртую кожаную папку. — Я работаю в организации, которая занимается поиском пропавших без вести. В основном в горячих точках.
Она раскрыла папку. Внутри лежали фотографии — чёрно-белые, не очень чёткие.
— Это госпиталь в пригороде Алеппо. Был разрушен во время боевых действий в 2014 году.
— При чём здесь...
— Подождите, — Амира подняла руку. — В этом госпитале в 2013 году находился человек. Русский военный. С тяжёлой контузией и потерей памяти.
Кофе в чашке остыл. Вера Николаевна смотрела на фотографии, но не видела их. Перед глазами стоял Саша — таким, каким она видела его в последний раз: в военной форме, с любимой сумкой через плечо.
— После разрушения госпиталя его перевели в Дамаск, — продолжала Амира. — Там следы теряются. Но... — она достала ещё один снимок, — это он?
Фотография была нечёткой, словно сделанной исподтишка. Мужчина в больничной пижаме сидел в кресле-каталке у окна. Седой, осунувшийся, с потухшим взглядом. Но это был он. Саша.
— Папа, — выдохнула Катя.
Вера Николаевна молчала. Двадцать лет она ждала этого момента. Представляла его тысячи раз. А сейчас не могла произнести ни слова.
— Мы нашли записи о нём, — Амира говорила теперь мягче. — Он не помнил своего имени. Называл себя Андреем. Говорил, что у него есть семья, но не мог вспомнить где.
— А потом? — голос Кати звенел от напряжения. — Что с ним случилось потом?
Амира помолчала, разглаживая складки на папке.
— В 2014 году, когда разбомбили госпиталь, погибло много пациентов. Его имени нет в списках погибших, но и в списках выживших тоже нет.
— То есть... — Вера Николаевна сцепила пальцы так сильно, что побелели костяшки, — опять неизвестность?
— Не совсем, — Амира достала из папки конверт. — Мы нашли его дневник. Он начал писать, когда стала возвращаться память.
Конверт был простой, больничный. Внутри — несколько листов, исписанных знакомым почерком. Тем самым размашистым, уверенным.
"Мне снится женщина с добрыми глазами. Она всё время что-то пишет. Кажется, она учительница. Кажется, я её люблю..."
Правда
Дневник они читали дома. Вера Николаевна сидела в кресле — том самом, в котором любил отдыхать Саша. Катя устроилась на полу, положив голову матери на колени, как в детстве. Пожелтевшие страницы дрожали в руках.
"Сегодня вспомнил девочку. Маленькую, лет двенадцати. Она просила научить её водить машину. Кажется, это моя дочь. Господи, у меня есть дочь, а я не помню её имени..."
"Снова приснился класс. Парты, доска, портреты писателей на стенах. И она моя учительница. Только она не учительница для меня. Она моя жена. Вера. Её зовут Вера".
"Проснулся от собственного крика. Вспомнил тот день. Мы возвращались с задания. Взрыв. Темнота. Почему я не вернулся домой? Почему я здесь?"
Последняя запись была датирована мартом 2014 года.
"Верочка, родная моя. Если ты когда-нибудь прочтёшь это — прости. Прости, что не вернулся. Память возвращается обрывками, но я уже знаю главное: у меня есть ты и Катя. Завтра меня переводят в Дамаск. Обещали помочь связаться с российским посольством. Я вернусь. Я обязательно вернусь..."
— А дальше? — Катя подняла заплаканное лицо. — Что случилось дальше?
Амира, молча сидевшая всё это время в углу комнаты, достала ещё один документ.
— При бомбёжке госпиталя погибло семнадцать человек. Ваш муж выжил. Его действительно перевезли в Дамаск. А потом... — она замолчала, подбирая слова. — В Дамаске он вспомнил всё. Полностью. И свою миссию тоже.
— Какую миссию? — Вера Николаевна почувствовала, как холодеет внутри.
— Он был не просто военным советником. Он выполнял особое задание. Секретное. И когда память вернулась, он... он сделал выбор.
Амира протянула последний документ. Справка о смерти. Александр Соколов погиб в 2017 году, спасая группу мирных жителей из зоны обстрела.
— Он не мог вернуться, — тихо сказала Амира. — Его задание не было закончено. Он остался. Работал под чужим именем. Спасал людей. Учил молодых бойцов. А потом...
— Почему? — голос Кати сорвался. — Почему он не дал знать? Хоть как-то?
— Потому что любил вас, — Амира достала из сумки потрёпанный конверт. — Это нашли среди его вещей. Он написал за день до... В общем, он всё объяснил сам.
Вера Николаевна взяла конверт. Знакомый почерк на пожелтевшей бумаге:
"Родные мои Вера и Катюша!
Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет. Простите, что не вернулся. Простите, что заставил страдать. Когда память вернулась полностью, я оказался перед выбором: вернуться к вам или закончить то, ради чего приехал сюда. Я выбрал долг. Не потому что любил вас меньше — а потому что знал: вы бы не смогли уважать меня, если бы я поступил иначе.
Верочка, любимая моя учительница, я читал твои письма. Всё. Их передавали мне, когда находили. Я плакал над каждым. Ты научила меня верности, и я остался верен тебе и своему долгу.
Катюша, доченька, прости, что не научил тебя водить машину. Надеюсь, ты уже освоила это дело сама. Ты всегда была сильной — в меня. Береги маму.
Я прожил две жизни: одну — с вами, настоящую, полную любви и света. Другую — здесь, в чужой стране, выполняя свой долг. Не жалею ни об одном дне ни той ни другой жизни.
Верочка, родная, я всегда буду с тобой. В каждом написанном тобой письме, в каждом воспоминании, в каждом стуке твоего сердца.
Ваш Саша".
Возвращение
В школу Вера Николаевна вернулась через неделю. Она вошла в класс, посмотрела на притихших девятиклассников и вдруг улыбнулась — впервые за долгое время легко и свободно.
— Сегодня, ребята, мы с вами будем говорить о любви и долге. О верности и выборе. Достаньте тетради.
Вечером они с Катей сидели на кухне. Дочь привезла коробку с отцовскими вещами, которые двадцать лет хранились на антресолях.
— Знаешь, мам, — Катя достала потёртый офицерский планшет, — я всё думаю о папиных словах. О том, что мы бы не смогли уважать его, если бы он вернулся.
— И что думаешь?
— Он прав. — Катя погладила потрескавшуюся кожу планшета. — Я бы хотела, чтобы он вернулся. Очень. Но... он остался собой до конца. Тем папой, которого мы любили.
Вера Николаевна подошла к окну. Яблоня, посаженная Сашей, цвела, осыпая двор белыми лепестками.
— А я всё думаю о его последних словах, — она обернулась к дочери. — О том, что он прожил две жизни и не жалеет ни об одной. Знаешь, я ведь тоже прожила две жизни. Одну — с ним, другую — с письмами к нему. И тоже ни о чём не жалею.
Она достала из шкафа коробку с письмами — сотни конвертов, аккуратно перевязанных лентой.
— Что ты хочешь с ними сделать?
— Написать книгу, — Вера Николаевна села за стол. — О любви, которая сильнее смерти. О долге, который не стал предательством любви. О том, как важно оставаться собой — даже когда память подводит. О нас с папой. О тебе. Обо всех, кто ждёт и верит.
Катя обняла мать за плечи:
— Ты справишься. Ты же сильная — папа всегда это говорил.
Впервые за двадцать лет Вера Николаевна не села вечером за письменный стол. Вместо этого она достала старую фотографию — ту самую, с дачи, где они с Сашей счастливые и молодые.
— Знаешь, родной, — прошептала она, глядя на улыбающегося мужа, — теперь я буду писать не письма. Теперь я буду писать нашу историю. И это будет история о любви, которая не заканчивается никогда.
В дверь позвонили — пришла Амира, она обещала рассказать ещё что-то о последних годах жизни Саши. О том, скольких людей он спас. О том, как его помнят в далёком разрушенном городе.
Вера Николаевна в последний раз провела пальцем по фотографии и улыбнулась:
— Иду, иду! — А про себя добавила: — Мы ещё встретимся, любимый. А пока я расскажу людям нашу историю. Она ведь только начинается.
Эпилог
Через год в издательстве "Современник" вышла книга "Письма в бесконечность". На обложке — женщина у окна пишет письмо, а за её спиной стоит военный, улыбающийся и молодой. Автор — Вера Соколова, учитель русского языка и литературы.
В школьной библиотеке на особ месте стоит появился экземпляр с дарственной надписью: "Моим дорогим ученикам — о любви, верности и выборе, который делает нас людьми".
А на городском кладбище появился, наконец, памятник. Не безымянный обелиск "Пропавшему без вести", а гранитная плита с портретом улыбающегося офицера и простой надписью: "Подполковник Александр Соколов. Верный долгу и любви".
Каждую пятницу Вера Николаевна приходит туда с живыми цветами. Иногда одна, иногда с Катей. Садится на скамейку, достаёт новую рукопись — она пишет вторую книгу, о тех, кто не вернулся, но остался верным.
И каждый раз, уходя, она улыбается:
— До встречи, родной. Я больше не пишу писем в никуда. Теперь я знаю — ты всегда был рядом.
_____
Если вас тронула история Веры Николаевны и Александра, поделитесь ею с близкими. В наше время истории о любви и верности особенно ценны. А, может, кто-то из вас или ваших знакомых оказался в подобной ситуации? Делитесь в комментариях, мне важно знать, что вам отзываются затронутые темы.
Подписывайтесь на мой канал - впереди еще много историй о людях и для людей. Таких же трогательных и эмоциональных. И знайте, лайки греют сердце автора.
Другие популярные рассказы на канале: