Тарелка с недоеденным борщом стояла на столе, красная, как открытая рана. Любаша машинально помешивала ложкой густую жидкость, наблюдая, как вьётся замысловатый узор из сметаны. Тихо гудел телевизор в гостиной — привычный звуковой фон их семейных ужинов. Двадцать лет одних и тех же ужинов.
Андрей появился в дверном проёме внезапно, с какой-то чужой решительностью в глазах. В руках — потёртая дорожная сумка, та самая, с которой они когда-то ездили в свадебное путешествие. Любаша замерла с ложкой в руке, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
— Любаш, я ухожу к твоей подруге, — слова упали в тишину кухни как камни. — Она ждёт ребёнка. Только без сцен!
Ложка выскользнула из пальцев и звякнула о край тарелки. Этот звук отозвался в голове Любаши оглушительным колоколом. Она смотрела на мужа, пытаясь найти в его лице хоть намёк на шутку, на розыгрыш, на что угодно, кроме этой страшной правды.
"К подруге... ребёнок..." — слова крутились в голове, но никак не складывались в осмысленную картину. К какой подруге? У неё только одна близкая подруга — Ольга. Оля? Нет, не может быть... Только не она...
Андрей развернулся и пошёл к выходу. Его шаги по коридору — чёткие, уверенные — отсчитывали последние мгновения их совместной жизни. Любаша хотела крикнуть, остановить его, спросить хоть что-нибудь, но горло перехватило невидимой рукой. Она сидела, вцепившись в край стола, будто это могло удержать рассыпающийся на части мир.
Входная дверь хлопнула — глухо, окончательно. В наступившей тишине было слышно, как капает вода из крана. Кап-кап-кап — словно отсчитывая секунды новой, незнакомой жизни. Любаша перевела взгляд на настенные часы — подарок Ольги на прошлый Новый год. Половина седьмого. Время, когда они обычно пили чай с любимым тортом "Прага".
Она смотрела на остывающий борщ, на белые разводы сметаны, превратившиеся в бесформенное пятно, на пустой стул напротив. В голове крутилась абсурдная мысль о том, что завтра надо будет выбросить вторую порцию котлет — теперь они ни к чему. Двадцать лет она готовила на двоих, а теперь...
Реальность накатила внезапно, как морская волна. Любаша схватилась за горло — воздуха не хватало. Комната поплыла перед глазами, и только сейчас она почувствовала, что по щекам текут слёзы. Беззвучные, горячие, они капали на скатерть, впитываясь в ткань с вышитыми ромашками. Эту скатерть они выбирали вместе с Ольгой прошлым летом...
Телевизор в гостиной продолжал что-то бормотать — кажется, там шла реклама стирального порошка. Такая обычная, домашняя. Любаша с трудом поднялась, подошла к окну. На улице начинало темнеть, в соседних окнах загорался свет. Там, за стёклами, была обычная жизнь: кто-то возвращался с работы, гулял с собакой, спешил в магазин. А здесь, в её кухне, в её жизни, только что произошло землетрясение, но никто этого не заметил.
"Без сцен," — вспомнила она его последние слова. Губы скривились в горькой усмешке. Какие уж тут сцены, когда даже кричать не можешь? Когда внутри такая пустота, что, кажется, протяни руку — и услышишь, как она звенит?
Любаша медленно опустилась на пол, прижавшись спиной к холодной стене. Сверху на неё смотрели магниты с курортов, где они отдыхали вместе: Сочи, Анапа, Геленджик... Двадцать лет совместных воспоминаний. Двадцать лет жизни, перечёркнутых одной фразой за ужином. Она обхватила колени руками и наконец позволила себе заплакать в голос — громко, надрывно, выплёскивая боль и недоумение.
За окном моросил мелкий дождь, размывая огни вечернего города. В такие вечера они обычно смотрели старые фильмы, укрывшись пледом. А теперь... теперь придётся учиться жить заново. Только как это делать в пятьдесят пять, когда половина жизни прожита с человеком, который только что ушёл с чемоданом к твоей лучшей подруге?
Тележка в супермаркете подрагивала на каждом повороте, словно вторя внутренней дрожи Любаши. Она механически складывала продукты: хлеб, молоко, сыр... Рука потянулась к любимому паштету Андрея, но замерла на полпути. Теперь не нужно. Любаша сглотнула комок в горле и отвернулась от полки.
У кассы она обнаружила, что забыла половину из списка. Да и сам список остался лежать на кухонном столе, там же, где и три дня назад. Три дня... Казалось, прошла целая вечность с того рокового ужина. Три дня она не подходила к плите, питаясь растворимой лапшой и остывшим чаем.
— Любаша? Любаша Петрова, это же ты!
Она вздрогнула от звонкого голоса за спиной. Наталья Сергеевна — их школьная старожил-библиотекарь — улыбалась ей своей фирменной тёплой улыбкой. Любаша попыталась улыбнуться в ответ, но получилась какая-то кривая гримаса.
— А мы как раз встречу выпускников организуем, — щебетала Наталья Сергеевна, не замечая её состояния. — В следующую субботу, в шесть вечера. Ты обязательно должна прийти! Все будут — и Витька Савельев приедет, помнишь его? Теперь он в Москве какой-то большой начальник...
Любаша кивала, почти не слушая. Школа... Как давно это было. Когда она ещё была собой — Любашей Петровой, а не просто "женой Андрея". Наталья Сергеевна что-то писала в телефоне.
— Я скинула тебе адрес кафе в WhatsApp. Не вздумай не прийти!
Дома Любаша долго сидела в прихожей, глядя на пакеты с продуктами. Надо бы разобрать... Взгляд упал на старый шкаф, где за верхней дверцей пылилась её швейная машинка "Чайка". Двадцать лет назад она шила такие платья, что соседки завидовали. "Брось ты это занятие, — говорил Андрей, — я тебе любую одежду купить могу..."
Любаша поднялась, решительно подставила табуретку и потянулась к шкафу. Машинка была тяжёлой, пыльной, но такой родной. Она провела рукой по корпусу, смахивая паутину времени.
Вечером, после двух часов чистки и смазки, машинка тихонько заурчала, как старая добрая кошка. Любаша достала из кладовки коробку с тканями — удивительно, но они сохранились. Пальцы сами вспоминали движения: заправить нитку, проверить натяжение...
Телефон звякнул сообщением. Ольга. "Любаша, прости меня... Можно поговорить?"
Пальцы дрожали, когда она нажимала кнопку вызова. Гудки показались вечностью.
— Алло, — голос подруги звучал глухо, будто из-под воды.
— Как ты могла? — только и смогла выдавить Любаша. — Двадцать лет дружбы...
— Я... я не хотела... Так получилось...
— Так получилось? — Любаша почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Ты носишь ребёнка моего мужа, и это "так получилось"?
В трубке послышались всхлипывания.
— Любаш... я не могу сейчас говорить... Прости...
Короткие гудки ударили по ушам. Любаша отбросила телефон на диван и уткнулась лицом в старую ткань, пахнущую пылью и воспоминаниями. Плакать уже не хотелось — все слёзы, казалось, закончились за эти дни.
Встреча выпускников... Может, и правда пойти? Хуже уже точно не будет. Она перевела взгляд на швейную машинку. А ведь можно сшить себе новое платье. Что-нибудь яркое, совсем не похожее на те серые наряды, к которым она привыкла за последние годы.
В дальнем углу шкафа нашёлся отрез василькового шёлка — она купила его пять лет назад, но так и не решилась использовать. "Куда тебе такой цвет? — говорил Андрей. — В нашем возрасте надо поскромнее..."
Любаша расправила ткань на столе. В свете настольной лампы шёлк переливался, как летнее небо. Она вдруг поймала себя на мысли, что впервые за эти дни думает не о предательстве, а о будущем. Пусть маленьком, пусть это всего лишь платье, но это уже что-то своё, только её.
Машинка тихонько жужжала в ночной тишине, а по стене плыла тень склонённой над работой женщины — такой же, как двадцать лет назад, только с сединой в волосах и морщинками у глаз. Но глаза... глаза начинали блестеть тем самым, забытым огоньком.
— Представляешь, она его охмурила, а сама уже беременная была от Игоря из автосервиса! — голос Зинаиды Павловны, соседки с пятого этажа, прозвучал как гром среди ясного неба.
Любаша застыла у почтовых ящиков, сжимая в руках свежую газету. Перед глазами поплыло.
— От... от кого? — губы едва слушались.
— От Игоря! — Зинаида Павловна понизила голос до заговорщического шёпота. — Я же их постоянно вижу — он ей машину ремонтировал почти год. А потом они стали встречаться. Все об этом знают, кроме... — она осеклась, поймав взгляд Любаши.
В ушах зашумело. Значит, Ольга солгала. Солгала им обоим. Любаша почувствовала, как к горлу подступает истерический смех. Весь этот кошмар, все страдания — из-за лжи? Она прислонилась к стене, пытаясь собраться с мыслями.
— Любаша, тебе плохо? — встревожилась соседка.
— Нет... нет, мне наоборот... очень хорошо, — она впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему. — Спасибо, Зинаида Павловна.
Вечером она долго сидела у телефона, глядя на номер Андрея. Набралась решимости только к девяти.
— Алло, — его голос звучал устало.
— Нам нужно встретиться, — сказала она твёрдо.
— Любаша, я же просил...
— Это важно. Очень важно, — она помолчала. — Речь о ребёнке.
Они встретились в маленьком сквере возле их... теперь уже её дома. Андрей выглядел осунувшимся, будто постарел за эти недели на несколько лет. Любаша смотрела на него и не чувствовала ничего, кроме лёгкой жалости.
— Ты оставил меня ради иллюзии, — начала она спокойно, глядя куда-то поверх его плеча. — Отец её ребёнка — не ты.
Андрей дёрнулся, как от пощёчины:
— Что за чушь? Откуда ты...
— Его зовут Игорь. Он работает в автосервисе на Ленина. Они встречаются уже больше года.
— Ты врёшь! — он вскочил со скамейки. — Ольга не могла...
— Позвони ей. Спроси. Прямо сейчас.
Любаша наблюдала, как он трясущимися руками достаёт телефон. Как бледнеет, слушая сбивчивые оправдания на другом конце провода. Как медленно оседает обратно на скамейку.
— Она... она призналась, — его голос звучал безжизненно. — Господи, какой же я идиот...
— Да, — спокойно согласилась Любаша. — Идиот.
Она поднялась и одёрнула своё новое васильковое платье — первое, что сшила после того вечера.
— Знаешь, я должна тебя поблагодарить, — сказала она, глядя на растерянного мужчину сверху вниз. — Ты сделал мне больно, очень больно. Но эта боль... она как скальпель хирурга. Вскрыла нарыв, который зрел годами.
Андрей поднял на неё глаза:
— Любаша, я...
— Нет, — она покачала головой. — Не надо ничего говорить. Всё уже сказано. Двадцать лет назад я растворилась в тебе, стала твоей тенью. А теперь... — она расправила плечи, — теперь я снова становлюсь собой.
Вечерний ветер играл складками её платья. Где-то вдалеке играла музыка — видимо, в парке давали концерт. Любаша вдруг почувствовала удивительную лёгкость, будто с плеч сняли тяжёлый рюкзак, который она таскала много лет.
— Прощай, Андрей, — она развернулась и пошла по аллее, не оглядываясь.
Позади послышался его голос:
— А как же... как же мы?
Любаша остановилась на мгновение:
— Нет больше никаких "мы". Есть я. И есть ты. И каждому из нас пора научиться жить самостоятельно.
Она шла домой, чувствуя, как внутри разливается удивительное спокойствие. Небо над головой окрасилось в тот же васильковый цвет, что и её платье. Впереди был целый вечер, и она точно знала, что будет делать: достанет из шкафа старые выкройки и начнёт работу над новым нарядом. Теперь уже не нужно ни с кем советоваться, какой цвет выбрать и какой фасон предпочесть.
Телефон в сумочке завибрировал — пришло сообщение от Натальи Сергеевны: "Не забудь про встречу выпускников! Осталось три дня!" Любаша улыбнулась. Теперь ей было что рассказать одноклассникам. И главное — она наконец-то могла рассказать им о себе, а не о себе как о "жене Андрея".
Швейная машинка в цеху стрекотала совсем не так, как её старенькая "Чайка", но Любаша уже привыкла к этому звуку. За два месяца работы её руки вспомнили всё, чему она научилась когда-то. "У вас золотые руки," — говорила начальница цеха, разглядывая безупречные швы на очередном изделии.
— Любовь Николаевна, можно вас на минутку? — молоденькая практикантка Алёна теребила край передника. — Тут у меня с воротничком беда...
Любаша улыбнулась — она уже привыкла, что девочки зовут её по имени-отчеству. Странно, но именно здесь, среди гудящих машинок и разноцветных лоскутов, она почувствовала себя нужной. Настоящей.
— Сейчас посмотрим, что у тебя там за беда, — она склонилась над работой девушки. — А, вижу. Давай я покажу один секрет...
Вечером, собирая сумку, она поймала своё отражение в большом зеркале цеха. Васильковое платье (то самое, первое) ладно сидело на похудевшей фигуре. В волосах блестела седина, но она больше не пыталась её закрашивать. Морщинки у глаз стали глубже, но теперь это были морщинки от улыбки, а не от слёз.
На проходной её окликнули:
— Любаша! Любовь Николаевна!
Она обернулась — у входа стоял Михаил Степанович, сосед по даче. В руках он держал букет полевых цветов.
— Решил вас встретить, — улыбнулся он смущённо. — Может, чаю попьём? Я пирог испёк, с яблоками...
Любаша хотела по привычке отказаться, но вдруг поймала себя на мысли — а почему бы и нет? Михаил Степанович был добрым человеком, внимательным. Они часто говорили о книгах, о музыке... После смерти жены он жил один, возился с внуками по выходным.
— Спасибо, — она приняла букет. — С удовольствием попью с вами чаю.
Они шли по вечерней улице, и Михаил Степанович рассказывал что-то забавное про своего внука, а Любаша вдруг поняла, что смеётся — легко, искренне, как не смеялась уже много лет.
Звонок телефона прервал их разговор. На экране высветилось: "Андрей".
— Любаша, я... можно увидеться? — его голос звучал непривычно робко. — Я много думал... Может, начнём сначала?
Она остановилась, глядя на закатное небо. Где-то там, высоко, пролетела птица.
— Знаешь, Андрей, я должна сказать тебе спасибо, — произнесла она спокойно. — Без твоего ухода я бы никогда не поняла, чего действительно хочу от жизни. Не нашла бы в себе силы начать всё заново. Не научилась бы снова любить себя.
— Значит... это "нет"? — в его голосе слышалась боль.
— Это "спасибо", — мягко ответила она. — Спасибо за то, что помог мне стать собой. Но мы с тобой больше не будем вместе. Никогда.
Она нажала "отбой" и повернулась к Михаилу Степановичу:
— Простите, вы что-то говорили про внука?
— Да-да, — он улыбнулся. — Представляете, этот сорванец...
Они продолжили путь, и в букете полевых цветов особенно ярко выделялись васильки — такого же цвета, как её платье, как летнее небо над головой, как та свобода, которую она наконец обрела.
А дома, в шкафу, её ждала новая ткань — алая, как рассвет. Она собиралась сшить из неё платье для себя, только для себя. Потому что теперь она точно знала: жизнь не заканчивается ни в пятьдесят пять, ни после предательства, ни после двадцати лет брака. Она только начинается — стоит лишь набраться смелости и сделать первый шаг.
На подоконнике лежал недочитанный роман, на кухне ждал недопитый чай, а в сердце расцветала новая, незнакомая радость — радость женщины, которая наконец-то вернулась домой. К себе.