Надежда остановилась у двери собственной квартиры, нащупывая в сумке ключи. День выдался на удивление коротким — начальник отпустил весь отдел пораньше из-за какой-то внеплановой проверки. Она уже представляла, как удивится Олег, который обычно возвращался с работы позже неё.
Ключ мягко провернулся в замке, но Надежда не спешила открывать дверь. Из-за неё доносились приглушённые голоса. Знакомые голоса — мужа и... матери? Сердце ёкнуло: что Валентина делает у них дома в разгар рабочего дня?
— ...просто беспокоюсь за её будущее, — донёсся до неё взволнованный голос матери. — Зачем держать такую сумму на депозите? Сейчас столько возможностей для инвестиций! Вот моя подруга Галина...
Надежда замерла, чувствуя, как холодеет всё внутри. Они говорили о её сбережениях — тех самых, что она откладывала последние пять лет на случай непредвиденных обстоятельств. О которых знал только Олег.
— Валентина Петровна, я понимаю ваше беспокойство, — голос мужа звучал неуверенно, — но мы с Надей договорились...
— Договорились! — в голосе матери зазвенело раздражение. — А ты уверен, что она принимает правильные решения? Я её знаю лучше, чем кто-либо. Она всегда была излишне осторожной, боялась рисковать. В её возрасте я уже...
Надежда распахнула дверь. В гостиной повисла оглушительная тишина. Олег сидел в кресле, ссутулившись и глядя в пол, а мать возвышалась над ним, всем своим видом излучая праведное негодование. При виде дочери она попыталась изобразить радостное удивление:
— Наденька! А мы тут как раз...
— Почему ты снова обсуждаешь мои сбережения с матерью? — Надежда посмотрела прямо на мужа, чувствуя, как дрожит голос от едва сдерживаемого гнева.
— Надя, я... — Олег поднял на неё растерянный взгляд. — Твоя мама зашла поговорить, и как-то само получилось...
— Само получилось? — Надежда с трудом сдержала истерический смех. — Как и в прошлый раз? И позапрошлый?
— Доченька, мы же хотим как лучше! — вмешалась Валентина, делая шаг к дочери. — Ты же знаешь, я всегда думаю только о твоём благополучии. Я просто предложила рассмотреть несколько вариантов...
— Нет, мама, — Надежда подняла руку, останавливая поток слов. — Это мои деньги. Мои! Я не просила советов ни у тебя, ни у твоей подруги Галины. И уж тем более не давала права обсуждать это за моей спиной!
Она перевела взгляд на мужа, и сердце сжалось от боли и разочарования. Столько лет вместе, а он так и не научился противостоять её матери. Или не захотел научиться?
— Надя... — начал было Олег, но она уже разворачивалась, стремительно направляясь к спальне.
— Я не хочу сейчас разговаривать. Ни с кем из вас.
Дверь спальни захлопнулась за ней с гулким стуком, и только тогда Надежда позволила слезам беззвучно покатиться по щекам. Снова. Всё повторяется снова и снова, словно по замкнутому кругу. Когда же это закончится?
Надежда швырнула сумку на кровать и плюхнулась рядом, с остервенением стаскивая туфли. Ноги гудели — как назло, лифт опять сломался, пришлось тащиться на шестой этаж пешком. Из прихожей донеслось деликатное покашливание и шорох — мать, видимо, наконец-то засобиралась домой. Хлопнула входная дверь.
Тишина.
Надежда упала на спину, уставившись в потолок. На белой поверхности расплывалось жёлтое пятно — давняя протечка от соседей сверху. Сколько раз просила Олега вызвать маляров, а он всё "да-да, конечно, в следующие выходные". Как и со всем остальным — вечно соглашается, а толку ноль.
В дверь тихонько поскреблись.
— Не хочу разговаривать.
— Надюш... — голос мужа звучал непривычно жалобно. — Давай поговорим.
— О чём? — она резко села на кровати. — О том, как ты в третий раз за месяц обсуждаешь с моей матерью мои деньги?
Олег помялся в дверях, потом всё-таки зашёл и прикрыл за собой дверь. Прислонился к косяку, засунув руки в карманы — любимая поза "я тут ни при чём".
— Слушай, ну а что я должен был делать? Она же припёрлась без звонка, начала...
— Что значит "что должен был"? — Надежда вскочила, путаясь в съехавшей юбке. — Закрыть рот и не обсуждать то, что тебя не касается — вот что ты должен был! Я тебе доверила, по глупости своей рассказала про счёт, а ты...
— При чём тут доверие? — Олег дёрнул плечом. — Валентина Петровна же беспокоится...
— Беспокоится?! — Надежда сорвалась на крик и тут же осеклась, вспомнив про тонкие стены. Соседка справа, старая карга, уже наверняка прилипла ухом к стене. Заговорила тише, чеканя слова: — Мама не беспокоится. Она контролирует. Всю жизнь контролирует, каждый мой шаг, каждый вздох! И я думала... я надеялась, что хоть ты будешь на моей стороне.
— Я на твоей стороне! — Олег шагнул к ней, но Надежда выставила руку, останавливая.
— Нет. Не подходи. — Она отвернулась к окну, обхватив себя руками. За стеклом моросил противный осенний дождь. — Знаешь, что самое поганое? Я ведь специально никому не говорила про эти деньги. Копила потихоньку, откладывала с каждой зарплаты. Думала — вот оно, моё, личное. Хоть что-то в этой жизни, о чём не будет знать мама, не будет совать нос и учить, как правильно...
Она всхлипнула и яростно утёрла выступившие слёзы. Только расплакаться не хватало.
— А ты... ты же знал. Знал, как она достаёт меня своими советами. Как лезет в каждую мелочь. "Надя, эта юбка тебя полнит", "Надя, ты неправильно воспитываешь Кирилла", "Надя, ты губишь свою карьеру"... Думаешь, почему я в салон записываюсь в другом районе? Чтобы она случайно не встретила меня и не устроила разбор полётов, почему я не у "её" мастера стригусь!
Надежда обернулась — Олег стоял, опустив голову и ссутулившись, теребил пуговицу на рубашке. Видок ещё тот — помятый, растерянный. Ей даже на секунду стало его жалко.
— Я не специально, — пробормотал он. — Она начала расспрашивать, как у нас дела, потом про ремонт зашла речь...
— И ты растрепал ей про мой счёт, — устало закончила Надежда. — Знаешь что? Проваливай. Серьёзно, иди куда хочешь — к маме, к своим дружкам, мне плевать. Я хочу побыть одна.
Олег потоптался на месте, явно собираясь что-то сказать, но потом молча вышел. Надежда дождалась, пока стихнут его шаги, и только тогда позволила себе разреветься по-настоящему.
На подоконник мягко запрыгнул Барсик, мяукнул вопросительно. Она погладила тёплую пушистую спину, и кот заурчал, прижимаясь к ладони. Хоть кто-то в этом доме её понимает.
Телефон в сумке звякнул — наверняка мама строчит сообщения, пытается оправдаться. Надежда даже не стала проверять. Хватит на сегодня. Всего хватит.
С самого утра небо затянуло серой пеленой, и Надежда битый час не могла решить, брать ли зонт. В итоге схватила старый складной, который вечно заедал, и вышла из дома. Олег ещё спал — вчера до поздней ночи шуршал на кухне, гремел посудой, видимо, надеялся, что она выйдет. Не вышла.
Дорога до маминого дома заняла от силы двадцать минут. Надежда нарочно приехала пораньше — знала, что в это время мать будет одна, без своих подруг, которые вечно ошивались у неё после обеда. Три бабки-ёжки, как называл их Кирилл. Метко называл.
Знакомый подъезд встретил запахом котлет — соседка снизу опять что-то жарила. У двери Надежда помедлила, разглядывая облупившуюся краску. Сколько раз порывалась помочь с ремонтом, но мать всегда отказывалась: "Не нужны мне ваши подачки". Глубоко вдохнув, нажала на звонок.
— Наденька? — мать открыла почти сразу, словно караулила у двери. — Что случилось? Почему так рано?
На Валентине был её любимый махровый халат в цветочек — застиранный, но идеально отглаженный. Волосы уже уложены, на лице полный боевой раскрас. Она никогда не позволяла себе выглядеть "как попало", даже дома.
— Поговорить нужно, мам.
Валентина посторонилась, пропуская дочь в квартиру. В прихожей всё как всегда — идеальный порядок, на полочке выстроились рядком тапочки для гостей. Надежда разулась, прошла на кухню.
— Чаю? — засуетилась мать. — У меня пирог есть, с яблоками...
— Не надо ничего, — Надежда села за стол, положила руки перед собой. — Мам, нам надо серьёзно поговорить.
Валентина замерла у плиты, крепче стиснула чайник.
— Опять из-за вчерашнего? Я же объяснила — просто хотела помочь...
— Нет, мам. Не просто. — Надежда подняла глаза на мать. — Это никогда не было "просто". Сядь, пожалуйста.
Валентина неохотно опустилась на табуретку.
— Мам, я больше не могу так, — Надежда говорила тихо, но твёрдо. — Я не ребёнок. Уже давно не ребёнок. У меня своя семья, своя жизнь. И я хочу, чтобы ты наконец это приняла.
— Я и принимаю! — Валентина всплеснула руками. — Просто волнуюсь за тебя...
— Нет, мам. Ты не волнуешься — ты контролируешь. Каждый мой шаг, каждое решение. И я... я так больше не могу.
— Что значит "не могу"? — в голосе матери появились визгливые нотки. — Я всю жизнь только о тебе и думаю! Ночей не спала, когда ты болела, на трёх работах пахала, чтобы тебя в институт устроить...
— Я знаю, мам, — Надежда накрыла ладонью дрожащие пальцы матери. — И я благодарна. Правда. Но пойми — я имею право на свою жизнь. На свои решения. Даже на свои ошибки.
— Глупости! — Валентина выдернула руку. — Какие ошибки? Я просто хочу уберечь тебя...
— От чего, мам? — Надежда грустно улыбнулась. — От жизни? От опыта? От возможности научиться чему-то самой?
Валентина открыла рот, но осеклась, наткнувшись на спокойный взгляд дочери.
— Знаешь, — продолжила Надежда, — я ведь долго думала, почему ты так делаешь. И, кажется, поняла. Тебе страшно, да? Страшно, что я вырасту окончательно, что перестану в тебе нуждаться...
— Глупости! — но голос Валентины дрогнул.
— Не глупости, мам. Я тоже боюсь, когда Кирилл отказывается держать меня за руку на улице. Или говорит, что сам завяжет шнурки. Каждый раз сердце сжимается — неужели уже такой большой? Но я же не запрещаю ему взрослеть.
В кухне повисла тишина. За окном громыхнуло — собиралась гроза.
— Я не хочу терять тебя, мам, — тихо сказала Надежда. — Но если ты не перестанешь вмешиваться в мою жизнь, если не научишься уважать мои границы — мы всё равно друг друга потеряем. Просто по-другому.
Валентина сидела, опустив голову. Пальцы теребили пояс халата.
— Я просто хотела как лучше, — пробормотала она. — Всегда только как лучше...
— Я знаю, — Надежда снова накрыла ладонью руку матери. На этот раз Валентина не отстранилась. — Но иногда "как лучше" — это просто позволить другому человеку жить своей жизнью. Даже если эта жизнь кажется тебе неправильной.
За окном наконец громыхнуло как следует, и крупные капли дождя забарабанили по карнизу. Валентина вздрогнула, потом как-то сразу осела, ссутулилась.
— Я попробую, — прошептала она. — Не обещаю, что получится сразу, но... я попробую.
Надежда молча обняла мать за плечи. В этот момент ей показалось, что они наконец-то поняли друг друга — впервые за долгие годы.
К вечеру дождь превратился в настоящий ливень. Надежда вымокла, пока бежала от остановки до дома — зонт, как назло, всё-таки сломался. В подъезде столкнулась с соседкой, той самой любительницей подслушивать. Старушка смерила её неодобрительным взглядом — видать, вчерашний разговор на повышенных тонах не забыла.
Дома пахло едой. Надежда принюхалась — борщ? Олег готовил его раз в год, по большим праздникам, считал своим фирменным блюдом. Правда, каждый раз умудрялся пересолить.
— Я дома, — крикнула она, стаскивая мокрые туфли.
— Ужин почти готов! — донеслось из кухни. — Переоденься, а то простудишься.
Надежда хмыкнула — надо же, даже не спросил, где она была. Хотя наверняка догадывается.
Через пятнадцать минут, переодевшись в домашнее и наскоро высушив волосы, она вошла на кухню. Олег суетился у плиты, помешивая что-то в кастрюле. На столе красовалась тарелка с нарезанным хлебом, в центре — маленькая вазочка с укропом. Надо же, даже про сервировку не забыл.
— Садись, — он обернулся, вытирая руки полотенцем. — Сейчас всё будет.
Надежда молча села за стол. В другой день она бы умилилась его стараниям, но сейчас... Слишком много всего навалилось.
Олег разлил борщ по тарелкам, сел напротив. Помялся и вдруг выпалил:
— Я послал твою маму.
Надежда поперхнулась.
— Что?
— Ну, в смысле, не послал конкретно, — он замахал руками. — Просто... она звонила сегодня. Опять начала про твои сбережения, про какие-то акции, которые надо срочно купить... А я ей сказал, что это не моё дело. И не её. И что если она хочет что-то обсудить — пусть говорит с тобой напрямую.
Надежда медленно положила ложку.
— И что она?
— Обиделась, конечно, — Олег пожал плечами. — Сказала, что мы неблагодарные и что она только добра нам желает. Но... — он поднял глаза на жену, — я понял вчера кое-что. Знаешь, когда ты плакала в спальне...
— Я не плакала!
— Ладно-ладно, — он примирительно поднял руки. — Когда ты громко не плакала в спальне. В общем... я всё думал — почему я каждый раз прогибаюсь под твою маму? И понял — потому что так проще. Проще согласиться, чем спорить. Проще кивнуть, чем объяснять что-то. А в итоге я предаю тебя. Каждый раз предаю.
Надежда смотрела в тарелку, где медленно остывал борщ. На поверхности плавали одинокие звёздочки укропа.
— Знаешь, что самое обидное? — тихо спросила она. — Я ведь правда верила, что дома могу быть собой. Не той правильной девочкой, которую мама пытается из меня слепить, а просто... собой.
— Можешь, — Олег протянул руку через стол, осторожно накрыл её ладонь своей. — Я знаю, что накосячил. Сильно накосячил. Но я правда хочу это исправить.
Надежда подняла глаза — Олег смотрел серьёзно, без обычной своей усмешки.
— И как ты собираешься это исправлять?
— Ну, для начала я научусь говорить "нет" твоей маме. И не только ей — вообще всем, кто пытается лезть в наши с тобой дела. А ещё... — он замялся. — Помнишь, ты говорила про абонемент в бассейн?
— Который мама раскритиковала, потому что "в моём возрасте уже поздно начинать"?
— Да. Я купил тебе абонемент. На полгода. И сказал администратору, что если кто-то будет спрашивать про тебя — даже если это твоя мама — никакой информации не давать.
Надежда молчала, разглядывая его лицо. Олег нервничал — она видела, как подрагивают его пальцы на столе.
— Борщ пересолен, да? — спросил он после паузы.
— Естественно, — фыркнула она. — Как всегда.
— Закажем пиццу?
— Закажем, — Надежда впервые за день улыбнулась. — И знаешь что? Я даже не скажу маме, что мы опять питаемся фастфудом.
— Точно простила?
— Нет, — она покачала головой. — Но... работаешь над этим неплохо.
За окном всё ещё лил дождь, но в кухне было тепло. Пахло пересоленным борщом, мокрой одеждой и укропом. И впервые за долгое время Надежда чувствовала — всё будет хорошо. Не идеально, не сразу, но... хорошо.