Я в сотый раз переставила тарелки на столе. Всё должно быть идеально – ведь это первый семейный ужин после... После того, как не стало Андрея. Дрожащими руками расправила его любимые салфетки с васильками. Помню, как он смеялся над моей привычкой их коллекционировать: "Ань, у тебя что, салфеточная мания?" А я просто любила, как загорались его глаза, когда я украшала стол.
"Только бы всё прошло хорошо", – думала я, доставая из духовки пирожки. С капустой, как он любил. Свекровь, конечно, готовила их лучше, но я старалась. Три раза переделывала начинку, пока не добилась нужного вкуса.
Когда в дверь позвонили, у меня ёкнуло сердце. На пороге стояла Татьяна Ивановна – прямая, как струна. Рядом переминалась с ноги на ногу Мария, его сестра.
– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, – я попыталась улыбнуться, но губы не слушались.
Свекровь молча кивнула, сразу уцепившись взглядом за новые обои в прихожей. Я даже съёжилась – знала, что начнётся. Старые, зелёные, совсем обветшали, пришлось заменить.
– Смотрю, ты времени зря не теряешь, – процедила Мария, стягивая сапоги. – Ремонт затеяла?
– Да я только обои... Они совсем старые были...
– Андрюша их выбирал, – отрезала свекровь.
За столом повисла тишина – тяжёлая, душная. Я металась между кухней и комнатой, подкладывала то одно, то другое. Язык прилип к нёбу от напряжения.
– Попробуйте салат, пожалуйста. Я сделала, как Андрей любил...
– Можно подумать, ты одна знаешь, что он любил, – фыркнула Мария.
– Я просто хотела...
– Что ты хотела? – она с грохотом опустила вилку. – Показать, какая ты хорошая хозяйка? Думаешь, мы не видим, к чему ты клонишь?
– Маша! – одёрнула её Татьяна Ивановна, но как-то неуверенно.
– А что "Маша"? Братика уже год как нет, а она тут хозяйничает, обои меняет, вещи его выбрасывает...
– Неправда! – у меня перехватило горло. – Я ничего не выбрасывала! Я берегу каждую его вещь...
– Да кто тебе поверит? – Мария вскочила из-за стола. – Окрутила его, захомутала, а теперь и дом прибрать к рукам решила?
В глазах защипало. Я повернулась к свекрови – может, хоть она поймёт? Но Татьяна Ивановна смотрела куда-то мимо меня, поджав губы.
– Знаешь, Анна... – она медленно поднялась. – Мария права. Это дом Андрюши. Наш родовой дом. Здесь моя память о сыне, о муже... Каждый угол, каждая вещь...
– Но я тоже его любила! Люблю! – голос сорвался на крик. – Я его жена!
– Была женой, – жёстко поправила свекровь. – А теперь... Уходи, тебе здесь не место, это его дом!
Я смотрела на остывающие пирожки, на недоеденный салат, на васильковые салфетки. Комната поплыла перед глазами.
– Пойдём, мама, – Мария уже накидывала пальто. – Тут всё ясно.
Они ушли, даже не попрощавшись. А я осталась стоять посреди комнаты, вдыхая запах свежих пирожков и собственного одиночества. Андрей бы не допустил этого. Андрей бы понял. Но его больше нет, и некому заступиться за меня перед этими женщинами, которые тоже любили его. Может быть, даже сильнее, чем я.
Пирожки так и остались нетронутыми. Интересно, правда ли они получились такими, как он любил? Теперь уже некому сказать.
Дождь барабанил по карнизу уже третий день. Я сидела в нашей с Андреем спальне, перебирая его вещи. После того злополучного ужина прошла неделя. Звонки свекрови и Марии прекратились совсем, будто я перестала существовать.
В такие дождливые вечера мы с ним любили валяться на кровати с чашкой горячего какао. Он обнимал меня и рассказывал какие-нибудь истории из детства. Сейчас же я куталась в его старый свитер, пахнущий нафталином – все его вещи я убрала в шкаф, но иногда доставала, чтобы просто почувствовать родной запах.
Коробки с его вещами стояли нетронутыми с похорон. Я не решалась к ним подойти. Но сегодня что-то толкнуло меня заглянуть в них. Может, тоска, может, желание почувствовать его ближе.
– Ну что, любимый, посмотрим, что у тебя тут? – я говорила вслух, как делала часто в последнее время.
Старые конспекты из института, какие-то провода, коллекция монет... А вот и его любимый ежедневник в потёртой кожаной обложке. Пальцы дрогнули, когда я открыла его. Почерк Андрея – размашистый, чуть небрежный. Записи о встречах, какие-то номера телефонов, список дел... Обычная жизнь, оборвавшаяся на полуслове.
Из ежедневника выпал конверт. Плотный, чуть пожелтевший, запечатанный сургучом. "Маме и Ане" – выведено его почерком. У меня перехватило дыхание. Дата на конверте – за месяц до аварии.
Руки тряслись так, что я не сразу смогла открыть письмо. Села прямо на пол, прислонившись к кровати. За окном усилился дождь, будто природа тоже замерла в ожидании.
"Мои любимые женщины, если вы читаете это письмо, значит, со мной что-то случилось. Знаю, звучит как в дешёвом кино, но я должен это написать. Последнее время часто думаю о вас обеих. О том, как вы похожи – такие сильные, упрямые, готовые на всё ради близких. И о том, как вы не видите этого сходства.
Мама, ты всегда защищала наш дом, наши традиции. Ты научила меня ценить семью больше всего на свете. Аня показала мне, что семья – это не только память о прошлом, но и умение впустить в свою жизнь что-то новое.
Аня, родная, я знаю, как тебе бывает трудно с мамой. Но ты для меня – часть семьи, продолжение всего, что я люблю. Твоя забота, твоё умение видеть хорошее в каждой мелочи – это тоже наш дом.
Я хочу, чтобы вы поняли: дом – это не стены. Это люди, которые готовы отдать друг другу частичку своего сердца. Мама, прими Аню – она не разрушает память обо мне, она хранит её по-своему. Аня, пойми маму – за её строгостью прячется любовь и страх потерять то, что осталось от сына.
Вы – два самых близких мне человека. Не делите память обо мне – создайте что-то новое вместе. Я люблю вас обеих. Андрей"
Слёзы капали на бумагу, размывая чернила. Я прижала письмо к груди и разрыдалась – впервые за долгое время так открыто, не сдерживаясь. За окном всё так же шумел дождь, но внутри появилось что-то новое – словно Андрей снова был рядом, давая мне силы и надежду.
Я понимала, что должна показать письмо свекрови. Это было страшно – прийти к ней после тех слов, после того ужина. Но Андрей верил, что мы сможем найти общий язык. А я привыкла верить ему.
Перед дверью квартиры свекрови я простояла минут десять. В подъезде пахло жареной рыбой – соседка всегда готовила минтай по пятницам. Раньше мы с Андреем часто приходили сюда на рыбные котлеты: "Мам, ну у тебя они самые вкусные!"
Конверт жёг сумочку. Я уже сто раз успела передумать – может, не стоит бередить раны? Может, письмо только всё усугубит? Но что-то внутри подсказывало – надо.
Нажала на звонок. Сердце колотилось где-то в горле. За дверью послышались шаги – лёгкие, быстрые. Татьяна Ивановна.
Дверь открылась резко. Свекровь застыла на пороге – в домашнем халате, с наброшенной на плечи шалью. Я успела заметить, как дрогнуло её лицо, прежде чем окаменеть привычной маской.
– Зачем пришла?
– Татьяна Ивановна, я должна вам кое-что показать.
– Нам больше не о чем говорить, – она попыталась закрыть дверь, но я успела вставить ногу в проём.
– Это от Андрея.
Её рука замерла на ручке двери. В глазах мелькнуло что-то – страх? Надежда?
– Что ты выдумываешь?
– Можно войти? Пожалуйста.
Она помедлила, но отступила. В квартире всё было по-прежнему – цветы на подоконниках, старое кресло у окна, фотографии на стенах. Только теперь я заметила – фотографий со мной нет. Будто последние пять лет испарились.
– Я нашла это вчера, – дрожащими руками достала конверт. – Он оставил письмо. Нам обеим.
– Что за глупости? – голос свекрови дрогнул. – Андрюша не писал никаких писем.
– Написал. За месяц до... – я протянула ей конверт. – Посмотрите на дату.
Она взяла письмо, близоруко щурясь. Пальцы, державшие конверт, заметно дрожали.
– Его почерк, – прошептала она. – Господи, его почерк...
Татьяна Ивановна опустилась в кресло, всё ещё не открывая письмо. По её щеке скатилась слеза – первая, что я видела с похорон.
– Он знал... – её голос сорвался. – Будто чувствовал...
– Прочтите, – я села на краешек дивана. – Он хотел, чтобы мы прочли это вместе.
Комната наполнилась тишиной – только шелест бумаги и прерывистое дыхание свекрови. Я смотрела в окно, давая ей время. На улице кружили жёлтые листья – Андрей любил осень.
– Глупый мальчик, – наконец произнесла она. – Всё хотел всех примирить, всех уберечь...
– Он любил нас, – тихо сказала я. – Обеих.
– А я... – Татьяна Ивановна закрыла лицо руками. – Я ведь места себе не находила. Всё думала – как же так? Почему он не с нами? Почему эта девочка в нашем доме распоряжается? В его доме...
– Я не хотела ничего менять, – горло перехватило. – Просто эти обои... они совсем истрепались. А он говорил перед... перед аварией, что надо бы их поменять.
– Правда? – она подняла на меня покрасневшие глаза. – Он так сказал?
– Да. Сказал – "надоела эта зелёнка, давай что-нибудь посветлее". А я всё тянула. А потом... потом решила – может, так он бы хотел.
Татьяна Ивановна встала, подошла к окну. Её плечи чуть подрагивали.
– Знаешь, – сказала она, не оборачиваясь, – когда я первый раз увидела тебя с Андреем, я подумала – слишком молодая, слишком весёлая. Не пара моему серьёзному мальчику. А потом заметила – он с тобой другой стал. Улыбаться больше начал.
Она повернулась ко мне:
– Прости меня, Аня. За тот ужин... за всё. Я просто... я так боялась, что память о нём исчезнет. Что ты всё изменишь, и не останется ничего...
– От него всегда что-то останется, – я встала рядом с ней у окна. – В каждом уголке дома, в каждой истории, что вы можете рассказать. В этих рыбных котлетах, которые он так любил...
Татьяна Ивановна вдруг обняла меня – крепко, по-матерински. От неё пахло корицей и совсем немного – валерьянкой.
– Останься, – прошептала она. – Ты права – этот дом хранит память о нём. Но, может быть... может быть, пришло время создать в нём что-то новое? Вместе?
За окном всё так же кружили листья. Где-то на кухне закипал чайник, который я даже не заметила, когда она ставила. А мы стояли обнявшись – две женщины, потерявшие самого дорогого человека, но нашедшие друг друга благодаря его любви.
На кухне пахло корицей и яблоками – я учила свекровь готовить мою фирменную шарлотку. Рецепт простой, но с секретом: тесто нужно замешивать только деревянной ложкой и обязательно по часовой стрелке. Татьяна Ивановна смеялась над моими причудами, но послушно выполняла все инструкции.
– Вот откуда в тебе эти суеверия? – она аккуратно выкладывала яблоки в форму. – Ещё скажи, что и молитву какую-нибудь над тестом читаешь.
– Не молитву, а считалку, – я улыбнулась, вспоминая. – Бабушкину. "Тесто-тесто, будь как невеста – румяное да пышное, чтоб не вышло лишнего".
– Господи, и Андрюша в это верил?
– Верил. Особенно когда пирог удавался.
Мы обе замолчали, но теперь эта тишина не была тяжёлой. Просто уютное молчание двух людей, занятых общим делом.
С того вечера, когда я принесла письмо, прошло два месяца. Мы с Татьяной Ивановной постепенно учились быть семьёй – без Андрея, но с памятью о нём. Она рассказывала мне истории его детства, я делилась своими воспоминаниями. Каждая история – как кусочек мозаики, складывающийся в общую картину.
– А помнишь его выпускной? – свекровь достала из серванта старый альбом. – Вечно растрёпанный, галстук набекрень...
– Таким он и остался, – я погладила фотографию. – Помните, как на нашей свадьбе забыл кольца в машине? Побежал за ними прямо во время церемонии.
– Да уж, – она покачала головой. – Мой рассеянный мальчик...
Мария заглядывала редко. Всё ещё дулась, но уже без прежней злости. В последний раз даже помогла передвинуть мебель в гостиной – мы решили немного изменить обстановку. Не закрыть прошлое, а просто добавить что-то своё.
Новогодние праздники решили встречать вместе. Я достала коробку с игрушками – нашими с Андреем. Свекровь принесла свои, старые, ещё с его детства. Получилась удивительная смесь – хрупкие стеклянные шары пятидесятых годов рядом с современными фигурками.
– Смотри, это его любимая игрушка была, – Татьяна Ивановна бережно достала стеклянного космонавта. – Всё просил повыше на ёлку повесить, чтобы к звёздам ближе.
– А это он мне подарил, на наше первое Рождество, – я показала смешного плюшевого оленя с облезлым красным носом. – Сказал, что он похож на меня – такой же упрямый.
Мы развесили гирлянды по всей квартире. В углу поставили ёлку – пушистую, пахнущую хвоей и мандаринами. На столе уже дожидался свой очереди праздничный сервиз – тот самый, из которого мы пили чай в день знакомства с его родителями.
Татьяна Ивановна вдруг остановилась, глядя на семейную фотографию на стене:
– Знаешь, Аня... Я только сейчас поняла, что он имел в виду в том письме. Про дом и память. Мы ведь правда сохранили его – не в вещах, а в этих историях, в смехе, даже в твоей шарлотке с дурацкой считалкой.
Я обняла её за плечи. За окном падал декабрьский снег, укрывая город белым покрывалом. Где-то вдалеке играла музыка – соседи тоже готовились к празднику.
– С наступающим, мама, – впервые произнесла я, и она крепче прижала меня к себе.
Новый год мы встречали втроём – Мария всё-таки пришла, принесла свой фирменный салат. Под бой курантов загадали желания. А когда часы пробили полночь, я почувствовала – Андрей здесь, с нами. В огоньках гирлянд, в запахе хвои, в тихом смехе его мамы и сестры, в историях, которые мы рассказывали друг другу до самого утра.
Он оказался прав – дом действительно не в стенах. Дом там, где память о любимых живёт в каждом новом дне, в каждой улыбке, в каждом "доброе утро" и "спокойной ночи". И теперь у нас был такой дом – общий, согретый не только воспоминаниями о прошлом, но и теплом нового, только-только зарождающегося счастья.