Я стояла перед дверью квартиры, нервно поправляя складки на новом платье. В руках — коробка с тортом "Птичье молоко", любимым тортом Димы. Он говорил, мама печёт такой же, но я решила рискнуть. Три глубоких вдоха, как учила психолог. Не помогло — пальцы всё равно дрожали, когда я нажимала на звонок.
Дверь открылась почти сразу. Надежда Ивановна оказалась совсем не такой, какой я её представляла — никакой строгости или надменности. Передо мной стояла улыбающаяся женщина с добрыми морщинками у глаз, в домашнем фартуке с вышитыми подсолнухами.
— Лизонька! Наконец-то! Дима столько про тебя рассказывал!
Она притянула меня к себе, обдав запахом корицы и ванили, и я почувствовала, как напряжение немного отпускает. В квартире пахло пирогами и чем-то цветочным — может быть, любимыми Димиными фрезиями, букет которых стоял на комоде.
— Проходи скорее, я как раз достала пирожки из духовки.
Кухня встретила теплом и уютом — клетчатые занавески, старая добрая клеёнка в цветочек, какая была у моей бабушки. На столе — сервиз с золотой каймой, явно парадный, мой торт сразу поставили на хрустальную подставку.
— Садись, милая. Чай будешь? У меня есть чёрный с бергамотом...
Звонок в дверь прервал наш разговор. Я как раз рассказывала про свою работу в детском саду, и Надежда Ивановна, кажется, искренне интересовалась.
— Ой, кто там ещё? — она встала. — Извини, дорогая.
Через минуту с прихожей донеслось радостное:
— Алиночка! Какими судьбами?
У меня внутри что-то оборвалось. Алина. *Та самая* Алина? Дима говорил, что они давно не общаются...
— Тётя Надя! Я так соскучилась! Вот, пироги ваши любимые испекла, с яблоками и корицей!
В кухню впорхнула высокая девушка с копной рыжих волос. Яркая, уверенная в себе — казалось, она заполнила собой всё пространство. На секунду замерла, увидев меня, но тут же расплылась в улыбке:
— А вы, наверное, Лиза? Дима рассказывал, что познакомит вас с тётей Надей.
Надежда Ивановна засуетилась:
— Как хорошо, что ты зашла! Садись к нам, чай как раз готов. Помнишь, как вы с Димой в детстве любили мои пирожки?
— Конечно помню! — Алина присела рядом со мной, непринуждённо подвинув стул. — А помните, как мы однажды съели целый противень, пока вы были у соседки? Диме потом так влетело!
Они обе рассмеялись, а я почувствовала себя лишней. Будто смотрю старый семейный фильм, где для меня не нашлось роли. Надежда Ивановна с Алиной погрузились в воспоминания — про какие-то походы, дни рождения, семейные праздники...
Я молча размешивала сахар в остывающем чае. Ложечка тихонько позвякивала о фарфор, отсчитывая минуты моего превращения из главной героини вечера в молчаливую статистку. Алина говорила легко и свободно, то и дело касаясь руки Надежды Ивановны, называя её "тётей Надей" — будто между ними и не было этих лет расставания с Димой.
А я... я так и не решилась назвать её по имени-отчеству или как-то иначе. Просто улыбалась и кивала, чувствуя, как стремительно тает моя уверенность в том, что я могу стать частью этой семьи.
В машине я наконец позволила себе расплакаться. Все два часа у свекрови сдерживалась, а тут прорвало. Хорошо хоть тушь водостойкая — Дима ждёт дома, не хватало ещё явиться с чёрными разводами под глазами.
Припарковалась, посидела ещё минут пять, собираясь с мыслями. В зеркале заднего вида на меня смотрела растерянная девочка, а не без пяти минут невеста. Нет уж, соберись. Надо просто спокойно поговорить.
Дима валялся на диване с ноутбуком. Даже не поднял головы, когда я вошла:
— Ну что, познакомилась с мамой?
— Познакомилась, — я скинула туфли, прошла в комнату. Села в кресло напротив. — И с Алиной тоже.
Он дёрнулся, захлопнул ноутбук:
— В смысле?
— В прямом. Зашла на чай. С пирогами.
— А, — он пожал плечами, — ну да, она иногда заходит к маме.
Это его спокойствие, будто ничего особенного не произошло, окончательно вывело меня из себя:
— Иногда заходит? Дим, ты говорил, что не общаетесь больше!
— Мы и не общаемся.
— Но она приходит к твоей маме печь пироги? — я почувствовала, как дрожит голос. — И они весь вечер вспоминают, какой ты был милый в детстве? И как вы вместе на дачу ездили? И...
— Господи, Лиз, — он закатил глаза, — ну что ты завелась? Подумаешь, большое дело.
Я смотрела на него и не узнавала. Где тот Дима, который всегда чувствовал моё настроение? Который понимал с полуслова?
— Большое, — тихо сказала я. — Для меня — большое. Я пришла знакомиться с твоей мамой. А вместо этого два часа слушала, какая Алина замечательная. Как она готовит, как ладит с твоей мамой, как...
— Хватит! — он вскочил с дивана. — Ты просто ревнуешь. На пустом месте. Алина — часть моего прошлого, да. Мы выросли в одном дворе, дружили семьями. Но это всё.
— Всё? — я сглотнула комок в горле. — А она знает, что всё? Потому что, знаешь... По ней не скажешь.
Он устало потёр лицо:
— Давай не будем? Ты накрутила себя, наприду...
— Не смей говорить, что я что-то придумала! — я тоже встала. — Я чувствовала себя чужой. Лишней. В доме твоей мамы, куда пришла как твоя невеста. А ты даже не хочешь меня понять!
Развернулась, ушла в спальню. Заперла дверь. Он даже не попытался войти.
Я лежала в темноте, слушая, как он ходит по квартире. Включил телевизор. Выключил. Снова включил. Хлопнул дверцей холодильника. Его раздражение было почти осязаемым — словно гроза, которая вот-вот грянет.
А я думала — может, эта гроза давно назревала? Может, я просто не хотела замечать, как легко он отмахивается от моих чувств? Как привычно обесценивает мои переживания?
В тишине квартиры тикали часы. Где-то за окном проехала машина. А я всё лежала, глядя в потолок, и думала — неужели вот так выглядит начало конца?
После той ссоры прошла неделя. Мы с Димой помирились — точнее, сделали вид, что помирились. Просто однажды утром он принёс мне кофе в постель, а я сделала вид, что этого достаточно.
И вот — новый визит к свекрови. На этот раз Дима пошёл со мной. Но Алина, будто чувствуя, снова появилась на пороге. С тем же радостным "тётя Надя!" и новой порцией пирогов.
— Останься, помоги мне с посудой, — попросила Надежда Ивановна после ужина. — Алиночка, и ты тоже, конечно...
Я видела, как Дима напрягся. Но уйти — значит проиграть. Поэтому я натянула улыбку:
— Конечно, с удовольствием помогу.
Алина включила воду, я встала рядом с полотенцем. Надежда Ивановна гремела чашками, расставляя их по шкафам.
— Дим, — окликнула Алина, — помнишь, как мы в прошлом году красили здесь стены? Я тогда ещё упала с табуретки, а ты меня поймал.
Я замерла. В прошлом году? Он же сказал...
— Не помню такого, — буркнул Дима.
— Да ладно тебе, — она рассмеялась, — ты ещё шутил, что я специально падаю...
Тарелка в моих руках звякнула громче, чем следовало. Надежда Ивановна обернулась:
— Осторожнее, милая, это бабушкин сервиз.
— Извините, — пробормотала я.
Алина продолжала, словно не замечая повисшего напряжения:
— А помнишь, как ты любил мой борщ? Всегда говорил, что лучше только у мамы получается.
Она протянула мне мокрую тарелку, глядя прямо в глаза:
— Лиза, а ты борщ варишь?
— Варю, — я старалась, чтобы голос звучал ровно.
— Надо будет как-нибудь сравнить, — она подмигнула. — Устроим конкурс, да, тётя Надя?
Надежда Ивановна что-то одобрительно пробормотала, а я почувствовала, как немеют пальцы. Конкурс. Конечно. Где я, неумеха, буду соревноваться с идеальной Алиной.
— Знаешь, — она понизила голос, наклонившись ко мне, будто делясь секретом, — Дима любит, чтобы в борще много зелени было. И чтоб остренько. Я всегда добавляла...
— Алина, — резко перебил Дима, — может, хватит?
Она округлила глаза:
— Что такое? Я просто делюсь опытом. Мы же должны дружить, правда, Лизонька?
Это "Лизонька" прозвучало как пощёчина. Я стояла, стиснув полотенце, и думала — почему никто не видит? Почему Надежда Ивановна улыбается, почему Дима молчит, почему...
— Ой, совсем забыла! — Алина хлопнула себя по лбу. — У меня же для тебя фотографии есть, тётя Надя. С того похода, помнишь? Где мы с Димой...
Я положила полотенце:
— Извините. Мне нужно... мне пора.
Вылетела в прихожую, трясущимися руками натягивая сапоги. Позади что-то говорил Дима, но я не слушала.
Только на улице, глотая морозный воздух, поняла — она специально. Каждое слово, каждый взгляд, каждая пауза — как удар. Точный, выверенный. И самое страшное — она била не только по мне. Она методично разрушала мою веру в Диму.
Потому что "в прошлом году" — это когда мы уже были вместе. А значит... значит, он врал. Обо всём врал.
Три дня я собиралась с духом. Телефон разрывался от звонков Димы — я не брала трубку. Написала в рабочий чат, что заболела. В каком-то смысле это была правда — меня действительно тошнило, стоило вспомнить тот вечер.
В среду позвонила Надежде Ивановне:
— Можно к вам заехать? Поговорить?
Она удивилась, но согласилась. И вот я снова стою перед её дверью — на этот раз без торта и нарядного платья. Просто я, которой больше нечего терять.
— Проходи, — она суетилась меньше обычного, будто чувствуя серьёзность момента. — Чаю?
— Нет, спасибо, — я села на краешек стула. — Надежда Ивановна, я... мне нужно с вами поговорить. О нас. Об Алине. Обо всём.
Она замерла у плиты:
— Что-то случилось?
— Случилось то, что я люблю вашего сына, — голос дрожал, но я продолжала. — И хочу быть частью вашей семьи. Но сейчас... сейчас я чувствую себя самозванкой. Потому что здесь уже есть Алина.
— Лизонька...
— Нет, дайте договорить, — я сжала кулаки. — Я знаю, вы её любите. Знаю, она для вас почти дочь. И я не прошу её разлюбить. Просто... мне больно, понимаете? Больно видеть, как вы радуетесь ей. Как она знает про вас всё, а я — ничего. Как она зовёт вас тётей Надей, а я даже не знаю, как к вам обращаться.
Я перевела дыхание:
— И дело не в ревности. Дело в том, что я не могу построить с вами свои отношения, пока тень Алины везде. В каждом разговоре, в каждом воспоминании...
Надежда Ивановна медленно опустилась на стул:
— Я не думала... — она покачала головой. — Господи, я же просто хотела, чтобы всем было хорошо.
— Знаю, — я через силу улыбнулась. — Но иногда нельзя, чтобы всем было хорошо. Иногда нужно выбирать.
Она долго молчала. Потом вдруг встала, подошла к серванту. Достала старый альбом:
— Знаешь, я ведь тоже когда-то была невесткой. И моя свекровь... она была замечательной женщиной. Но я годами боялась ей слово поперёк сказать.
Открыла альбом:
— А потом она заболела. И перед смертью сказала — жаль, что мы столько лет играли в эти игры. Жаль, что не поговорили начистоту раньше.
Она перевернула страницу:
— Ты права, девочка. Я заигралась в добрую тётю. Думала, что можно удержать всё — и прошлое, и настоящее. А в итоге чуть не потеряла будущее.
Я почувствовала, как по щекам текут слёзы:
— Надежда Ивановна...
— Надя, — она вдруг улыбнулась. — Зови меня просто Надя. Как захочешь — тётя Надя, мама Надя... Но давай без отчества. Ты ведь теперь семья.
Она пересела ко мне, взяла за руку:
— Прости меня, девочка. Я всё исправлю. И с Алиной поговорю — хватит этих визитов. У Димы теперь другая жизнь, другая любовь. Пора и ей это понять.
Мы просидели до вечера. Она показывала фотографии — теперь уже не те, с Алиной, а совсем старые. Димка в колготках с оторванной пяткой. Димка с разбитой коленкой. Димка, заснувший в тарелке с кашей...
И с каждым снимком, с каждой историей я чувствовала, как между нами что-то меняется. Будто стена, которую я сама себе выстроила, начала осыпаться. Кирпичик за кирпичиком.
На следующий семейный ужин я шла уже спокойно. После разговора с Надей что-то неуловимо изменилось — будто лёд тронулся. Дима заметил эту перемену, но не спрашивал. Может, мама рассказала, а может, просто почувствовал.
Алина появилась, как всегда, без предупреждения. Но на этот раз что-то пошло не по её сценарию.
— Димочка, — она протянула руку к его плечу, — я тут подумала...
Дима отстранился:
— Не надо.
— Что? — она картинно изумилась. — Я просто хотела сказать...
— Нет, — он встал. — Теперь я хочу сказать. Давно надо было.
Надя замерла с чайником в руках. Я почувствовала, как холодеют пальцы.
— Алина, это должно прекратиться, — голос Димы звучал твёрдо. — Все эти визиты, намёки, попытки влезть в мою жизнь. Хватит.
— Но мы же друзья! Я просто...
— Нет, мы не друзья. Мы были парой, потом расстались. Это нормально. Ненормально — цепляться за прошлое и делать больно другим людям.
Она побледнела:
— Я никому не делаю больно! Тётя Надя, скажите...
— Алиночка, — Надя покачала головой, — Дима прав. Я всегда буду тебя помнить с теплом, но... пора отпустить. У каждого своя дорога.
— То есть вы все против меня? — в голосе Алины зазвенели слёзы. — Из-за неё? — она ткнула пальцем в мою сторону.
Дима шагнул ко мне, взял за руку:
— Не из-за неё. Ради неё. Потому что я люблю Лизу. И не позволю никому — даже тебе, даже маме — встать между нами.
Алина схватила сумку:
— Прекрасно! Я всё поняла! Только потом не зовите меня обратно, когда она...
— Не будет никакого "потом", — перебил Дима. — Просто уходи. И не возвращайся.
Входная дверь хлопнула. В наступившей тишине было слышно, как тикают часы и шумит чайник.
Надя первая нарушила молчание:
— Ну что, по чаю? У меня есть новый рецепт пирога. Лизонька, поможешь с тестом?
Я улыбнулась сквозь слёзы:
— Конечно, мам.
Дима обнял меня сзади, уткнулся носом в макушку:
— Прости. За всё прости. Я должен был давно это сделать.
— Должен, — согласилась я. — Но знаешь... иногда нужно время, чтобы понять, что действительно важно.
Надя гремела посудой, напевая что-то своё. За окном накрапывал дождь. А мы стояли в середине кухни, и я чувствовала — вот оно, моё место. Мой дом. Моя семья.
Без теней прошлого. Без чужих историй. Просто мы — и весь мир впереди.
