Сердце Лены пропустило удар, когда она услышала приглушённые голоса, доносившиеся из кухни. Она не собиралась подслушивать — просто вернулась домой раньше обычного из-за отменённой встречи. Но что-то в интонации её сожителя Павла заставило её замереть у приоткрытой двери.
— Пойми, Димка, — вкрадчиво говорил Павел, — тебе эта квартира сейчас ни к чему. Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Сможешь сам заработать. А маме моей, сам понимаешь... Года уже не те, болеет часто.
Лена прижала ладонь ко рту, чтобы не выдать себя. Они говорили о двушке, которая досталась сыну от отца. Её бывший муж настоял, чтобы квартира отошла Диме — единственное, о чём побеспокоился перед смертью.
— Паш, давай не будем, а? — В голосе сына сквозила усталость. — Я же сказал — нет.
— Да ты пойми...
— Нечего тут понимать! — Дима повысил голос, и Лена вздрогнула. — Это папина квартира. Он хотел, чтобы она осталась мне.
— Ну при чём тут папа? — В голосе Павла появились снисходительные нотки. — Его уже семь лет как нет. А мы — живые люди. Надо думать о тех, кто рядом. Мама твоя вон тоже считает...
Что-то с грохотом упало на кухне. Видимо, Дима резко встал.
— Мама тут вообще ни при чём. И хватит на неё давить.
Лена отшатнулась от двери, чувствуя, как предательски дрожат колени. В висках стучало от напряжения. Она на цыпочках прокралась к входной двери, открыла и закрыла её с нарочитым шумом.
— Я дома! — крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.
Из кухни послышалась какая-то возня, звук отодвигаемого стула.
— О, ты рано сегодня, — Павел выглянул в коридор, улыбаясь своей обычной располагающей улыбкой. — А мы тут с Димкой чай пьём.
Дима протиснулся мимо него, буркнув что-то невнятное. Его плечи были напряжены, а в глазах застыла какая-то новая, незнакомая Лене отчуждённость.
— Я к себе, — бросил он, не глядя на мать.
Лена смотрела вслед сыну, чувствуя, как внутри растёт ком тревоги. Она любила Павла — за его заботу, за умение создать уют в доме, за то тепло, которое он принёс в их одинокую жизнь. Но сейчас, глядя на ссутуленную спину уходящего сына, она впервые усомнилась: возможно, это тепло было обманчивым?
— Что-то случилось? — спросила она, стараясь, чтобы вопрос прозвучал невинно.
— Да что ты, — Павел обнял её за плечи. — Просто парень не в настроении. Подростковое, сама понимаешь. Пойдём, я тебе чаю налью.
Лена послушно пошла на кухню, но внутри у неё всё сжималось от каждого его прикосновения. Как она могла не замечать раньше эти нотки снисходительности в его голосе? Или они появились только сейчас?
Она села за стол, механически помешивая ложечкой чай, который Павел поставил перед ней. В голове крутился подслушанный разговор, и каждое слово теперь обретало новый, зловещий смысл. Чай остывал, а она всё размешивала и размешивала его, не в силах поднять глаза на человека, который ещё утром казался таким родным.
На следующий день Лена поднималась по лестнице, когда из квартиры напротив донёсся запах свежеиспечённых пирожков. Она невольно остановилась — в последнее время готовила всё реже, отдавая бразды правления на кухне Павлу. Дверь неожиданно открылась.
— А я думаю, кто там топчется? — Анна Семёновна, соседка с пятого этажа, приветливо улыбнулась. — Заходи, Леночка, я тут с капустой напекла.
Лена хотела отказаться — дома ждали дела, да и настроение было не для разговоров. Но что-то в добрых глазах соседки заставило её кивнуть.
— На минутку только...
Квартира Анны Семёновны дышала теплом и уютом старой закалки. Пахло пирожками и сухой лавандой, которую хозяйка раскладывала по шкафам. На стенах — фотографии детей и внуков, на подоконнике — герань, а на столе, покрытом накрахмаленной скатертью, уже дымились чашки с чаем.
— Садись, родная, — Анна Семёновна подвинула вазочку с пирожками. — Что-то совсем тебя не видно стало. Всё твой новый... хозяйничает?
Лена вздрогнула от этой простой фразы. Пирожок, который она взяла, показался вдруг сухим.
— Павел готовит хорошо, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Заботится о нас...
— О вас или о себе? — Анна Семёновна прищурилась, и Лена почувствовала, как краска заливает щёки.
— Что вы имеете в виду?
— Да так, — соседка подлила ей чаю. — Просто вижу, как твой Димка ходит — будто туча грозовая. А ведь раньше такой солнечный мальчик был. И ты... осунулась вся.
Лена почувствовала, как предательски задрожали руки. Чашка звякнула о блюдце.
— Вчера... — слова вырвались сами собой, — вчера я слышала, как Павел просил Диму отдать квартиру его матери.
— Вот оно что, — Анна Семёновна покачала головой. — А ты что думаешь?
— Я... я не знаю, — Лена опустила глаза. — Павел говорит, что его маме нужнее. Она болеет...
— А твоему сыну, значит, не нужна? — В голосе соседки появились стальные нотки. — Квартира-то от отца осталась?
Лена кивнула, чувствуя, как к горлу подступают слёзы.
— Знаешь, Леночка, — Анна Семёновна взяла её за руку, — я вот что тебе скажу. Мужчины — они приходят и уходят. А дети... дети остаются. И если сейчас не встанешь горой за сына, потом не простишь себе.
— Но Павел... он правда заботится...
— О своей матери, — перебила соседка. — А ты о своём сыне подумай. Что Дима чувствует, когда чужой человек на отцовское наследство зарится?
Лена закрыла лицо руками. Все сомнения последних месяцев, все неясные тревоги вдруг обрели форму.
— Я так запуталась, — прошептала она.
— Ничего ты не запуталась, — Анна Семёновна погладила её по плечу. — Ты всё прекрасно понимаешь. Просто признаться себе страшно. Одной-то оно всегда страшно.
— А если он уйдёт? — В голосе Лены прорвался детский страх одиночества.
— А если останется? — Анна Семёновна вздохнула. — И будет дальше между тобой и сыном чёрной кошкой ходить? Димка-то у тебя гордый, весь в отца. Сейчас промолчит, а потом... потом может так далеко уйти, что не дозовёшься.
Они сидели молча. За окном начинало темнеть, и первые звёзды проклёвывались сквозь городскую дымку. Лена думала о сыне, о его отце, о том, как страшно ей было остаться одной семь лет назад. И о том, что, может быть, именно этот страх толкнул её в объятия Павла — такого надёжного, такого заботливого. И такого чужого.
— Спасибо, — сказала она наконец, поднимаясь. — За пирожки. И за... за всё.
— Захаживай почаще, — Анна Семёновна проводила её до дверей. — Я тут всегда. И пироги у меня всегда найдутся.
Уже в дверях она добавила:
— И запомни, Леночка: материнское сердце не обманешь. Оно всегда знает, где правда.
Спускаясь к своей квартире, Лена чувствовала странную лёгкость. Будто туман, окутывавший её последние месяцы, начал понемногу рассеиваться.
На кухне пахло жареным мясом и свежей зеленью. Лена старалась: котлеты по фирменному рецепту, салат с авокадо, как любит Дима, и даже лимонный пирог — первый за долгое время. Ей хотелось создать что-то особенное, вернуть то чувство семейного уюта, которое, казалось, ускользало с каждым днём.
— М-м, как вкусно пахнет, — Павел появился на кухне, обнял её сзади. — Давно ты не готовила.
Лена высвободилась, делая вид, что нужно помешать соус.
— Дима! — позвала она. — Ужин готов!
Сын появился не сразу. Когда он вошёл на кухню, Лена заметила, как напряглись его плечи при виде Павла. Нож царапнул по тарелке — первый диссонанс в тщательно срежиссированной семейной идиллии.
— Котлеты как у бабушки, — улыбнулась Лена, накладывая сыну порцию. — Помнишь, как она нас по воскресеньям кормила?
Дима кивнул, но промолчал. Повисла неловкая тишина, нарушаемая только звяканьем приборов.
— Кстати, о бабушках, — Павел промокнул губы салфеткой. — Дим, ты подумал о том, что мы вчера обсуждали?
Лена почувствовала, как внутри всё обрывается. Вилка застыла на полпути ко рту.
— Нечего тут думать, — отрезал Дима.
— Ну как же нечего? — В голосе Павла появились вкрадчивые нотки. — Мама моя совсем плоха стала. В её квартире сырость, ремонт нужен... А тут такой вариант удачный...
— Удачный? — Дима отложил вилку. В его глазах появился опасный блеск. — Для кого удачный, Паш?
— Для всех, — Павел развёл руками. — Ты молодой, тебе своё жильё ещё рано. Поживёшь пока с мамой...
— А потом что? — Дима резко встал. — Потом твоя мать въедет в папину квартиру, а я буду... кем? Квартирантом в собственном доме?
— Сынок... — начала Лена.
— А ты! — Дима повернулся к ней, и она отшатнулась от боли в его взгляде. — Ты вообще молчишь! Сидишь и делаешь вид, что всё нормально! Что какой-то левый мужик пытается отжать у твоего сына квартиру — это нормально!
— Следи за языком, молодой человек, — голос Павла стал жёстче. — Я не какой-то левый мужик, я...
— А кто ты? — Дима повысил голос. — Кто ты такой, чтобы решать, что делать с папиной квартирой?
— Я человек, который заботится о твоей матери! — Павел тоже встал. — Который создал для вас нормальную семью!
— Семью? — Дима горько усмехнулся. — Семья — это когда мама встаёт на защиту своего ребёнка. А не когда она... — он осёкся, сжав кулаки.
— Что "она"? — тихо спросила Лена. — Договаривай.
— А не когда она готова предать память отца и будущее сына ради... ради чего, мам? Ради того, чтобы не быть одной?
Повисла звенящая тишина. В открытое окно доносился шум вечернего города, где-то вдалеке сигналила машина. На столе остывали нетронутые котлеты — её попытка склеить разбитое.
— Всё, с меня хватит, — Дима направился к выходу. — Квартира останется моей. И точка.
— Дима...
— И знаешь что, мам? — Он остановился в дверях. — Папа бы никогда... — голос его дрогнул, — никогда не позволил, чтобы с тобой так манипулировали.
Дверь хлопнула. Лена сидела, глядя в тарелку, где остывала еда — символ её несбывшейся мечты о тёплом семейном вечере.
— Ну вот видишь, — Павел покачал головой. — Совсем парень с катушек слетел. А ты его всё защищаешь...
Лена подняла глаза. Что-то новое появилось в её взгляде — что-то твёрдое, незнакомое.
— Не смей, — тихо сказала она. — Не смей говорить так о моём сыне.
Она встала, механически начала убирать со стола. Руки дрожали, но внутри разгоралось что-то новое — может быть, та самая материнская сила, о которой говорила Анна Семёновна.
— Лен, ну ты чего? — Павел попытался обнять её. — Мы же семья...
Она отстранилась.
— Нет, Паша. Семья — это я и мой сын. А ты... ты просто очень сильно ошибся в выборе.
Старый пятиэтажный дом в спальном районе выглядел вполне обычно — никакой сырости или особой ветхости, о которой говорил Павел. Лена несколько минут стояла перед подъездом, собираясь с духом. В руках она нервно теребила пакет с яблоками — привычка не ходить в гости с пустыми руками въелась с детства.
Домофон хрипло откликнулся на звонок:
— Кто там?
— Здравствуйте, Мария Степановна. Это Лена, Павла... — она запнулась, — знакомая.
Дверь загудела. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Лена пыталась успокоить колотящееся сердце. Что она скажет этой женщине? Как спросить о том, о чём спрашивать, в общем-то, неудобно?
Дверь открылась до того, как она успела позвонить. На пороге стояла сухонькая, но вполне бодрая женщина в цветастом переднике.
— Леночка! — Мария Степановна расплылась в улыбке. — Как же я рада! Паша столько про тебя рассказывал, а ты всё не заходишь.
В просторной двухкомнатной квартире пахло пирогом и свежезаваренным чаем. Никакой сырости, о которой говорил Павел, Лена не заметила. Наоборот — чистые окна, свежие занавески, на подоконниках ухоженные фиалки.
— Присаживайся, — хозяйка засуетилась вокруг стола. — Я как раз с творогом испекла. Паша говорил, ты такие любишь.
Лена опустилась на стул, чувствуя себя всё более неловко. Как спросить о квартире у этой приветливой женщины, которая так искренне ей радуется?
— Мария Степановна...
— Да брось ты, — отмахнулась та. — Какая я тебе Мария Степановна? Зови меня тётя Маша, как все.
Она поставила перед Леной чашку с дымящимся чаем, подвинула тарелку с пирогом.
— Кушай, дорогая. Что-то ты бледненькая. Паша говорил, ты много работаешь?
— Да нет, обычно... — Лена замялась. — Тётя Маша, я хотела спросить...
— Да-да? — Женщина участливо подалась вперёд.
— Паша говорил, у вас проблемы с квартирой? Сырость какая-то...
Мария Степановна удивлённо приподняла брови:
— С квартирой? У меня? — Она оглянулась по сторонам. — Да ты что, Леночка. Я тут тридцать лет живу, всё своими руками обустраивала. В прошлом году ремонт сделала — Пашенька помог. Какая сырость?
Лена почувствовала, как к горлу подступает ком.
— А он говорил... говорил, что вам нужна другая квартира. Что здесь тяжело...
— Другая квартира? — Мария Степановна нахмурилась. — Первый раз слышу. С чего бы это? Мне тут всё родное, каждый уголок. Да и район хороший — поликлиника рядом, магазины... — Она внимательно посмотрела на Лену. — А что это ты вдруг про квартиру заговорила?
Руки Лены задрожали, чашка звякнула о блюдце.
— Понимаете... — голос предательски дрогнул. — Паша... он говорил Диме, моему сыну... Что вам нужна его квартира. Та, что от отца осталась.
На кухне повисла тяжёлая тишина. Было слышно, как капает вода из крана и тикают старые часы на стене.
— Вот оно что, — медленно проговорила Мария Степановна. Её лицо вдруг стало жёстким, словно окаменело. — Значит, опять за своё взялся...
— Опять? — эхом отозвалась Лена.
Хозяйка тяжело вздохнула, встала и подошла к серванту. Достала какую-то фотографию.
— Вот, смотри. Это Паша с первой женой. И её сыном от первого брака.
Лена взяла снимок. С глянцевой поверхности улыбался молодой Павел, обнимая красивую шатенку. Рядом стоял мальчик лет двенадцати.
— А где они сейчас? — тихо спросила Лена, хотя уже догадывалась об ответе.
— А нигде, — Мария Степановна опустилась на стул. — Развелись. После того, как Паша начал на квартиру мальчика заглядываться. Тоже мне тогда про сырость рассказывал, про то, как мне плохо живётся... — Она покачала головой. — Прости, Леночка. Не думала я, что он опять... Мне ведь чужого не надо. У меня своё есть.
Лена сидела, не чувствуя вкуса чая, который автоматически продолжала пить. В голове словно что-то щёлкнуло, встало на место. Все недомолвки, все странности последних месяцев вдруг обрели смысл.
— Спасибо вам, — она поднялась. — За чай. За правду.
— Леночка, — Мария Степановна взяла её за руку. — Ты только не подумай... Я Пашу люблю, он сын мне. Но иногда... иногда жадность его перевешивает. А ты держись. За сына держись крепче. Он у тебя один.
Выйдя на улицу, Лена глубоко вдохнула. В небе собирались тучи, обещая дождь, но внутри у неё впервые за долгое время было ясно. Теперь она точно знала, что делать.
Лена достала старую папку из шкафа, смахнула пыль. Руки дрожали. Сколько лет она не открывала её? Внутри — вся их прошлая жизнь: квитанции, справки, какие-то записки мужа, старые фотографии...
Она высыпала содержимое на пол спальни, начала рыться в бумагах. Где-то здесь... Должно быть здесь...
— Ну же, — пробормотала она, перебирая листы дрожащими пальцами.
В груди всё сжалось, когда она увидела их совместное фото — они с мужем на даче, Димка совсем маленький возится в песочнице... Нет, нельзя сейчас... Нельзя расклеиваться.
Завещание нашлось не сразу. Три помятых листа, скрепленных ржавой скрепкой. Чернила местами выцвели, но печать нотариуса всё ещё чёткая.
— Господи, — прошептала Лена, вчитываясь. — Как же я могла забыть...
Входная дверь хлопнула так, что задрожали стёкла. Лена вздрогнула, но не встала с пола.
— Лен, ты где? — голос Павла, раньше казавшийся таким родным, теперь царапал слух.
Она молчала, стиснув в руках бумаги. Шаги приближались.
— Лена? Что за... — он застыл в дверях спальни. — Что это ты устроила?
— А сам как думаешь? — её голос сорвался.
Повисла тишина. Только где-то на кухне капала вода из крана — кап, кап, кап...
— Ты была у мамы, да? — наконец спросил он.
— Была.
— И что она наплела тебе? — В его голосе появились незнакомые, злые нотки.
— Правду, Паша. Она сказала правду, — Лена подняла глаза. — Про твою первую жену. Про то, как ты... — она запнулась, — как ты пытался отжать квартиру у её сына.
— Отжать? — он хмыкнул. — Какие слова-то...
— А как это ещё назвать? — она вскочила, комкая в руках завещание. — И сейчас то же самое! "Сыну твоему квартира не нужна, а маме моей пригодится"... — она почти выкрикнула его слова.
— Лена, ты не понимаешь...
— Нет, это ты не понимаешь! — Её трясло. — Это квартира моего сына! Его отец... — голос сорвался, — его отец всё для него оставил. А я... я чуть не позволила тебе...
Она осеклась, закрыла лицо руками.
— Ну и что ты теперь делать собираешься? — В его голосе появилась насмешка. — Одна останешься? Опять?
Лена медленно опустила руки. Что-то изменилось в её лице.
— Убирайся, — тихо сказала она.
— Что?
— Убирайся из моего дома. Сейчас же.
Он шагнул к ней:
— Лена, ты истеришь. Давай спокойно...
— Я СКАЗАЛА — УБИРАЙСЯ! — она почти закричала, отшатываясь. — Чтоб духу твоего... Чтоб ноги твоей...
Её колотило. В горле стоял ком, мешая говорить. Но она не отводила взгляда.
Павел смотрел на неё несколько секунд. Потом криво усмехнулся:
— Ну и дура ты, Ленка. Пожалеешь ещё...
Развернулся и вышел. Через минуту она услышала, как он швыряет вещи в сумку, грохочет в прихожей. Потом — удаляющиеся шаги по лестнице.
Лена сползла по стенке на пол. Вокруг валялись разбросанные бумаги — осколки прошлой жизни. Из крана всё капало и капало...
"Надо кран починить", — подумала она невпопад. И вдруг разрыдалась — первый раз за долгое время. Рыдала и смеялась одновременно, размазывая слёзы по щекам.
Свободная. Господи, она наконец-то свободна.
Теперь надо только дождаться Димку. И попросить прощения. За всё.
Дима вернулся поздно — Лена слышала, как он осторожно открыл дверь своим ключом. Она сидела на кухне в темноте, не включая свет. Перед ней стояла остывшая чашка чая.
— Дим, — позвала она тихо. — Зайди, пожалуйста.
Пауза. Потом — тяжёлые шаги. Щелчок выключателя ослепил обоих.
— Где этот... — Дима осёкся, оглядывая кухню.
— Ушёл, — просто ответила Лена. — Насовсем.
Сын замер в дверях, не зная, что сказать. В тишине было слышно тиканье старых часов — тех самых, которые когда-то повесил отец.
— Садись, — Лена подвинула табуретку. — Поговорим?
Дима неловко опустился на краешек. Она впервые за долгое время внимательно посмотрела на сына — осунувшееся лицо, круги под глазами, сжатые губы. Совсем взрослый. Когда только успел?
— Прости меня, — слова дались с трудом. — Я такая дура, Димка...
— Мам...
— Нет, дай договорить, — она стиснула руки. — Я... я так боялась одиночества, что чуть не предала самое дорогое. Тебя. Папину память. Всё, что у нас есть.
Дима молчал, глядя в пол. Его пальцы нервно теребили рукав толстовки.
— Знаешь, — продолжала она, — я сегодня нашла старые фотографии. Помнишь, как папа учил тебя кататься на велосипеде? Ты весь ободранный был, но такой счастливый...
— А он говорил — падать не страшно, — вдруг тихо сказал Дима. — Страшно не вставать.
— Да... — Лена всхлипнула. — А я вот... я забыла это. Упала и испугалась подниматься. Думала, одной не справлюсь.
— Ты не одна, мам.
Она подняла глаза. Дима смотрел на неё — серьёзно, по-взрослому.
— Ты правда выгнала его?
Лена кивнула:
— Я у его матери была. Оказалось, он... это не первый раз. С квартирами-то. И маме его ничего не нужно, у неё своя есть. Хорошая.
— А он говорил...
— Врал он, Дим. Всё врал. А я... я так хотела верить, что...
Она не договорила — голос сорвался. Дима вдруг встал, шагнул к ней. Неловко обнял — она уткнулась лицом в его толстовку, пахнущую осенним ветром.
— Ну, мам... Ну хватит...
— Знаешь, — глухо сказала она куда-то ему в плечо, — а ведь папа был прав. Насчёт квартиры-то. "Всё должно быть по закону", говорил. Чтоб никто не смог...
— Пап всегда умный был, — Дима погладил её по спине. — А ты... ты тоже молодец. Что всё поняла.
— Поздно поняла.
— В самый раз, — он отстранился, заглянул ей в лицо. — Слушай, а давай ремонт сделаем? В папиной квартире? Я летом подработал немного...
— У меня тоже заначка есть, — Лена улыбнулась сквозь слёзы. — Может, для начала обои выберем?
— Завтра? — В его голосе появился прежний, мальчишеский азарт.
— Завтра, — она встала, потянулась к чайнику. — Будешь чай? У меня даже печенье есть...
— Мам?
— А?
— А можно... можно я сегодня дома переночую? У тебя то есть?
Что-то дрогнуло у неё внутри. Сколько он уже не ночевал дома? С тех пор, как появился Павел?
— Конечно, сынок, — она отвернулась к плите, чтобы скрыть новые слёзы. — Твоя комната всегда тебя ждёт.
Потом они долго сидели на кухне. Пили чай, говорили — обо всём и ни о чём. Дима рассказывал про институт, про новых друзей. Лена слушала, украдкой разглядывая сына. Как же она соскучилась... Как могла не замечать, что теряет самое дорогое?
За окном светало. Новый день робко заглядывал в окна — день, когда они снова стали семьёй. Настоящей.
А старые часы всё тикали и тикали — как при папе. Словно говорили: всё правильно. Всё будет хорошо.