Марина медленно поднималась по лестнице, чувствуя, как гудят ноги после двенадцатичасовой смены в больнице. Сумка с продуктами оттягивала плечо, а в голове крутились мысли о горе немытой посуды, которая наверняка ждёт её дома. Последнее время Антон совсем перестал следить за порядком.
Щёлкнул замок. В нос ударил застоявшийся запах вчерашнего ужина. Марина тяжело вздохнула, окидывая взглядом гостиную: разбросанные вещи Антона на диване, крошки на журнальном столике, чашки с недопитым чаем... Как будто не взрослый сын живёт, а подросток.
– И это в тридцать лет, – пробормотала она, начиная механически собирать посуду.
Стопка бумаг соскользнула с дивана, когда она попыталась добраться до очередной чашки. Марина наклонилась поднять их, и её взгляд зацепился за знакомый логотип сетевого магазина. Резюме? График работы на четыре часа в день?
Она медленно опустилась в кресло, перебирая документы дрожащими руками. Даты собеседований, анкеты, копия трудовой книжки... Всё это время он работал. Тайком. Неполный день. А ей говорил, что ищет "серьёзную должность".
В висках застучало. Перед глазами всплыли все те вечера, когда она возвращалась домой и заставала его за компьютером. "Ищу работу, мам". Все те разы, когда он просил денег на проезд или обед. "Пока не получается, мам, но я стараюсь".
Чашка в руке звякнула о блюдце слишком громко. Марина поставила её на стол, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи. После его возвращения – три месяца назад, когда от него ушла жена – она старалась быть понимающей. Дала ему время прийти в себя. Поддерживала. Кормила. Не давила.
А он всё это время...
– Господи, – прошептала Марина, прикрывая глаза рукой. – И это мой сын. Врёт как подросток. Прячется. Живёт на всём готовом и даже не пытается двигаться дальше.
За окном медленно темнело. Марина сидела в кресле, чувствуя, как усталость сменяется решимостью. Сколько можно? Когда-то она уже прошла через это – с его отцом, который тоже любил "искать себя", пока она тянула всё на себе. Теперь история повторяется с сыном?
Нет. Только не снова.
Документы легли на журнальный столик – там, где Антон точно их заметит. Пусть знает, что его маленький секрет раскрыт. А завтра... Завтра придётся расставить все точки над "и".
Марина поднялась и направилась на кухню. Внутри было пусто и больно, но решение уже созрело. Иногда любить – значит уметь сказать "нет". Даже если это причиняет боль обоим.
Звон будильника размазался по комнате холодным маслом. Марина уже не спала — сидела на кухне, утопая в жестком деревянном стуле, который давно пора было заменить. Прошлую ночь она провела как в тумане: вставала, пила воду, снова ложилась. И всё думала, думала, думала...
За стеной заворочался Антон. Кровать скрипнула — старая, ещё от бабушки, на ней он спал ещё мальчишкой. Сколько раз она присаживалась на краешек, рассказывая сказки? Сейчас эти воспоминания отдавали горечью.
— Господи, помоги, — одними губами прошептала Марина.
Дверь в комнату сына открылась. Он прошлёпал босыми ногами — как в детстве, когда крался на кухню за конфетами. Только теперь ему тридцать.
— О, ты уже встала? — он потянулся к холодильнику. — Поставишь чайник?
Марина молчала. На столе перед ней лежали вчерашние документы — его документы. Каждый листок будто прожигал скатерть.
— Тош, — голос дрогнул. — Присядь.
Он обернулся — и сразу всё понял. По её лицу, по бумагам, по этой звенящей тишине.
— Мам...
— Нет, — она подняла руку. — Дай договорить. Завтра ты должен съехать. Здесь тебе больше не место.
Она произнесла это тихо, почти шёпотом. Но Антона будто ударило током.
— Что?! — он захлопнул холодильник. — Ты из-за работы, да? Из-за того, что я...
— Из-за враньяǃ — она вдруг вскочила, опрокинув чашку. Кофе растекся по скатерти тёмным пятном. — Три месяца, Тошǃ Три месяца ты...
— А что мне было делать?ǃ — он тоже сорвался на крик. — После развода... Ты же сама позвала меняǃ
— Чтобы ты встал на ноги! А не... — она задохнулась. — Не жил как твой отец!
Тишина упала между ними разбитым стеклом.
— Я не он, — процедил Антон.
— Нет, — она покачала головой. — Ты хуже. Он хотя бы не врал.
Антон дёрнулся, словно от пощёчины. Развернулся — и через секунду входная дверь грохнула так, что зазвенела люстра.
Марина осела на стул. Трясущимися пальцами собирала осколки чашки, размазывая по щекам злые слёзы.
«Прости, сынок. Но так нужно».
— Антон Сергеевич, куда ж вы так? — окликнула Галина Петровна, когда он чуть не сбил её с ног на лестнице.
Он замер, тяжело дыша, на площадке между этажами. В горле стоял ком, руки тряслись.
— Извините, — выдавил он. — Я не заметил...
— Да уж вижу, что не заметил, — она поправила съехавший набок платок. — Что случилось-то? С мамой поругались?
Антон хотел отмахнуться, уйти. Но что-то в её глазах — спокойных, понимающих — заставило его прислониться к стене.
— Выгоняет меня. Представляете? Родная мать...
— А с чего вдруг?
— Да работу нашёл. На полдня пока... В «Пятёрочке».
— И что тут плохого?
— Не говорил ей. А она узнала.
Галина Петровна вздохнула, присела на ступеньку. Похлопала рядом с собой:
— Иди сюда, горе луковое.
Он сел — как в детстве, когда она угощала его карамельками после школы.
— Знаешь, у меня тоже сын был... такой же гордый, — она усмехнулась. — Институт бросил, решил бизнесом заняться. Кредит взял. Прогорел. А мне всё врал, что дела идут в гору. Даже когда коллекторы начали звонить — всё отнекивался.
Антон покосился на неё:
— И что вы сделали?
— То же, что твоя мать. Выгнала.
— И... что с ним сейчас?
— Свою фирму держит. Маленькую, но свою. Женился, дочка родилась. А знаешь, что он мне сказал, когда на новоселье позвал? «Спасибо, мам, что тогда не пожалела. Я бы так и сидел у тебя на шее».
Они помолчали. С верхнего этажа доносилась музыка, внизу хлопнула дверь.
— Страшно, — вдруг признался Антон. — После развода... будто земля из-под ног ушла. Казалось, хоть дома-то можно... быть слабым.
— Слабым — можно, — кивнула Галина Петровна. — Лживым — нет.
Он опустил голову:
— Не хотел её расстраивать. Думал, вот найду нормальную работу...
— А она, значит, должна была ждать. И верить твоему вранью, да?
— Я... — он осёкся. — Чёрт. Я идиот, да?
— Ну, раз понял — уже не совсем, — она поднялась, кряхтя. — Знаешь, что самое страшное для матери? Не то, что её ребёнок оступился. А то, что он врёт ей в глаза.
Антон сидел на ступеньках ещё долго после того, как она ушла. В подъезде пахло сыростью и подгоревшей яичницей с верхнего этажа. Мысли путались, но одна становилась всё яснее: нужно вернуться. Поговорить. По-честному.
Может быть, ещё не поздно всё исправить?
Ключ повернулся в замке почти бесшумно. Антон вошёл в квартиру — и замер. Мама сидела в полутьме кухни, сгорбившись над остывшей чашкой чая. Такой маленькой он её ещё никогда не видел.
— Мам...
Она вздрогнула, но не обернулась.
— Можно с тобой поговорить? — он шагнул в кухню. — По-честному.
— По-честному, — эхом отозвалась она. — А ты умеешь?
— Нет, — он сел напротив. — Но хочу научиться.
В кухне пахло валерьянкой. На столе лежала разорванная пачка успокоительного — он помнил, такие же она пила, когда ушёл отец.
— Знаешь, почему я взял эту работу? — слова царапали горло. — После развода... мне казалось, что я ни на что не способен. Лера ушла, потому что я «недостаточно амбициозный». А тут — грузчик на полдня...
— И ты решил соврать.
— Я решил, что найду что-то получше. Что докажу всем... А потом стало поздно признаваться.
Она наконец подняла глаза:
— А мне? Мне тоже надо было что-то доказывать?
— Нет, — он сглотнул. — Тебе надо было просто сказать правду. Прости.
Тишина. Только тикали часы — те самые, что отец привёз из командировки.
— Знаешь, что самое страшное? — вдруг спросила она. — Когда ты вернулся, я обрадовалась. Думала: наконец-то не одна. А потом... каждый день находила грязную посуду, разбросанные вещи. И чувствовала себя... использованной.
— Как с отцом?
— Да, — она криво улыбнулась. — Только больнее. Потому что ты — мой сын.
— Я не хотел...
— Конечно, не хотел. Он тоже не хотел, — она встала, включила свет. — Но так вышло.
В ярком свете он увидел её седые корни, морщинки у глаз. Когда она успела так постареть?
— Я найду квартиру, мам. Честно. И работу нормальную тоже найду.
— Я знаю, — она вдруг погладила его по голове, как в детстве. — Просто... дай мне снова поверить в тебя. Ладно?
Он кивнул, чувствуя, как щиплет глаза:
— Ладно.
Прошёл месяц. Марина вернулась с дежурства — и застыла в дверях кухни. Антон драил плиту, закатав рукава. На столе лежал листок: «Посмотрю квартиру на Ленина в субботу».
Она тихо прошла в свою комнату, не окликнув сына. Достала из тумбочки конверт, куда каждый день откладывала по тысяче. На первый взнос. Но... кажется, он справится сам.
Через неделю он сказал за ужином:
— Нашёл однушку. Недалеко от работы.
— От какой? — она замерла с вилкой в руке.
— Устроился в автосервис. Пока учеником, но обещают обучить.
Она молчала, разглядывая его лицо. Загорелое — много времени на улице. Без прежней растерянности в глазах.
В день переезда он обнял её на пороге:
— Спасибо, что не сдалась на мне, мам.
— За что?
— За то, что выгнала. Я ведь понял: иногда надо оттолкнуть, чтобы человек поплыл сам.
Она смотрела, как его машина — старенькая «девятка» — выруливает со двора. Сын помахал ей в окно.
Впервые за долгое время она улыбалась, глотая слёзы.