После маминых похорон я не могла заставить себя переступить порог квартиры целых сорок дней. Каждый раз находила отговорки – то дела, то дети, то работа... А сегодня собралась с духом. Взяла ключи и поехала.
Знаете, у каждого дома свой запах. В маминой квартире пахло корицей, пирогами и почему-то осенью. Смешно, да? Я с детства пыталась понять – откуда тут осень, если окна выходят на юг, если на подоконнике вечно цветут фиалки, если мама так любила лето... А все равно – осенью.
Фотографии на стенах, салфетки, вышитые крестиком, старое трюмо с потускневшей позолотой – всё на своих местах. Только пыль везде. Мама бы ворчала, взяла бы тряпку... У меня даже руки дернулись – смахнуть, протереть. А потом накрыло – не буду больше слышать этого ворчания. Никогда.
– Что застыла?
Олег! Я и не слышала, как он поднялся. Стоит в дверях прихожей, переминается с ноги на ногу. И взгляд какой-то... бегающий, что ли.
– Да вот, думаю – может, генеральную уборку затеять? Помнишь, как мы все вместе тут прибирались перед Новым годом? Ты ещё ёлку уронил, а Наташка...
– Ириш, – перебил он меня. – Ириш, я тут подумал... – Подошёл, обнял сзади за плечи. – Квартира пригодится, чтобы закрыть наши долги. А потом – на отдых.
Я так и застыла с поднятой рукой – хотела пыль с фоторамки стереть. Внутри словно что-то оборвалось.
– Какие долги?
Он отпустил мои плечи, отошел к окну. Говорит будто с форточкой:
– Ну, знаешь... В фирме сейчас не всё гладко. Кризис, курс скачет. Нужно перетерпеть, и всё наладится. Продадим квартиру – закроем все дыры. И сразу легче станет. Может, даже на море съездим, а? Ты ж давно хотела.
Двадцать пять лет вместе. Четверть века. Я каждую его интонацию знаю, каждый жест. Когда врёт – глаза отводит и про море заговаривает. Как сейчас.
– Олег, – я постаралась, чтобы голос не дрожал. – Посмотри на меня.
– Да что смотреть-то? – он достал телефон, делает вид, что занят. – Я в машине подожду. Подумай, ладно? Это реально важно.
И ушёл. А я осталась – между маминых фиалок, фотографий, вышитых салфеток. В голове крутятся обрывки мыслей: почему не сказал раньше про проблемы в фирме? Откуда долги? И главное – почему не смотрит в глаза?
На стене – наша свадебная фотография. Молодые, счастливые... Мама тогда сказала: "Доча, главное в семье – доверие. Пока друг другу в глаза смотрите – всё хорошо будет".
А мы уже не смотрим.
Я позвала детей на воскресный обед. Как в детстве – пирожки, салаты, куриный суп с лапшой. Наташка носом повела, только зашла:
– Мам, ты прям как бабушка! Тот же запах...
Андрей плюхнулся на свой любимый стул – он с детства только на нем сидел, даже в институте уже учился, а всё равно: "Это моё место!"
– Мамуль, – он подцепил ложкой пенку с супа, – что-то случилось? Ты когда так готовишь – значит, разговор серьёзный будет.
Умный мальчик вырос. Наблюдательный. Я помешала остывающий чай, собираясь с мыслями.
– Папа предложил продать бабушкину квартиру.
Ложка Андрея звякнула о тарелку. Наташа замерла с недонесённым до рта пирожком.
– Что значит – продать? – дочь нахмурилась совсем как в детстве, когда не понимала задачку по математике. – Зачем?
– У папы какие-то проблемы с фирмой. Говорит – долги...
– Какие долги? – Андрей отодвинул тарелку. – Он же всего месяц назад хвастался, как у них всё отлично идёт. Новые контракты, прибыль растёт...
– Вот и я не понимаю, – я всё мешала и мешала давно остывший чай. – Он не объясняет толком. Только твердит про море, отдых...
– Мама! – Наташка вскочила, заметалась по кухне. – Ты что, правда об этом думаешь? Это же... это же бабушкина квартира! Там каждый угол... Помнишь, как мы ёлку наряжали? А как я с велосипеда навернулась, и бабушка зелёнкой коленки мазала? А твой выпускной, Андрюх? Когда ты пришёл под утро, а бабуля делала вид, что не спит и просто книжку читает...
– Наташ, сядь, – Андрей потянул сестру за рукав. – Мам, а ты что думаешь?
Я наконец перестала мучить чайную ложку:
– Не знаю. Вроде и правда – если у папы проблемы, надо помочь. Мы же семья...
– А мы? – тихо спросила Наташа. – Мы с Андреем – не семья? Знаешь... – она опустилась на стул, сгорбилась. – Мы с Пашкой который месяц квартиру присматриваем. Всё никак не найдём подходящую. А тут... Я думала – может, в бабушкину переедем? Район хороший, садик рядом...
– Какой садик? – я чуть не выронила чашку. – Наташенька, ты что...
– Да, мам. Двенадцать недель уже. Хотела на днях сказать, когда точно всё будет в порядке.
Андрей присвистнул:
– Ну ты даёшь, сестрёнка! А я дядькой, значит, буду?
– Будешь-будешь, – Наташка шмыгнула носом. – Если мама квартиру не продаст...
– Мам, – Андрей стал серьёзным. – Ты всегда на папиной стороне. Что бы ни случилось – "надо войти в положение", "он же старается для семьи"... Но эта квартира – она не только твоя. Это наша память. Наше детство. Бабушка хотела, чтобы здесь её правнуки росли.
Я смотрела на своих детей – таких взрослых, таких родных. Наташка – копия я в молодости, только характером в отца – упрямая, прямая. Андрей внешне – весь отец, а душой – мамин внук, чуткий, всё понимает...
– Мамуль, – Наташа положила свою ладонь на мою. – Ты имеешь право сказать "нет". Правда имеешь.
А я вдруг вспомнила, как Олег глаза отводил. И неприятный холодок, который почувствовала тогда, снова пробежал по спине.
– Я подумаю, – только и смогла ответить. – Давайте чай пить. И расскажи подробнее про беременность – двенадцать недель, говоришь?
С Людой мы дружим со школы. Сколько всего вместе пережили – первую любовь, замужество, рождение детей... Она меня насквозь видит. Вот и сейчас – только села за столик в нашей любимой кафешке, сразу:
– Так, Ириш. Колись. На тебе лица нет.
– Да всё нормально... – я начала размешивать сахар в кофе. Три ложки – слишком сладко, но руки сами делают.
– Ага, конечно. Я тебя тридцать лет знаю. Когда ты так сахар мешаешь – точно что-то случилось.
Отложила ложку. И правда – три ложки насыпала. Как в десятом классе, когда от Сашки записку получила, что он с Маринкой встречается.
– Люд... А ты ничего не слышала про дела Олега? Ну, в фирме у них?
Она как-то странно дёрнулась, отвела глаза:
– А что конкретно тебя интересует?
– Всё. Он квартиру мамину продать предлагает. Говорит – долги закрыть надо.
Люда побледнела, потом покраснела:
– Вот сволочь! Прости, Ириш. Я думала, он тебе рассказал...
– Что рассказал?
– Месяца три назад... – она замялась. – В общем, встретила я Сергея. Ну, помнишь, он у Олега в фирме работал?
Помню. Молодой парень, лет тридцати. Олег его года два назад взял – говорил, перспективный специалист.
– Так вот, – Люда крутила в руках чайную ложку. – Сергей сказал, что Олег у него денег занял. Много. И не отдаёт который месяц.
– У Сергея? – я не поверила. – Откуда у него такие деньги?
– А ты не знала? Он из богатой семьи, папа в нефтянке работает. Сергей у Олега так, для опыта работал... Ой, Ириш, прости. Я думала, ты в курсе...
– Что ещё я не в курсе, Люда?
Она совсем скисла:
– Понимаешь... Сергей сказал, что дело не только в деньгах. Там какая-то некрасивая история была. Он не рассказывал подробностей, но... В общем, Олег ему платит, чтобы тот молчал.
В кафе было жарко, но меня затрясло как в ознобе. Шантаж? Олег кому-то платит за молчание?
– Люд, ты уверена?
– Ириш... – она протянула руку через стол, сжала мои ледяные пальцы. – Я потому и молчала. Думала – может, обойдётся? Может, он сам тебе всё расскажет?
Домой я ехала как в тумане. В голове крутились обрывки фраз: "некрасивая история", "чтобы молчал", "долги"...
Олег был дома – сидел перед телевизором, щёлкал каналами.
– Милый, – я постаралась, чтобы голос звучал как обычно. – А что там с Сергеем? Давно его не видно.
Он вздрогнул. Еле заметно, но я увидела.
– А что с ним? – деланно равнодушно пожал плечами. – Уволился. Нашёл что-то получше.
– Деньги не вернул?
Пульт выпал из его руки, с грохотом ударился об пол. Олег медленно повернулся:
– Что ты сказала?
– Деньги, – я подняла пульт, положила на столик. – Которые ты ему должен.
– Кто тебе...? – он осёкся. – Ерунда какая. С чего ты взяла?
– Люди говорят.
– Люди много чего говорят, – он попытался улыбнуться. – Ты же меня знаешь – я бы тебе рассказал, если б что серьёзное.
Знаю ли? Я смотрела на его руки – они слегка подрагивали.
– Олег, что происходит? Зачем нам продавать мамину квартиру?
– Ириш, ну сколько можно? – он вскочил с дивана. – Я же объяснял – временные трудности! Продадим квартиру, закроем все дыры, и всё наладится! Ты что, мне не веришь?
Я молчала. А что тут скажешь? "Верю, но почему-то руки дрожат"? "Верю, но почему молчал про долг Сергею"? "Верю, но что за тайны ты скрываешь"?
– Ладно, – он схватил куртку. – Мне надо съездить... по делам. Не жди.
Хлопнула входная дверь. А я так и стояла посреди комнаты, глядя на пустое кресло и брошенный пульт. В памяти почему-то всплыли мамины слова: "Доченька, когда мужчина юлит – значит, правда горькая. Слушай не слова его – а сердце своё".
А сердце... больно колотилось.
Я накрывала на стол, когда в дверь позвонили. На пороге – Наташа с Пашей и Андрей.
– Мам, мы к тебе. Поговорить надо.
И по лицам вижу – настроились серьёзно. Олег как раз из душа вышел, замер в дверях кухни:
– О, какие люди! А чего без предупреждения?
– А что, пап, нам теперь записываться на приём нужно? – Наташка скинула куртку, прошла на кухню. – Мы вообще-то дома.
Андрей молча кивнул отцу, сел за стол. Паша неловко переминался в прихожей – он у нас человек мирный, скандалов не любит.
– Паш, проходи, – я попыталась разрядить обстановку. – Я пирог испекла.
– Мам, – Наташа отодвинула тарелку. – Мы не пирог есть пришли. Мы вчера с Андреем говорили... В общем, мы против продажи квартиры.
Олег побагровел:
– А вас, собственно, кто спрашивает?
– Пап, это бабушкина квартира. Наша. Семейная.
– Ага, семейная! – он грохнул кулаком по столу. – А кто эту семью содержит? Кто вас растил, учил? Думаете, всё это с неба падало?
– При чём тут это? – Андрей поднял голову. – Мы же не говорим, что ты плохой отец...
– А что вы говорите? Что я не имею права распоряжаться имуществом? Что я...
– Ты и не имеешь! – Наташка вскочила. – Квартира маме отошла, не тебе!
– Наташа! – я попыталась её остановить.
– А что Наташа? Что? Мам, ты как всегда – только бы его не задеть, только бы ему удобно было! А мы? Мы что – не семья? Я, между прочим, твоего внука рожать собираюсь! И хотела в той квартире его растить! Где ты росла, где мы с Андрюхой...
– Так вот оно что! – Олег усмехнулся. – Решили на готовенькое присесть? Квартирку урвать? А как же "память", "семейное"?
Паша дёрнулся:
– Олег Николаевич, вы что такое говорите? Мы...
– А ты вообще молчи! Примазался к чужому добру...
– Пап! – Андрей встал. – Ты что несёшь?
– Что несу? А вы что несёте? Мне тут бизнес спасать надо, а вы...
– Какой бизнес, пап? – Наташа подалась вперёд. – Тот, который ты просрал? Или тот, который пропил?
– Наташа! – я схватила её за руку. – Прекрати!
– А что прекрати? Мам, ты правда не видишь? Он же врёт! Всё время врёт! А ты веришь, веришь, веришь... Он тебя с потрохами сожрёт, а ты будешь оправдания искать!
– Пошла вон из моего дома! – Олег побелел от ярости. – Чтоб ноги твоей...
– Олег! – я встала между ним и дочерью. – Не смей!
– Что – не смей? Это мой дом! Я здесь...
– Нет, пап, – Андрей взял сестру за плечи. – Это наш дом. Был. А сейчас... пойдём, Наташк. Поздно уже.
Они ушли – все трое. А мы с Олегом остались стоять по разные стороны кухонного стола. Между нами – недоеденный пирог, остывший чай и двадцать пять лет совместной жизни.
– Твои детки... – процедил он сквозь зубы. – Всегда их баловала.
Я молча собирала посуду. Руки дрожали, чашки звенели.
– И вообще, – он не унимался, – нечего им тут командовать! Квартира твоя – тебе и решать!
– Да, – я вдруг успокоилась. – Моя. Мне и решать.
И вышла из кухни. А в спину ударило:
– Смотри, Ирина! Пожалеешь!
Я не обернулась. В ушах звенел Наташкин голос: "Он тебя с потрохами сожрёт, а ты будешь оправдания искать"...
А ведь и правда – всю жизнь искала.
После ухода детей я не спала всю ночь. Всё крутилась, прокручивала в голове их слова, реакцию Олега, странный разговор с Людой... К утру решилась.
Олег собирался на работу – как обычно, торопливо глотал кофе, проверял телефон.
– Нам надо поговорить.
– Ириш, я опаздываю...
– Сядь.
Он замер с чашкой в руке – я никогда не говорила таким тоном.
– Хорошо, – медленно опустился на стул. – Только давай быстро.
– Нет. Не быстро. Я хочу знать всё. Прямо сейчас.
– Что – всё?
– Сколько ты должен Сергею? И почему?
Чашка звякнула о блюдце. На белой скатерти расплылось коричневое пятно.
– Кто тебе...
– Неважно. Важно, что ты врал. Всё это время врал. Я хочу знать – почему?
Он вытер салфеткой пролитый кофе, скомкал её, бросил в чашку:
– Ты не поймёшь.
– Попробуй объяснить.
– Ирина... – он провёл рукой по лицу. – Ты же взрослый человек. Понимаешь, в бизнесе бывают... ситуации. Не всегда всё гладко.
– Сколько?
– Что?
– Сколько ты должен?
Он назвал сумму. У меня в глазах потемнело:
– Это же... Это в три раза больше, чем стоит мамина квартира!
– Да, – он смотрел в стол. – Потому я и говорю – квартира только начало. Но если продать сейчас, я выиграю время. А там...
– А там что? Что ты натворил, Олег?
Тишина. Только тиканье часов на стене – мама подарила на новоселье.
– Я... – он сгорбился, стал каким-то маленьким. – Я связался не с теми людьми. Думал, прокручу деньги, верну с процентами... А потом Сергей...
– При чём тут Сергей?
– Он... – Олег сжал кулаки. – Он всё знал. С самого начала знал. И молчал. А потом...
– Что потом?
– Шантажировать начал. Сказал – или деньги, или...
– Или что, Олег?
– Или жене расскажет. Про всё. Про деньги, про... про Марину.
Я как будто со стороны услышала свой голос:
– Какую Марину?
– Ну... Его сестру. Мы... В общем, у нас...
Комната качнулась. Я вцепилась в край стола:
– У вас что?
– Ирина, это ничего не значило! Просто... Она молодая, красивая. А я...
– Ты – что?
– Я... чёрт! Да, я спал с ней! Доволна? Переспал пару раз, по глупости! А Сергей узнал и...
– И решил на этом заработать?
– Да! То есть... Сначала просто деньги занял. А потом начал намекать – мол, сестра такая болтливая, всё жене может рассказать...
– И ты платил.
– А что мне оставалось? – он наконец поднял глаза. – Ты бы не поняла! Ты никогда ничего не понимаешь! Вечно со своими принципами, со своей правильностью! А я живой человек! Я...
– Значит, квартира...
– Да, чёрт возьми! Квартира! Продадим – закрою хоть часть долга! А ты что думала? Что я на море собрался?
Я встала. Ноги не держали, но я заставила себя стоять прямо:
– Сколько ей лет?
– Что?
– Марине. Сколько лет?
Он снова опустил глаза:
– Двадцать пять.
Как Наташе. Как нашей дочери.
– Убирайся.
– Что?
– Убирайся из дома. Прямо сейчас.
– Ирина, ты что? Куда я пойду?
– К Марине. Или к Сергею. Или куда хочешь. Но не ко мне.
– А как же квартира? Долги? Ты что, не понимаешь...
– Нет, Олег. Это ты не понимаешь. Всю жизнь не понимал. Я не продам мамину квартиру. Никогда. Ни ради твоих долгов, ни ради твоих любовниц.
– Но...
– Уходи. Или я позвоню детям.
Он постоял ещё минуту. Потом молча вышел. А я осталась – с остывшим кофе, мокрой скатертью и разбитой жизнью.
Тикали мамины часы. За окном шумел город. А я всё стояла и думала – почему не плачу? Почему внутри не боль, а... облегчение?
В маминой квартире пахло пылью и одиночеством. Я медленно ходила из комнаты в комнату, касаясь старых вещей, разглядывая фотографии на стенах.
Вот мы с мамой на даче – я совсем маленькая, с оторванным бантом и перепачканным вареньем лицом. Вот школьный выпускной – она так гордилась моей золотой медалью. Свадьба... Мама тогда всё говорила: "Доченька, главное – чтобы по любви. Остальное приложится".
Приложилось. Двадцать пять лет вранья.
Села в старое мамино кресло – оно всё так же поскрипывало при каждом движении. Сколько вечеров мы тут провели – я на диване, она в кресле, разговаривали обо всём на свете...
– Что же делать, мам? – спросила я у пустой комнаты.
На столике – альбом в потёртой обложке. Открыла наугад: Наташка маленькая, в этой самой комнате. Строит замок из кубиков, высунув язык от усердия. А вот Андрюшка учится ходить, цепляется за бабушкину юбку...
Зазвонил телефон. Олег. Третий раз за день.
– Ирина, возьми трубку! Мы должны поговорить!
Я смотрела на фотографии.
– Это глупо! Ты ведёшь себя как обиженный ребёнок!
А вот мы все вместе – на Наташкиной свадьбе. Мама в любимом синем платье, счастливая такая...
– Хорошо, молчи! Но подумай о нас! О семье! Двадцать пять лет – это не шутка!
"Доченька," – словно услышала я мамин голос, – "семья – это не там, где врут. Семья – это там, где берегут".
Я встала, подошла к окну. Старая яблоня во дворе зацветала – мама её сама сажала, когда только переехала сюда. Каждую весну цветёт, каждую осень – яблоки. И детям нашим достанется, и внукам...
Телефон снова зазвонил. На этот раз – Наташа.
– Мам? Ты где?
– В бабушкиной квартире.
– Мы с Пашей можем приехать?
– Приезжайте. И Андрею позвони.
Через час мы сидели на кухне – как в детстве, только теперь чай заваривала я. Наташа положила руку на живот – уже заметно, как она светится изнутри. Андрей задумчиво крутил в руках старую чашку с отбитой ручкой – его любимую.
– Я всё решила, – сказала я, разливая чай. – Квартира останется вам.
– А папа? – тихо спросил Андрей.
– А папа пусть сам решает свои проблемы. Я больше не буду спасать того, кто не хочет спасаться.
Наташа всхлипнула:
– Мам... А ты как?
– А я – хорошо. Первый раз за много лет – хорошо.
Мы пили чай, говорили о ремонте, который нужно сделать, о детской для Наташкиного малыша, о том, что обои в зале пора менять...
А я смотрела на своих детей и думала: "Мама, ты была права. Главное – не стены, а те, кто внутри них. Не квартира, а память. Не прошлое, а будущее. Твой правнук будет расти здесь, мам. Будет так же объедаться яблоками с той яблони во дворе. Будет строить замки из кубиков. Будет знать, что у него есть дом. Настоящий. Тот, где не врут".
Телефон снова зазвонил. Я посмотрела на экран и впервые за все эти годы спокойно нажала "отклонить".
– Мам, – Андрей накрыл мою руку своей. – Ты только держись.
– Я держусь, сынок. У меня есть за что.
Прошло три месяца. Наташкин живот уже отчётливо округлился, и она постоянно гладила его, что-то тихонько приговаривая. Мы с ребятами почти закончили ремонт в маминой квартире – осталось только шторы повесить да мебель расставить.
В дверь позвонили, когда я красила последний подоконник. На пороге стоял Олег – осунувшийся, с новой сединой на висках.
– Можно войти?
Я молча посторонилась. Он прошёл в комнату, огляделся:
– Красиво стало...
– Чего ты хотел, Олег?
Он сел на старый табурет, сгорбился:
– Я всё продал. Фирму, машину, часы эти дурацкие... Почти все долги закрыл.
– И что?
– И то... – он поднял глаза. – Ты была права. Во всём права. Я... я такого наворотил...
– А как же Марина?
Он поморщился:
– Да какая Марина... Глупость это всё была. Блажь. Я ведь, знаешь... – он запнулся. – Я ведь каждый раз, когда с ней... тебя вспоминал. Молодую, красивую. Какой ты была, когда мы познакомились.
– Зачем ты пришёл, Олег?
– Я... – он достал из кармана смятый конверт. – Вот. Это деньги. Сколько смог собрать. На ремонт тут, на мебель...
– Нам не нужны твои деньги.
– Знаю. Но это... это не тебе. Это внуку. Или внучке – я даже не знаю, кто там у Наташки будет.
Я смотрела на конверт, на его дрожащие руки, на седые виски...
– Мальчик, – сказала наконец. – У Наташи будет мальчик.
Он прерывисто вздохнул:
– Правда? А... а как назовут?
– Как папу твоего – Александром.
Олег закрыл лицо руками:
– Господи, Ир... Что ж я наделал-то, а?
Я подошла к окну. Яблоня во дворе уже отцвела, завязались маленькие зелёные яблочки.
– Знаешь, – сказала, глядя на дерево, – мама всегда говорила: нет такой ошибки, которую нельзя исправить. Главное – понять, что ошибся.
– А ты... ты сможешь меня простить?
– Не знаю, Олег. Правда не знаю. Но...
– Что?
– Но внук должен знать своего деда.
Он встал, пошатнулся:
– Значит... можно мне будет приходить? Иногда?
– Наташа переезжает сюда через неделю. Если она разрешит...
– Спасибо, – прошептал он. – Спасибо.
Уже в дверях обернулся:
– Ир... А ты? Ты как теперь?
– А я – нормально, – я улыбнулась. – У меня дети, скоро внук родится. Работа новая – представляешь, в школу воспитателем взяли. Мама ведь всегда говорила, что я с детьми хорошо лажу...
– Ты и правда... светишься, – он покачал головой. – Как раньше.
– Иди, Олег. Может, когда-нибудь...
Он кивнул и вышел. А я вернулась к недокрашенному подоконнику. В комнате пахло краской, яблоками и чем-то неуловимо родным – то ли прошлым, то ли будущим.
Позвонила Наташа:
– Мам, мы тут с Пашей детскую кроватку присмотрели. Приедешь посмотреть?
– Конечно, доча. Сейчас домалюю и приеду.
– Мам... ты только не торопись. Я просто соскучилась.
– И я соскучилась, родная.
Я провела кистью по подоконнику – последний штрих. Краска ложилась ровно, словно так и нужно было. Всё так и нужно было – и эта боль, и эти перемены, и это новое счастье.
"Вот так, мама," – подумала я. – "Ты всегда говорила – главное, чтобы дом был живой. Чтобы в нём дети смеялись, чтобы яблоками пахло, чтобы правда была. Я поняла теперь. Поздно, но поняла".
За окном шумел летний город. В животе у Наташи толкался будущий Сашенька. А я стояла посреди маминой – теперь уже нашей – квартиры и наконец-то чувствовала себя дома.
Настоящего. Живого. Честного.