В тот вечер что-то неуловимо изменилось в нашей спальне. Старые обои, которые мы когда-то вместе выбирали, словно поблекли, а тиканье будильника на прикроватной тумбочке звучало непривычно громко. Виктор методично складывал вещи в потёртый кожаный чемодан – тот самый, с которым мы ездили в свадебное путешествие тридцать лет назад.
Я стояла в дверном проёме, не решаясь войти. Руки дрожали, цеплялись за косяк, будто он мог защитить меня от того, что сейчас произойдёт. Каждое движение Виктора отзывалось болью где-то глубоко внутри.
– Витя... – голос предательски дрогнул. – Неужели всё... вот так?
Он даже не обернулся. Продолжал складывать рубашки – те самые, что я гладила каждое воскресенье, расправляя каждую складочку.
– Я ухожу, Оля. К другой женщине.
Четыре слова. Всего четыре слова, а будто бетонная плита на грудь упала. Воздух стал вязким, густым, его не хватало.
– Тридцать лет... – прошептала я. – Тридцать лет вместе, Витя. Ты не можешь просто...
– Могу, – он наконец повернулся. Его глаза, когда-то такие родные, смотрели холодно и отстранённо. – Это решение созрело давно. Я устал, Оля. Устал притворяться, что всё хорошо.
Чемодан щёлкнул, закрываясь. Этот звук эхом отозвался в голове, словно захлопнулась крышка гроба – гроба нашей совместной жизни.
– А как же наш дом? – я сделала шаг вперёд. – Мы же вместе его строили, каждый кирпичик...
– Дом записан на меня, – он взял чемодан. – Мама помогала с землёй и документами, ты же помнишь.
Анна Сергеевна. Его мать. Она никогда не принимала меня полностью, всегда держала дистанцию. Но я старалась, Бог свидетель, как я старалась заслужить её любовь все эти годы.
Виктор прошёл мимо меня, даже не коснувшись плечом. Его шаги по лестнице звучали как удары молотка – чёткие, решительные, безжалостные.
Входная дверь хлопнула, и я сползла по стене на пол. Вокруг была звенящая тишина – та самая тишина, которой я так боялась все эти годы. Тишина пустого дома.
Телефонный звонок разрезал эту тишину, словно нож. На экране высветилось "Анна Сергеевна". Рука сама потянулась к телефону – тридцать лет привычки отвечать свекрови немедленно.
– Значит так, – её голос был жёстким, без намёка на сочувствие. – Этот дом принадлежит нашей семье. Всегда принадлежал. Собирай свои вещи.
В трубке раздались короткие гудки, а я продолжала сидеть на полу, прижимая телефон к уху. За окном догорал закат, окрашивая стены в кроваво-красный цвет. Тридцать лет жизни превратились в пепел за один вечер. И теперь передо мной стоял выбор: сдаться или найти в себе силы бороться за то, что я всегда считала своим домом.
Где-то в глубине души поднималась волна – горькая, обжигающая волна возмущения и боли. "Собирай свои вещи" – эти слова эхом отдавались в голове. Неужели тридцать лет жизни, любви, заботы можно вот так просто перечеркнуть? Неужели я для них всегда была... никем?
Я как раз собиралась пообедать, когда в дверь позвонили. Даже гадать не надо было – свекровь. Только она могла заявиться без звонка, будто к себе домой. Открываю дверь – так и есть. Стоит на пороге в своём любимом сером костюме, прямая как палка.
– Здравствуйте, Анна Сергеевна, – начала я, но она уже протиснулась мимо меня в прихожую.
– Потом поздороваемся, – бросила она, снимая туфли. – Мне нужно осмотреть дом.
У меня внутри всё сжалось. Я же знала, что просто так она не придёт. С тех пор как Витя ушёл, прошла всего неделя, а она уже...
– Зачем осматривать? – спросила я, идя за ней следом. – Вы же здесь часто бываете.
Она поднималась по лестнице, придирчиво разглядывая всё вокруг. Остановилась возле фотографии, где мы с Витей в молодости – я её специально повесила на самом видном месте.
– Это надо будет снять, – сказала она будто сама себе. – И вообще здесь всё надо менять. Квартиранты любят, чтобы было современно.
– Какие квартиранты? – я чуть не споткнулась на ступеньке. – Вы о чём?
Свекровь повернулась ко мне. В глазах – ни капли сочувствия.
– А ты как думала? Будешь тут жить одна в четырёхкомнатном доме? Нет уж. Дом принадлежит нашей семье, всегда принадлежал. А ты теперь... – она скривила губы, – теперь уже не член семьи.
Она толкнула дверь в спальню. Я за ней. Руки затряслись, когда она подошла к шкафу и начала выдвигать ящики.
– Это всё надо убрать, – она взяла мой старый свитер, скривилась. – Можешь выбросить. Даже в комиссионку такое не примут.
И тут меня прорвало. Знаете, как бывает – терпишь-терпишь, а потом вдруг как ударит током. Тридцать лет терпела её придирки, её "советы", её вечное недовольство. Тридцать лет пыталась быть хорошей невесткой.
– А ну положите на место! – я выхватила у неё свитер. – Не смейте трогать мои вещи!
– Что?! – она аж отшатнулась от неожиданности.
– Что слышали! Это мой дом! Я его строила вместе с Витей, своими руками! Каждые выходные тут торчала, штукатурила, красила. А вы... вы только критиковали, что обои не те, что плитка дешёвая!
Меня трясло. Голос срывался, но остановиться я уже не могла:
– Думаете, я забыла, как вы на нашей свадьбе сказали – "Не пара она тебе, сынок"? А я старалась, боже, как я старалась! Каждое воскресенье к вам на обед ходили. Я ваш этот треклятый яблочный пирог научилась печь, хотя терпеть не могу яблоки! И что теперь? Теперь я вдруг никто?
Анна Сергеевна побледнела. Такой она меня ещё не видела. Да я сама себя такой не видела.
– Документы на дом у Вити, – сказала она уже не так уверенно. – По закону...
– Да плевать мне на ваш закон! – я швырнула свитер на кровать. – Вы же сами знаете, что половина денег на этот дом – мои. От квартиры, что мне от родителей досталась!
Она молча развернулась и пошла к выходу. Только у двери остановилась:
– Даю тебе неделю. Через неделю сюда въедут квартиранты.
Хлопнула входная дверь. Я села на кровать, обхватила голову руками. Колотило так, что зуб на зуб не попадал. Но внутри... внутри было что-то новое. Злость? Обида? Нет. Решимость.
Подошла к окну. Свекровь шла к калитке – спина прямая, походка чеканная. Но что-то в ней было уже не то. Может, потому что впервые за тридцать лет я дала ей отпор?
Я смотрела ей вслед и думала – нет уж, не дождётесь. Этот дом я не отдам. Хватит быть половой тряпкой.
В этот вечер Марина приехала без предупреждения. Я открыла дверь – она стоит с пакетами из продуктового.
– Мам, я тебе поесть привезла. Готовила вчера борщ, подумала – надо с тобой поделиться.
Смотрю на неё – вылитая я в молодости. Только характером посильнее будет. Всегда своего добивается, не то что я.
– Проходи, доча. Сейчас чайник поставлю.
Пока я гремела чашками на кухне, Марина выкладывала контейнеры на стол. Искоса поглядывала на меня – видно, что-то сказать хочет, но не решается.
– Мам, – наконец начала она, – ты какая-то совсем бледная. Опять не спишь?
Я отвернулась к окну. За стеклом качались герани – три горшка, ещё прабабушкины отростки. Сколько раз пересаживала их, поливала...
– Да как тут уснёшь, – голос предательски дрогнул. – Бабушка твоя приходила сегодня. Квартирантов хочет сюда поселить.
– Что?! – Марина чуть не опрокинула чашку. – Совсем с ума сошла? А ты куда денешься?
– А я, по её словам, теперь никто, – я попыталась усмехнуться, но вышло криво. – Не член семьи больше.
– Мама... – Марина встала, обняла меня сзади. – Ну перестань. Ты же знаешь, что это неправда.
И тут я разревелась. Прямо как девчонка, в голос. Все эти дни держалась, а тут прорвало.
– Я не могу без этого дома, Мариночка. Здесь каждый уголок... Помнишь, как ты маленькая была, мы с тобой на этой кухне уроки делали? А в саду качели... Папа их сам сварил. И яблони эти... Я их сама сажала, они как дети мои.
– Знаю, мам. – Она гладила меня по спине, как я её в детстве, когда она плакала. – Но знаешь, что я тебе скажу? Ты всю жизнь им уступала. И бабушке, и папе. Всё боялась кого-то обидеть, расстроить. А они этого не ценили.
Я вытерла глаза кухонным полотенцем:
– Да куда мне бороться-то? Документы все на отца твоего записаны.
– И что? – Марина отстранилась, посмотрела мне в глаза. – Мам, ты же половину своих денег в этот дом вложила. От бабушкиной квартиры, помнишь? У меня все документы на продажу остались. И фотографии есть, как вы дом строили. Я же все альбомы старые оцифровала.
– Думаешь, это поможет?
– Уверена. – Она сжала мои руки. – Мам, хватит уже быть тряпкой, об которую все ноги вытирают. Ты сильная, я же знаю. Просто забыла об этом.
Я смотрела на дочь и вдруг увидела в ней себя – ту, прежнюю, которая не боялась начинать всё с нуля, которая верила в себя. Когда это я растеряла эту веру?
– Знаешь, – сказала я, вставая, – а ведь ты права. Я столько лет пыталась быть удобной для всех. А для себя – что осталось?
Марина улыбнулась:
– Вот это моя мама! А теперь давай поедим, пока борщ не остыл. И заодно подумаем, к какому юристу лучше обратиться.
Я достала тарелки – старые, с синей каёмочкой. Когда-то мы с Витей купили их на первую зарплату. Странно, но впервые за эти дни я подумала о нём без боли. Будто что-то отпустило внутри.
– Дочь... – я поставила тарелки на стол. – Спасибо тебе.
– За что?
– За то, что глаза открыла. Знаешь, я ведь правда забыла, какой была раньше. А теперь... теперь вспомнила.
Мы сели ужинать, и я вдруг поняла – не всё потеряно. Пока есть ради чего бороться, пока есть кому поддержать – можно начинать сначала. В любом возрасте.
В зале суда было душно. Я сидела, нервно теребя ремешок сумки, и смотрела на свои руки – они дрожали, предательски выдавая волнение. Справа от меня сидела Марина, слева – молодой адвокат Сергей, которого она нашла.
Анна Сергеевна появилась за пять минут до начала заседания. В строгом чёрном костюме, с идеальной укладкой – будто не в суд пришла, а на приём. Виктор шёл следом, старательно избегая смотреть в мою сторону. Я впервые видела его после ухода – осунулся, появилась седина на висках. Кольнуло где-то внутри, но уже не так больно, как раньше.
– Встать, суд идёт! – раздалось над головой.
Судья – женщина средних лет с усталым лицом – села за стол, открыла папку с документами.
– Слушается дело о разделе совместно нажитого имущества...
Первым выступал адвокат Анны Сергеевны. Он говорил долго, размахивал какими-то бумагами:
– Земельный участок был передан ответчику Виктору Николаевичу его матерью до заключения брака. Дом построен на средства семьи. У истицы нет никаких прав...
Я слушала и чувствовала, как к горлу подступает ком. Значит, тридцать лет моей жизни – это "нет никаких прав"?
– Ваша очередь, – шепнул Сергей.
Я встала. Ноги были как ватные.
– Я... – голос дрогнул, пришлось откашляться. – Я хочу рассказать, как всё было на самом деле.
И я начала говорить. О том, как продала квартиру, доставшуюся от бабушки, чтобы начать строительство. Как мы с Виктором каждые выходные проводили на стройке. Как я штукатурила стены, сажала деревья, выбирала каждую мелочь для этого дома...
– Всё это голословные утверждения, – перебил адвокат свекрови. – Где доказательства?
– Доказательства есть, – вдруг раздался голос Марины. Она встала, достала толстую папку. – Вот документы о продаже квартиры. Вот выписки со счёта – куда ушли деньги. А вот... – она разложила на столе фотографии, – вот документальные свидетельства строительства.
Судья взяла первый снимок. На нём я, молодая, в рабочей одежде, стою на фоне недостроенных стен. На другом – мы вместе с Витей укладываем пол. Ещё фото – сажаю первые яблони...
– И ещё, – Марина достала пожелтевший конверт. – Письма отца к маме, когда он был в командировке. Вот, читаю: "Спасибо тебе, родная, что тянешь всю стройку. Без тебя наш дом никогда бы не появился..."
Я смотрела на Виктора. Он сидел, опустив голову, и что-то чертил пальцем по столу. Анна Сергеевна побледнела.
– Суд удаляется для принятия решения, – объявила судья после двух часов заседания.
Мы ждали в коридоре. Марина держала меня за руку – совсем как в детстве, когда боялась темноты. Только теперь я держалась за неё.
Решение суда прозвучало как гром среди ясного неба:
– Учитывая существенный вклад истицы в строительство дома, суд постановил: признать за ней право на половину имущества с возможностью выкупа второй доли...
Я не слышала, что было дальше. В ушах шумело. Краем глаза видела, как Анна Сергеевна что-то возмущённо говорит своему адвокату, как Виктор торопливо идёт к выходу.
– Мама, ты слышала? Мы победили! – Марина обнимала меня, а я стояла, не в силах пошевелиться.
– Победили... – эхом повторила я.
Мы вышли из здания суда. Был тёплый весенний день. Пахло сиренью – такой же, как та, что росла у нас во дворе.
– Знаешь, – сказала я Марине, – а ведь я благодарна им.
– Кому? – удивилась она.
– Вите... Анне Сергеевне... Если бы не они, я бы так и не поняла, что могу быть сильной. Что имею право защищать своё.
Марина улыбнулась:
– Поехали домой, мам. К нашим яблоням.
"Домой" – это слово теперь звучало по-новому. Не просто место, где живёшь. А территория, которую ты заслужила и отстояла. Территория твоей силы.