«С Федором вроде бы все было хорошо, но у Пелагеи все чаще и чаще возникало чувство, будто он и не муж ей вовсе, а скорее, младший брат. Нет, нет, он не был глупым, беспомощным, и тем более, безответственным, чего больше всего не терпела Пелагея в молодых парнях, но какая-то едва уловимая разница между ними не давала ей покоя. Она часто вспоминала его совсем пацаном, и тогда ей становилось даже как-то стыдно. Она родила своего первенца, а Федьке всего десять лет было. Ребенок… Кроме ночей, их ничего не связывало. Палаше было приятно проводить ночи с Федором, но она отчетливо понимала, что этого мало для отношений, а тем более для семьи. Пелагея стала тяготиться обществом Федора: поговорить особо было не о чем. Все больше и больше времени она проводила в медпункте, домой приходила поздно и сразу ложилась спать. Даже ужин Настюшка частенько ей в медпункт носила».
Часть 70
1948 год
К медпункту подбежал мальчишка, открыл дверь, густой морозный воздух проник в помещение. Пелагея зябко поежилась:
— Кто там, заходи быстрее.
— Тетка Пелагея, некада мене заходить. Тебе председатель кличеть. Прямо чичас иди.
— А зачем, не знаешь? — встревоженно крикнула Пелагея. — Лекарства брать или что? Здоров он хоть?
На днях за Палашей так же прибегали мальчишки: у Степана сердце прихватило. Но пока Пелагея дошла, председателю уже стало лучше, и ее помощь не понадобилась.
— Ня знай! — только крикнул мальчонка, и был таков.
— Возьми на всякий случАй! — посоветовала Варвара.
Было видно, что и она беспокоится. Палаша кивнула, собрала быстро ранец, он же, председатель, его и подарил к прошлому Новому году.
Снегу навалило почти по колено. Пелагея с трудом пробиралась по узкой проторенной грузовиком колее с ранцем за плечами.
Машины не было, видно, отправил Федю Степан по делам.
«Ой, да как же я забыла! — поругала она саму себя. — В Лог же с утра подался за скобянкой, зерно повез. Федоску на недельку привезет».
При воспоминании о славном мальчишке Палаша улыбнулась.
…Войдя в сельсовет, сбросила ранец, шаль и шинель. Никак не могла она расстаться со своей видавшей виды, но все еще добротной, шинелькой. Гимнастерку давно уж не носила, Валя пошила две блузки.
Председатель вышел навстречу.
— Здравствуй, Палашенька! — приветствовал он радостно гостью. — Замерзла? Я чичас тебе чайку, да у мене и конфеты есть. А хочешь так и пирожками угощу: Наталья вчерась стряпала нама в дорогу… Я вот как вижу тебе, так и ня устаю благодарить.
— Да брось, Степан, ты что ж меня за этим позвал разве? — улыбнулась Пелагея.
— Да страшно мене думать, Палаша, ежеля бы ня ты штопала мою Наталью тада у сорок пятом. Таки ня встретились бы никада. Я ж скольки раз спрошал у яе: искала бы мене? Голову опускаеть и шепчеть: прости, Степа, ня искала бы! От так! Благодарствую тебе, Палашенька.
— Ну ладно тебе, Степан! — отмахнулась смущенная Пелагея. — Говори, чего позвал?
— Мы ж с Федором вчерась у городе были, ну ты знашь, а завтре ты поедешь. Собирайси.
— Чавой это? — заволновалась Палаша так, что даже перешла на деревенский говор.
— Курсы организують… фельдшерские. Ты и ишшо три сестрички на поезде до Гурзовки поедете. Тама будуть, у госпитале.
— В Гурзовке? — ахнула Пелагея.
— Тама! — подтвердил Степан и отхлебнул обжигающего чая, взглядом приглашая и Пелагею. — Наташа как услыхала, стала с тобой проситьси, хочеть Сергея Иваныча повидать. Да ня отпушшу яе. Мороз такой! Низя ей, ня дай Го… в обшем, ня поедеть. Чижолая она, ну ты знашь. Отвезеть токма тебе Федор. Поезд завтре, курсы три месяца, приедешь с дипломом, иль как тама яво…
— Да я…
— Да знаю я, што любова дохтура за пояс заткнешь, — перебил Степан. — А времена нынче такия начинаютси, што без бумажки ты някто. От так. Намякнул мене секретарь. Собирайси.
Степан подвинул Палаше чашку с дымящимся чаем, плошку с конфетами и пирожок.
Но Пелагея чай пить не стала, поднялась, коротко бросила:
— Есть собираться! — и вышла на мороз.
…Воспоминания захватили ее так, что она ничего не видела вокруг. Шла будто в беспамятстве. 1945 год, март, она привезла в госпиталь раненых, вдруг взрыв… и все померкло, ничего… Очнулась уже без ноги в Гурзовке, рядом девчушка. Настенька! При воспоминании о дочке, у Палаши всегда радостно сжималось сердце, а еще она очень полюбила Федоску. Федор частенько привозил мальца в деревню. Вале ребятенок тоже приглянулся, а с Настей они стали настоящими друзьями.
С Федором любви и детей не случилось, хотя Пелагея приняла решение, что если забеременеет, то обязательно родит! Варвара уже очень хорошо умела принимать роды, к повитухам деревенские уже давно перестали обращаться. Обе бабки крепко злились на Пелагею и даже пытались пакостить: устроили отхожее место прямо во дворе медпункта! Когда успевали? Загадка. Но дед Тимоха выследил наглых баб, дал им сделать дело, а потом вышел из укрытия, навел берданку, заставил собрать свои отходы и проваливать. На следующий же день обе повитухи совсем ушли из деревни. Видно туда, откуда не дойти людям до Палаши.
…С Федором вроде бы все было хорошо, но у Пелагеи все чаще и чаще возникало чувство, будто он и не муж ей вовсе, а скорее, младший брат. Нет, нет, он не был глупым, беспомощным, и тем более, безответственным, чего больше всего не терпела Пелагея в молодых парнях, но какая-то едва уловимая разница между ними не давала ей покоя. Она часто вспоминала его совсем пацаном, и тогда ей становилось даже как-то стыдно. Она родила своего первенца, а Федьке всего десять лет было. Ребенок… Кроме ночей, их ничего не связывало. Палаше было приятно проводить ночи с Федором, но она отчетливо понимала, что этого мало для отношений, а тем более для семьи. Пелагея стала тяготиться обществом Федора: поговорить особо было не о чем. Все больше и больше времени она проводила в медпункте, домой приходила поздно и сразу ложилась спать. Даже ужин Настюшка частенько ей в медпункт носила.
Постепенно все чаще стала отказывать Феде в близости, ссылаясь на то, что очень устала. Федор не настаивал, но с каждым днем его все больше беспокоило то, что они отдаляются друг от друга. Да собственно, и близки только в кровати.
Как-то Палаша поделилась своими сомнениями с Валентиной:
— Не люблю я его, Валь. Уважаю, привыкла, но любви нет. Сына твоего любила, Петю — даже не знаю, а вот Федора — не люблю. Точно знаю. Сначала вроде как лестно было: молодой мужик, любит меня чуть ли не с рождения, решила уступить ему, да и всеобщему деревенскому настрою бабскому поддалась. Все бабы только и чешут языки, что про мужиков. А мне тягостно, Валь! Понимаешь? Живу с ним, только знаешь почему?
Валя горестно покачала головой, на глазах у нее блестели слезы.
— Варю мне жалко!
Валя лишь тяжко вздохнула:
— Ой, родненькая ты моя! Давно я ужо заметивши енто. Он-то любить тебе без памяти, а ты… — Валя махнула рукой, заплакала: — Опять, что ли одна останесси? Ну чавой тебе не хватат? Ну и чавой, што младша? Ну и што ня любишь? Полдяревни до войны с мужаками безо всякой любви жили. Палаша, ня думай ты об ентом! Живи с им, прошу тебе!
Пелагея лишь тяжело вздыхала и обещала Вале ничего не предпринимать. А мысленно думала: «Да что ж у вас у всех вся жизнь укладывается в койку?! И я на то же сподвиглась. А теперь что делать?»
Зайдя в медпункт, Пелагея сообщила Варваре:
— Уезжаю. Три месяца без меня будешь, сложных не бери…
— Да куды ж енто? — опешила Варвара и перебила подругу, которая вот уж почти полгода доводилась ей невесткой.
— В Гурзовку, на курсы. Вот так.
— Када? — Варвара села и вдруг начала плакать.
— Варюша, ты чего это? Я ж не на войну!
— Ой, сердце мене чавой-то стукнуло шибко, ой ишшо раз.
— Варя, Варя! — перепугалась Пелагея. — Да ты чего? А ну-ка успокойся. Прекрати!
— Ня знай! Чавой-то тревожно мене. Ой тревожно!
— Варя, дел по шею, а тебе тревожно. Ну-ка давай, будем решать, как ты тут без меня! Подожди обмороки мне устраивать…
Варя перекрестилась, закивала и проговорила:
— Ня обращай на мене внимание, енто мене, видать, страшно стало. Как я тута без тебе? А вдруг кто шибко заболееть?
— Тогда пусть Федор в город везет.
— Ой, Палаша, пущай тада сынок у мене живеть енти дни, пока тебе дома ня будеть.
— Пущай! — кивнула Пелагея, а сама подумала: «Да уж пусть бы и совсем к тебе перебрался!»
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️
Стас Ливнев, без пяти минут хирург, скрывается от бандитов в глухой деревне, в доме, доставшемся по наследству его отцу.
От нечего делать он залезает на чердак. Чего там только нет! Среди старых вещей парень находит занятную вещицу — музыкальную шкатулку. Теперь таких уже не делают. О чудо, она работает! К чему привело это безобидное действо, читайте в короткой повести.