Тонкий аромат жареного мяса и любимого Витиного грибного соуса витал по квартире. Я в последний раз окинула взглядом праздничный стол — всё как он любит. Салат оливье с домашним майонезом, селёдка под шубой, запечённое мясо с картошкой. Даже морс клюквенный сварила, как в молодости.
— Танюш, ты представляешь! — Витя буквально влетел в квартиру, на ходу сбрасывая пиджак. — Я сегодня такую сделку провернул!
Его глаза сияли. Когда-то этот взгляд предназначался мне. Теперь же... теперь он смотрел сквозь меня, погружённый в свои успехи.
— А я сегодня... — начала было я.
— Нет, ты послушай! — перебил он, усаживаясь за стол. — Этот контракт мы готовили полгода. И сегодня... Таня, подай горячее! Так вот, сегодня...
Я механически положила ему мясо, пока он говорил, говорил, говорил. О каких-то цифрах, процентах, людях, чьих имён я уже не запоминала. Двадцать пять лет назад, когда мы только поженились, я знала всех его коллег по именам. Теперь же передо мной сидел успешный незнакомец в дорогой рубашке.
— Витя, — попыталась я снова, когда он сделал паузу, чтобы отправить в рот кусок мяса. — А помнишь, как мы...
— М-м-м, отличное мясо, — кивнул он. — Слушай, а соль где? Всегда её ищу... — И, не дожидаясь ответа, потянулся через весь стол за солонкой.
Я смотрела, как он ест. Каждое движение такое знакомое — вот он промокает губы салфеткой, вот поправляет воротничок рубашки. Но что-то неуловимо изменилось. Или это я изменилась?
После ужина он ушёл в кабинет — "важные звонки, ты же понимаешь". Я осталась одна, убирая со стола остывшие блюда. Сложила в контейнеры, помыла посуду. На часах было около десяти, когда я достала из шкафа наш свадебный альбом.
Пожелтевшие фотографии хранили улыбки двух влюблённых людей. Вот мы режем торт — я в белом платье, которое шила мама, Витя в костюме с чужого плеча. Вот танцуем свой первый танец — неуклюжий вальс, который репетировали месяц. А вот наш медовый месяц — маленький домик в деревне у его бабушки, где мы были абсолютно счастливы.
Я провела пальцем по фотографии. С неё на меня смотрела молодая женщина с сияющими глазами, уверенная, что впереди — целая жизнь, полная любви и взаимопонимания. Интересно, что бы она сказала, узнав, как всё обернётся?
Из кабинета доносился приглушённый голос Вити — он всё ещё говорил по телефону. Я прислушалась: смех, какие-то шутки. Когда он в последний раз так смеялся в разговоре со мной?
Закрыв альбом, я поставила его обратно на полку. В груди было пусто и тяжело одновременно. Словно кто-то вынул что-то важное, а взамен положил камень. Я включила телевизор — просто чтобы не слышать этот счастливый смех из кабинета. Чтобы не чувствовать себя такой одинокой в собственном доме.
"Может, это просто усталость?" — подумала я, глядя на экран невидящим взглядом. Но где-то глубоко внутри уже знала ответ.
— Витя, нам нужно поговорить, — я поставила перед ним чашку с чаем. Любимую, с синими васильками по краю. Когда-то мы купили целый сервиз такой на нашу первую зарплату.
Он что-то промычал, не отрывая взгляда от телефона. Экран отражался в его очках, придавая лицу голубоватый оттенок.
— Витя, — я села напротив, сжимая свою чашку. Руки почему-то дрожали. — Я больше так не могу.
— М? — он поднял глаза, но пальцы продолжали скользить по экрану. — Что случилось?
— Ты... ты меня вообще слышишь? — голос предательски дрогнул. — Когда мы в последний раз разговаривали? По-настоящему разговаривали?
— Таня, — он вздохнул с таким знакомым раздражением. — Мы каждый день разговариваем. Вот сегодня за ужином...
— Нет, — я покачала головой. — Сегодня за ужином говорил ты. О работе. О контрактах. О деньгах. А я... я для тебя как предмет мебели. Как часть интерьера.
Телефон тихо звякнул. Его рука дёрнулась.
— Господи, Тань, опять ты начинаешь, — он наконец отложил телефон. — Что тебе не хватает? Денег? Я зарабатываю достаточно. Хочешь новую шубу? Купим.
— Мне не нужна шуба, — внутри что-то сжалось. — Мне нужен ты. Твоё внимание. Твоя любовь.
— Слушай, — он потёр переносицу, — ты как маленькая, честное слово. Тебе что, пятнадцать? Какая любовь? Мы взрослые люди. У меня работа, ответственность. Я, между прочим, семью обеспечиваю.
— Семью? — я горько усмехнулась. — Какую семью, Вить? Мы давно уже не семья. Мы... соседи. Квартиранты.
Телефон снова звякнул. Его пальцы машинально потянулись к экрану.
— Ты слишком много думаешь о всяких мелочах, — бросил он, уже погружаясь в переписку. — Это всё твои подружки тебе в голову напихали. Делать им нечего, вот и придумывают проблемы на пустом месте.
Я смотрела на его склонённую голову, на поседевшие виски, на морщинки вокруг глаз. Когда-то я знала каждую чёрточку этого лица. Теперь же передо мной сидел чужой человек, говорящий пустые, ничего не значащие слова.
— Знаешь, — тихо сказала я, вставая из-за стола, — я ведь правда тебя любила.
Он не ответил. Возможно, даже не услышал — телефон снова требовал его внимания. Я вышла из кухни, чувствуя, как по щекам катятся слёзы. В спальне было темно и тихо. Я села на край кровати, глядя в окно на мерцающие огни города. Где-то там была другая жизнь. Настоящая. Живая.
Просто я боялась в это поверить.
— Танечка, ты просто не поверишь! — Людмила буквально светилась, протягивая мне телефон. — Смотри, какую студию я себе купила!
На фотографиях была небольшая, но удивительно светлая квартира. Белые стены, большие окна, на подоконнике — россыпь разноцветных подушек.
— Ты правда решилась? — я подняла глаза на подругу. — После стольких лет...
— А что было тянуть? — она отхлебнула капучино, оставив на губах молочную пенку. — Знаешь, Тань, я ведь тоже боялась. До дрожи, до слёз по ночам. Думала — куда я без него? Как? А потом поняла — надо просто сделать первый шаг.
В уютном кафе пахло свежей выпечкой и кофе. За соседним столиком молодая пара держалась за руки, глядя друг другу в глаза. Я отвернулась.
— Смотри! — Людмила листала фотографии дальше. — А это моя мастерская. Представляешь, я наконец-то занялась керамикой. Помнишь, как в школе мечтала?
На фотографиях были глиняные вазы, чашки, причудливые фигурки. Неидеальные, но живые, настоящие.
— А это мои новые друзья, — она показала групповое фото. — Мы встречаемся раз в неделю в арт-клубе. Рисуем, лепим, болтаем. Знаешь, я даже не представляла, сколько интересных людей вокруг.
— Люда, — я сжала чашку крепче, — а тебе... тебе не одиноко?
Она посмотрела на меня внимательно, будто впервые увидела.
— Знаешь, в чём парадокс? Мне было одиноко, когда я жила с мужем. Вот это настоящее одиночество — когда рядом человек, а ты как в пустыне. А сейчас... — она улыбнулась. — Сейчас я наконец-то нашла себя. И это счастье.
— А если... — я запнулась. — Если не получится?
— А если не попробовать? — она накрыла мою руку своей. — Тань, мы не молодеем. Сколько ещё лет ты готова потратить на человека, которому ты не нужна?
Я молчала. За окном падал мелкий снег, превращаясь в лужи на асфальте.
— Ты ведь помнишь, какой я была? — продолжала Люда. — Серая мышка, вечно оглядывающаяся на мужа. А сейчас... — она тряхнула рыжими кудрями. — Сейчас я живу. По-настоящему живу.
— Страшно, — прошептала я.
— Конечно страшно, — она сжала мою руку. — Но знаешь что ещё страшнее? Однажды проснуться и понять, что жизнь прошла мимо. Что ты так и не решилась быть счастливой.
В её словах была та простая правда, от которой я бежала все эти годы. Я допила остывший кофе, глядя на падающий снег. Где-то там, за этой белой пеленой, была другая жизнь. Моя жизнь.
Может быть, пришло время перестать бояться?
Хлопнула входная дверь — Виктор вернулся с работы позже обычного. Я слышала, как он швырнул ботинки, как что-то упало в прихожей.
— Что за бардак? — его голос звучал глухо и раздражённо. — Почему везде пыль? Ты весь день дома сидишь, неужели сложно прибраться?
Я стояла у плиты, помешивая суп, который он всё равно не станет есть.
— А где ужин? — он появился на кухне, ослабляя галстук. — Девятый час, между прочим.
— На столе остывает, — тихо ответила я. — Я звонила...
— Звонила она, — передразнил он. — А о том, что у меня важная встреча, ты подумала? Что я не могу отвечать на твои звонки каждые пять минут?
Что-то оборвалось внутри. Тихо, беззвучно — как рвётся старая нитка.
— Я позвонила один раз, Витя. Один. За весь день.
— Начинается, — он плюхнулся на стул. — Вечные претензии. Знаешь что? Я устал. Устал от твоего нытья, от этих разговоров. Ты только и делаешь, что жалуешься. А сама? Что ты сделала для семьи?
Я выключила плиту. Медленно вытерла руки полотенцем.
— Правда хочешь знать? — мой голос звучал удивительно спокойно. — Я двадцать пять лет была твоей женой. Готовила, стирала, гладила твои рубашки. Ждала. Поддерживала. Верила, что однажды ты вспомнишь обо мне. Но знаешь что? — я повернулась к нему. — Я больше не могу. Я устала, Витя. Ухожу от тебя.
Он замер с открытым ртом. В другой ситуации это могло бы быть даже смешно.
— Что... что ты несёшь? — его лицо начало наливаться краской. — Куда это ты собралась?
Я прошла мимо него в спальню. Достала с антресолей старый чемодан — тот самый, с которым когда-то поехала в свадебное путешествие.
— Ты что, серьёзно? — он стоял в дверях, наблюдая, как я складываю вещи. — Брось этот цирк, Татьяна. Куда ты пойдёшь? Кому ты нужна в твоём возрасте?
Руки дрожали, но я продолжала методично складывать одежду. Фотографии. Документы.
— Танька, — в его голосе появились заискивающие нотки. — Ну что ты как маленькая? Давай поговорим...
— Нет, Витя, — я застегнула чемодан. — Наговорились. Двадцать пять лет наговорились.
Я вышла в прихожую. Он схватил меня за руку:
— Стой! Ты... ты не можешь просто так уйти!
— Могу, — я мягко высвободила руку. — Прощай, Витя.
Входная дверь закрылась за моей спиной с тихим щелчком. В подъезде пахло сырой штукатуркой и чьим-то ужином. Я спускалась по лестнице, считая ступеньки. Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать...
С каждым шагом становилось легче дышать.
Солнечные лучи пробивались сквозь тонкие занавески, играя бликами на моих акварелях. Я села перед мольбертом, разглядывая недоконченную работу. Тот самый парк, где мы с Витей познакомились тридцать лет назад. Странно — теперь это воспоминание не причиняло боли.
На телефоне мигало непрочитанное сообщение. Конверт с его именем. Я знала, что там, даже не открывая: "Танюша, давай поговорим... Я всё осознал... Без тебя пусто..." За три месяца письма стали короче, но настойчивее. Раньше каждое слово било под дых, выбивая воздух из лёгких. Теперь я просто смахнула уведомление.
Размешивая краски, я поймала своё отражение в оконном стекле. Морщинки вокруг глаз стали глубже, в волосах серебрилась седина. Но взгляд... взгляд был другой. Живой.
В дверь постучали.
— Татьяна Сергеевна! — на пороге стояла Марина, одна из моих учениц. — Можно?
Она присела на краешек стула, теребя в руках шарф.
— Знаете, я вчера мужу сказала... Ну, про развод. Страшно так...
Я отложила кисть:
— Помнишь, что я тебе говорила про страх?
— Что это нормально, — кивнула она. — Что страх — не повод останавливаться.
— Вот именно.
Из старенького приёмника доносился джаз — та самая пластинка, которую я нашла на блошином рынке. Я встала, подошла к окну. Внизу спешили люди, каждый по своим делам, каждый по своей дороге.
— Татьяна Сергеевна, а вы... вы не жалеете?
Я обернулась. На полке стоял тот самый чемодан — потёртый, старый. Я специально оставила его здесь, как напоминание.
— Знаешь, Марин... Жалею только об одном — что не сделала этого раньше.
В приёмнике запел саксофон. За окном падал первый снег. А я думала о том, как удивительно устроена жизнь: иногда нужно потерять всё, чтобы наконец-то найти себя.