– Проходи, – Лёша посторонился, пропуская меня в квартиру. – У нас как раз пирог поспел.
Я принюхалась: пахло ванилью и яблоками. Ирка всегда умела создать эту атмосферу уюта – чтоб пироги, салфеточки, занавесочки... Бесит, если честно. Особенно когда вспоминаешь, как она появилась в нашей семье – откуда ни возьмись, и сразу затмила всех. Лёшка втюрился по уши, мама с папой души в ней не чаяли. А теперь вот и квартира родительская ей досталась.
На кухне все было, как в журнале: скатерть в мелкий цветочек, пирог на блюде, салат в хрустальной вазе. Ирка суетилась у плиты – сама домашняя-домашняя, в фартучке с оборками.
– Регина, ты надолго к нам? – спросила, расставляя тарелки.
– Да вот, решила брата навестить, – я постаралась улыбнуться. – Сто лет не виделись.
Лёшка хмыкнул:
– Полгода всего. На Машкин день рождения приходила.
– Ну да, – я отщипнула кусочек пирога. – А кажется – вечность. Раньше-то чаще виделись, когда родители... – я запнулась. – Помнишь, как я каждый день к маме ездила? После больницы?
Брат напрягся – знает ведь, к чему веду. А я уже не могла остановиться:
– Квартира-то на Садовой пустует. Второй год уже. А мне бы...
– Регина, – Ирка оборвала меня на полуслове. – Давай не сейчас.
– А когда? – я отодвинула тарелку. – Когда, Ириночка? Вы же там даже не бываете! А я... я же всё детство там провела. Каждые выходные у мамы сидела, когда она болела. Где ты тогда была, интересно?
– При чём здесь это? – Ирка побледнела. – Квартира принадлежит нам с Алексеем.
– Лёш, – я повернулась к брату. – Скажи ей! Объясни, что она не права. Ты же помнишь, как всё было?
Но брат молчал, ковыряя вилкой пирог. Всегда так – чуть что серьёзное, сразу в кусты.
– Значит, вот как, – я встала из-за стола. В горле стоял ком. – Ладно. Спасибо за угощение.
Уже в дверях обернулась – Лёшка так и сидел, опустив голову. Трус. Всегда им был.
Когда за мной захлопнулась дверь, я услышала Иркин голос: "И что теперь?"
Что теперь? А то, что эту квартиру я просто так не оставлю. Не после всего, что было.
– Алё, Лёша? Спишь уже небось?
Три часа ночи – конечно спит. Но мне плевать.
– Регина? – голос заспанный. – Что случилось?
– Ничего особенного. Просто вспомнила, как мама перед смертью просила тебя приехать. А ты всё "работа-работа"...
Молчание в трубке. Знаю, что бью по больному. Но как иначе?
– Слушай, давай не сейчас, а? Утром поговорим.
– Утром ты опять будешь занят. Как всегда! – я почти кричу. – Знаешь, сколько раз папа звонил тебе, когда в больнице лежал? А ты даже трубку не брал!
– Регина...
– Нет, ты послушай! Я одна с ними была. Одна! А теперь твоя... твоя Ирина распоряжается квартирой, будто она ей по наследству досталась!
В трубке какая-то возня, приглушённые голоса. Небось Ирка проснулась, интересуется.
– Хорошо, – вздыхает брат. – Я поговорю с ней. Обещаю.
– Когда?
– Скоро. Дай мне время.
Время... Вечно ему нужно время. Как родителям помогать – времени нет, как квартиру делить – тоже подождать надо.
– Знаешь что, Лёша? – говорю тихо-тихо. – Ты всегда был таким. Всё на других перекладывал. В детстве – на меня, потом – на родителей. Теперь вот Ирина за тебя решения принимает.
– Это неправда!
– Правда, братик. И ты это знаешь.
Бросаю трубку. Сердце колотится как бешеное – от обиды, от злости. От воспоминаний.
Утром звонок:
– Прости за вчерашнее, – голос у Лёши виноватый. – Я правда поговорю с Ириной. Просто сейчас не лучший момент...
– А когда он будет лучшим? – перебиваю. – Когда я состарюсь?
– Регина...
– Что "Регина"? Вечно ты юлишь. Мямлишь что-то. Как мама говорила? "Лёшенька у нас человек мягкий". Мягкий... Бесхребетный просто!
Тишина. Потом тихое:
– Я перезвоню.
Знаю, что не перезвонит. Спрячется за работой, за Ириной, за чем угодно. Всегда так было.
А я буду звонить снова. И снова. Пока не добьюсь своего.
Потому что эта квартира – последнее, что осталось от родителей. И я её не отдам. Особенно ей.
Ирина смотрела на мужа через стол:
– Опять Регина звонила?
Лёша кивнул, не поднимая глаз от чашки с остывшим кофе.
– И что теперь? Будешь и дальше молчать?
– А что я должен сделать? – он наконец посмотрел на жену. – Она же права. Я действительно мало помогал родителям.
– И поэтому теперь должен отдать ей квартиру? – Ирина отставила свою чашку. – Лёш, она манипулирует тобой. Всегда манипулировала.
– Нет, ты не понимаешь...
– Я всё прекрасно понимаю! – Ирина повысила голос. – Она названивает среди ночи, давит на жалость, а ты... ты готов всё отдать, лишь бы откупиться от чувства вины!
– Не кричи.
– А как мне не кричать? – она вскочила, заметалась по кухне. – Ты последний месяц сам не свой. На работе проблемы, дома молчишь. И всё из-за неё! Из-за этой... этой...
Лёша тоже встал:
– Она моя сестра.
– А я твоя жена! Но ты почему-то предпочитаешь слушать её, а не меня!
Он молча вышел из кухни. Хлопнула входная дверь.
Ирина опустилась на стул, закрыла лицо руками. Вот так всегда – чуть что серьёзное, сразу убегает. А Регина этим пользуется. И будет пользоваться, пока...
Телефон завибрировал – сообщение от свекрови. Старая фотография: маленькие Лёша и Регина на качелях. Подпись: "Нашла в альбоме. Помнишь это лето?"
Ирина смотрела на снимок, и что-то сжималось в груди. Какие же они там счастливые. Совсем другие.
Что же с ними стало?
А в это время Регина стояла посреди пустой родительской квартиры. Солнце било в пыльные окна, высвечивая следы на полу, выцветшие обои, старый сервант с треснувшим стеклом.
Здесь всё осталось как при маме. Даже салфетки на комоде – те же самые, с голубой каймой. И запах... Едва уловимый запах маминых духов.
Регина провела рукой по серванту, смахивая пыль. За стеклом что-то белело – конверт, завалившийся за старые фотоальбомы.
Дрожащими руками достала, развернула...
"Дорогие наши дети..."
Почерк отца. Последнее письмо.
"Дорогие наши дети, если вы читаете это письмо, значит, нас уже нет. Пишу, потому что есть вещи, которые нужно сказать, пока не поздно.
Лёша, сынок. Знаю, ты винишь себя за то, что редко приезжал. Не надо. Мы с мамой всегда гордились тобой. Тем, чего ты добился. Только вот гордость свою ты так и не научился показывать. Прячешь за молчанием, как в детстве прятался за Региной.
Регина, доченька. Ты была нашей опорой все эти годы. Но знаешь, иногда забота может душить. Ты так хотела защитить нас, что забыла о себе. О своём счастье. Может, потому и одна до сих пор?
Мы оставляем вам квартиру. Не делите её – она должна объединять, а не разъединять. Помните, как в детстве играли здесь вместе? Как прятались за шкафом, когда гроза? Как Лёша учил тебя, Регина, кататься на велосипеде, а ты его – танцевать?
Не теряйте друг друга. Вы же родные. Единственные друг у друга. Мама всегда говорила: главное – чтобы дети не ссорились. Особенно после нас.
Мы любим вас. Папа"
Регина сползла по стене, прижимая письмо к груди. Слёзы текли по щекам, капали на бумагу.
Зазвонил телефон. На экране: "Лёша".
Впервые за долгое время она не знала, что сказать брату.
В квартире на Садовой собрались все трое. Ирина у окна, Лёша на старом диване, Регина – прямо на полу, где и сидела с письмом.
– Прочти вслух, – тихо попросил Лёша.
Регина начала читать. Голос дрожал, спотыкался о строчки. Когда дошла до конца, в комнате повисла тишина. Только часы тикали – те самые, с кукушкой, что папа привёз из командировки.
– Знаете, – Регина скомкала платок, – я ведь правда одна. Совсем одна. Работа-дом-работа... А недавно сократили. Думала, справлюсь, а...
– Почему не сказала? – Лёша подался вперёд.
– А что говорить? "Братик, помоги"? Ты же вечно занят.
– Регина...
– Нет, правда! – она горько усмехнулась. – Я привыкла сама. Всегда сама. Когда мама заболела – сама. Когда папа... тоже сама.
Ирина неожиданно отошла от окна, села рядом с Региной:
– А ты пробовала иначе? Не нападать, не требовать, а просто... попросить?
– Я не умею, – честно призналась Регина. – Проще злиться. На Лёшку, на тебя, на весь мир.
– А давайте сделаем вот что, – вдруг твёрдо сказал Лёша. Обе женщины удивлённо повернулись к нему – никогда не слышали у него такого тона. – Сдадим квартиру. Деньги – Регине, пока не встанет на ноги. А потом решим, как быть дальше. Вместе решим.
Ирина молчала минуту, потом кивнула:
– Я согласна.
Регина смотрела то на брата, то на невестку:
– Вы это серьёзно?
– Серьёзно, – Лёша пересел к ним на пол. – Папа прав – хватит нам делить. Давайте просто... быть семьёй.
За окном прогремел гром. Совсем как в детстве, когда они прятались за шкафом.
– Помнишь? – улыбнулась Регина.
– Помню, – Лёша приобнял её за плечи. – Всё помню.
Прошёл месяц. На кухне у Лёши и Ирины снова собралась вся семья. Но теперь всё было иначе.
– Пирог подгорел немножко, – смущённо призналась Регина, разливая чай.
– Зато от души, – подмигнула Ирина. – В следующий раз научу тебя своему рецепту.
Они переглянулись и рассмеялись – кто бы мог подумать месяц назад, что будут вот так сидеть вместе.
– Квартиранты нормальные попались, – Лёша просматривал документы. – Семья молодая, двое детей. Говорят, давно такую искали – чтоб с историей, с душой.
– Мама бы одобрила, – кивнула Регина. – Она всегда говорила: в доме должны быть дети.
Ирина достала старый альбом:
– Смотрите, что нашла. Ваше первое лето на даче.
На пожелтевшей фотографии маленькая Регина кормит Лёшу вишнями. Оба перемазанные соком, счастливые.
– Господи, какие мы были... – Регина провела пальцем по снимку. – А помнишь, как ты меня на велосипеде учил кататься? Я всё падала, колени разбивала. А ты говорил...
– "Не реви, сестрёнка. Прорвёмся", – закончил Лёша.
Тикали часы, пах яблочный пирог, за окном шумел летний дождь. И впервые за долгое время всем троим казалось – они наконец-то дома.
Самом настоящем. Где не нужно делить и требовать. Где просто любят и понимают.
Прорвёмся, сестрёнка. Теперь точно прорвёмся.
Год спустя.
Квартира на Садовой наполнилась новой жизнью. В ней играли дети квартирантов, а по выходным собиралась вся семья – теперь уже не делить, а вспоминать.
Регина нашла новую работу. Каждую среду они с Ириной встречались в кафе – просто поболтать. Кто бы мог подумать, что в невестке она найдёт подругу?
Лёша больше не прятался за молчанием. Научился говорить – и о чувствах тоже. Даже письмо отца повесил в рамке – чтобы помнить.
А вечерами, когда собирались вместе, часы с кукушкой отсчитывали минуты их новой жизни. Той, где не нужно делить ни квартиры, ни любовь.
В их семье теперь всего хватало на всех.