Военные мемуары, как правило, пишутся большими воинскими начальниками для оправдания своих неудачных действий. В большей степени, это – возможность обелить себя (а заодно и очернить других) в глазах потомков, в меньшей – попытка поделиться хоть каким-то опытом. Воспоминания – это претензия на достоверность, но с большой поправкой на «человеческий фактор», т.е. субъективные, и в основном, предвзятые личностные характеристики.
К тому же, все мемуары, где выясняются чьи-либо ошибки и оплошности напоминают дешёвые попытки переложить ответственность со свои плеч на другие. В общем, «театр абсурда», как в поговорке: «Иван кивает на Петра, Пётр на Федота, Федот на Якова, а Яков – на всякого».
В 1872 году московское книгоиздательство Ивана Николаевича Кушнерёв (1827 – 1896), располагавшееся на Пименовской улице, выпустило трёхтомник под длинным названием «Сборник рукописей, представленных Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу о Севастопольской обороне севастопольцами», посвящённой «славной памяти всех сподвижников Севастопольской обороны».
Как говорилось в предисловии, главная цель издания состояла в том, чтобы «собрать для русских читателей в одной книге рассказы очевидцев и участников об одном из величайших событий нашей истории, в котором с такой силою и в такой высокой простоте проявилось движение русского народного духа».
Весь этот «ценный для истории и дорогой сердцу каждого русского материал» издавался по поручению Цесаревича Александра Александровича и предназначался к хранению в Севастопольском музее.
В частности, в 3-м томе «Сборника» были помещены мемуары подполковника Владимира Флориановича Бейтнера (1832 – 1908), нижегородского дворянина, служившего в Крымскую кампанию поручиком, командиром роты в 3-м батальоне Московского Пехотного полка.
Как отмечал автор, «желание передать свои воспоминания», побудила его статья в «Военном сборнике» № 5 за 1859 год, в которой генерал-лейтенант Василий Яковлевич Кирьяков (1800 – 1862) пытался оправдаться за своё неудачное командование в сражении на Альме (8-го сентября 1854 года). Он возглавлял тогда 17-ю Пехотную Дивизию, в состав которой и входил Московский Пехотный полк.
Кирьяков считался одним из главных виновников тяжёлого поражения, которое понесли русские войска - по оценкам Е. В. Тарле потери русских войск тогда составили 5600 нижних чинов и 145 офицеров (союзников – от 4300 до 4500 чел.). Кирьяков осуществлял общее командование левым флангом, куда входила пехота 13-й, 14-й и 17-й дивизий.
Бейтнер решил поведать о некоторых «неверностях», вкравшихся в рассказы Кирьякова, с которым ему «тотчас по окончании войны», пришлось «вступить в спор о расположении перед Бурлюком Московского Пехотного полка». Естественно, что генерал, «не желая опровергать сделанного им по начальству донесения», выразил автору своё «фи» :
«… В разговоре с ним по этому предмету замечено было, что я приводил ему на память то, о чём он успел уже позабыть. Он, не желая опровергать сделанного им по начальству донесения, выразил мне неудовольствие за сделанные ему пояснения дела, и свой авторитет защищал следующими словами: «расположения войск Вы не могли знать, и потому я не слушаю Вас…» .
В переводе на простой русский язык это означало, что какой-то там поручик вздумал перекладывать вину на самого генерала, а посему был послан «в сад и огород» в довольно грубой форме.
Предыстория этой словесной баталии была такова.
Ещё до окончания военных действий, в Военной Типографии были отпечатаны «Военно-исторические очерки Крымской экспедиции», составленные Генерального Штаба штабс-капитаном Виктором Михайловичем Аничковым (1830 – 1877), будущим генерал-майором и профессором Николаевской Академии.
В предисловии к своему труду Аничков отметил, что не собирается давать оценку ничьим действиям, а будет заниматься только собиранием фактов:
«… мы не имели в виду вдаваться в какие-либо исследования и рассуждения о подробностях военных действий, и желали только составить свод относящихся до них официальных документов, как русских, так и иностранных, пополнив оный обнародованными в некоторых периодических изданиях показаниями очевидцев, заслуживающих полного вероятия…».
Однако понятно было, что «козлов отпущения» уже срочно ищут, причём самым тщательным образом, на что было дано Высочайшее согласие.
Уповая на «беспристрастие наших реляций» и тщательно расписав позиции всех сторон в Альминском сражении, автор пришёл к выводу, что «значительный перевес неприятеля в силах и превосходство его вооружения сделали тщетными все геройские усилия наших войск» . Естественно, что и потери при этом были значительны: было убито - 1 генерал, 3 штаб-офицера, 40 обер-офицеров и 1755 нижних чинов .
Работа Аничкова сразу же нашла горячий отклик. Так, в № 46 «Русского Инвалида» за 1856 год появилась статья профессора военной администрации, военной истории и русской словесности Императорской Военной Академии полковника Петра Семёновича Лебедева, который в целом положительно оценил работу молодого военного. Он подчеркнул желание Аничкова разобраться с проблемами «по горячим следам», не дожидаясь пока действующие лица отойдут в мир иной, а также похвалил форму преподнесения материала:
«… Книжка г. Аничкова служит лучшим доказательством, что это обилие материалов уже дало возможность в настоящую эпоху действительно заняться историческими исследованиями, вопреки издавна придуманного правила, что современников не судят, и потому будто бы история современной борьбы может быть сообщаема в анекдотических рассказах, а не в стройном исследовании; дело идёт не об рассуждениях – их волен делать каждый – но о стройном группировании фактов, дабы эти суждения были справедливы и беспристрастны…».
Однако Кирьякову, естественно, не понравилось, что какой-то там г. Аничков, «не будучи участником боя», «описал Альмский бой по реляциям и газетным известиям» и «не коснулся вовсе исследования, почему сражение 8-го Сентября нами проиграно». Мол, не видел сам, да и помалкивай! Не учи, щенок сопливый, отца сами знаете чему.
В редакцию «Русского Инвалида» он прислал пространную статью под названием «Новые подробности в сражении при Альме» , в которой раскритиковал «суждения частных начальников о бое», и заявил о «беспристрастии и строгой истине», которые обязали его «повести рассказ».
По словам генерала, Аничков «не имел случая видеть в натуре Альмскую позицию» и «не мог, конечно, представить правильной оценки ни местному элементу, ни тому, в какой степени в размещении наших войск на позиции тактические условия согласовались с местными свойствами, и на сколько уклонение в том и другом случае, от общих правил боя имело влияние на ход и результат боя».
«По праву очевидца», Кирьяков задавался вопросом, «не слишком ли уже преувеличено наше верование в превосходство неприятеля над нами в оружии и искусстве употребления оного», и сам же отвечал на него:
«…С одним лишь можно согласиться: что союзники имели перевес в штуцерном вооружении; но наши стрелки действовали гораздо лучше их…».
Генерал настаивал, что именно «в размещении войск на позиции» и кроется «разгадка нашей неудачи», а конкретно –
«… столь сгущенное размещение войск, имевших в своём тылу увесистый берег Альмы, благоприятствовало неприятельским выстрелам, а потому когда бой начался, войска тотчас нашлись вынужденными помышлять о том, как бы подняться наверх; столь же затруднительно было успешное противодействие огню неприятельскому, по причине сгущения линий и совершенно открытого расположения их под выстрелами его батареи и огнём штуцерных…».
Первым «вступил в дело» генерал-майор Василий Фёдорович Вунш (1811 – 1874), бывший во время Альминского сражения начальником штаба 17-й Пехотной Дивизии. Он ответил Кирьякову возражениями, обозначенными как «несколько слов против».
Неприятель, по словам Вунша, был «гораздо сильнее нас, имел ту выгоду, что мог располагать своими движениями», в то время как русские войска, «по растянутости неприятельской боевой линии, не могли предупредить на всех пунктах нашими ограниченными силами». Иными словами, не хватало людей, чтобы заполнить всю линию фронта. Поэтому задача в Альминском сражении виделась чрезвычайно простой:
«…нам оставалось расположить войска так, чтобы во время сражения не затруднять передвигать их, куда укажет надобность…».
Выбор удачной позиции принадлежал светлейшему князю Меншикову:
«… Главнокомандующий приказал поставить у подъёма с моря, в виде наблюдательного поста, один только батальон, которому представлялась возможность, не выказываясь, встретить неприятеля батальным огнём в то время, как передовые части его начнут восходить на высоты…».
Начальник же дивизии, спеша отметиться в верноподданических излияниях, тут же заверил светлейшего в неизменном успехе предстоящей операции:
«… Генерал Кирьяков, получивший тут же приказания о расположении вверенных ему войск, первый отозвался, что он на подъёме с моря, с одним батальоном, шапками закидает неприятеля…» .
Таким образом, по мнению Вунша, причины поражения крылись не в «размещении войск на позиции», а в банальной неуместной браваде и фанфаронстве.
В дальнейшем Вунш отметил, что были крайне удивлены отступлением Кирьякова с такой хорошей позиции:
«… На пути следования нашему к этому побоищу, мы были изумлены, найдя, что позиция наша, слева от Севастопольской дороги, оставлена генералом Кирьяковым, - изумлены тем более, что и высоты, находившиеся сзади той позиции и командовавшие ею, никем не были заняты; французские стрелки беспрепятственно взбирались на уже оставленную генералом Кирьяковым позицию – и открыли на нас штуцерный огонь (одна пуля ударила в копыто лошади Главнокомандующего…».
Ещё больше недоумения вызвало присутствие в тылу Кирьякова:
«… Проскакав ещё некоторое пространство, мы встретили генерала Кирьякова в лощине, пешего; на вопрос: где его войска? Он отвечал, что под ним убита лошадь…»
В это время французы, «успев выдвинуть на бывшую позицию генерала Кирьякова артиллерию, открыли огонь во фланг нашего правого крыла».
Вунш резюмирует причины поражения войск:
«… Вот чем оправдываются слова князя П. Д. Горчакова и генерала Квицынского, что отступление началось слева от них, и что они слева были обойдены; и вот настоящая причина, от чего войска их понесли потерю значительнее, нежели могли ожидать, и от чего некоторые части, потеряв всех своих начальников, несколько смешались…» .
Приказ об отступлении по Вуншу отдал Кирьяков.
Командиром Московского Пехотного полка в Альминском сражении являлся генерал-майор Михаил Иванович Куртьянов, о котором автор исторического романа «Осаждённый Севастополь», вышедшего в 1889 году, русский писатель и философ М. М. Филиппов выразился так:
«… Куртьянов был одним из самых типичных полковых командиров, созданных в России эпохою Аракчеева. По искусству браниться и кричать громовым голосом немногие могли сравниться с ним. На смотрах он отличался молодецким командованием, и только излишняя тучность мешала ему держаться молодцом на коне, который едва выносил тяжесть всадника. Вообще по мере возможности Куртьянов предпочитал ездить в коляске…».
То, что в армии разговаривают матом, наверное, ни для кого не является секретом. Нормальный «гражданский» язык там большая редкость.
Бейтнер посвятил Куртьянову немало строк. В частности, давая ему характеристику, бывший подчинённый несколько смягчил выражения, хотя мог и не миндальничать:
«… В такую важную эпоху исторической жизни народа, как недавно минувшая Крымская война, во главе полка были люди слишком близорукие, подчинявшиеся начальствующим лицам без всякой здравой мысли. Они не находили даже нужным, исключая «приказов военного министра», обогащать свой ум чем-нибудь полезным. И столбец «о производстве» в «Русском Инвалиде» несколько раз ими перечитываемый, как бы пополнял в них недостаток сведений.
Из них выдавался более других командир Московского Пехотного полка г. Куртьянов, который постоянно опровергал военные замыслы Европы против России. Невольно выслушивая о возможности разрыва России с другими государствами, он обыкновенно с достоинством произносил: «Да разве враги наши забыли 12 год?» и не дождавшись ответа, доканчивал свой вопрос словами: «забыть они никак не могли» .
Вследствие такого убеждения, генерал Куртьянов нисколько не подготовил к боевому делу вверенный ему полк…».
Понятно, что свидетелей происходящего было немало и каждый из них мог высказаться в любом ключе. Тем более, что лавров победителей там было не сыскать, а вот списать вину за поражение на кого-то (и, тем более, самое высокое начальство), было огромное желание.
Бейтнер «опустил» Кирьякова со своей стороны. Он поставил ему в вину бардак, творящийся в документообороте:
«… Не знаю, как другие части 17-й Пехотной Дивизии, но Московский полк, могу сказать решительно, не знал как отправлять необходимые бумаги к Главнокомандующему. Исправляющий тогда должность полкового командира подполковник Соловьёв (ныне генерал-майор в отставке) решил, по этому случаю, совсем не отправлять бумаг и о присутствии в Севастополе Московского Пехотного полка не напоминать предлежащим властям. Против такой логики полковые баталионеры не возражали…» .
В качестве примера невероятного бардака, творившегося в дивизии, Бейтнер упоминал историю о том, что отличившиеся 7-го октября 1854 года нижние чины и двое волонтёров с их офицерами «не были представлены высшему начальству, как люди выдающиеся». Рапорт об этом сделал сам Бейтнер, но причин мелкого саботажа он в тот момент не знал. И, признав бездействие Командира батальона майора Попялковского «за невнимание», решил действовать через голову непосредственного начальника, т.е. сам доложил командиру полка «о военном успехе». Понятно, что Бейтнер нарушил армейскую субординацию:
«… Полковая канцелярия, расписавшись в разносной книжке заведываемой мною роты, не нашла нужным, как я узнал после, отметить мой рапорт в журнале и сохранить его вместе с другими документами. Может быть с моей стороны была сделана та ошибка, что писал я не через батальонного командира. Но эта ошибка не важная; в военное время, по разным причинам, случается нередко так поступать…».
На следующий день, 12-го октября, во время построения «на площади перед морскими казармами», Попялковский «в присутствии моём и многих моих товарищей, засвидетельствовал командующему полком справедливость моего донесения» и попутно объяснил причину, почему он не передал доклад наверх. Мол, «огонь неприятеля уничтожил все принадлежности его канцелярии» и обратился к Бейтнеру с мотивированной речью:
«… Уважая Вашу службу Государю и Отечеству, в настоящее время я никак не могу сделать представления о Вас и об остальных охотниках. Вам должно быть известно, что настоящий наш начальник генерал-лейтенант Кирьяков, хотя и считается в звании начальника нашей дивизии, но очень ненадолго. Он лишён власти над нами. Неудовольствие Главнокомандующего к генералу так велико, что каждую бумагу за его подписью светлейший князь приказал возвращать генералу без доклада. Бригадный же командир, не считая начальника дивизии отсутствующим, не берёт на себя право входить с представлением помимо его, даже в более важных делах…».
Конечно, это был «бред сивой кобылы». Рапорт Бейтнера Попялковский, естественно, порвал сам, а подчинённого уведомил, что все бумаги попали под обстрел неприятеля и сгорели в огне.
Причина же, как было указана выше, крылась в недоверии друг другу высоких чинов. Попялковский продолжал:
«… бригадный наш командир, генерал Гриббе, не принял ответственности по такому важному делу и не решился писать от себя в Главный Штаб. Полк, оставшись в таком безвыходном положении, уведомил генерал-интенданта о своих крайних нуждах и притом совершенно на удачу, так как это было сделано в порядке вещей.
Вот почему ни о вас, ни о ком и ни о чём нельзя писать по начальству…» .
Потрясённый Бейтнер был ошеломлён:
«…С изумлением слушая, что такое лицо, как наш Главнокомандующий, ставит ни во что немедленное удовлетворение солдат в самом необходимом и свои счёты с Кирьяковым вымещает больше на своих, нежели на его подчинённых, потому что каждый военный, находившийся в Крыму, зависел вполне от воли князя Меншикова…».
Резюме было жёстким:
«… Выслушав своего полкового командира, я про себя сказал: нельзя не пожалеть, что ни соотечественников, ни даже начальствующих лиц нельзя уведомлять о наших успехах только потому. Что домашние наши дела в беспорядке; и ещё больше сожалею о том, что первые не могут, а вторые не хотят знать, каким способом мы достигаем этих успехов…».
Стоявший рядом один из батальонных командиров добавил:
«… какая польза, если бы вам пожаловали даже Георгиевский крест. Жизнь каждого из нас висит здесь на волоске, а умирать право всё равно, что с крестом, что без креста…».