— Бабушка, а ты в молодости тоже была такой некрасивой? — осторожно спросила Лиза, поигрывая ложкой в чашке с какао.
Таня Петровна замерла. Она как раз резала яблоки для пирога и машинально остановилась на полуслове. В кухне повисла тишина — даже чайник перестал шуметь.
— Что ты сказала? — переспросила она, повернув голову. Глаза прищурились, но не от злости — от чего-то другого. От боли, наверное.
— Я не… я не хотела обидеть, — Лиза смутилась. — Просто у тебя лицо всё в морщинках… и волосы седые, и ты всегда ходишь в старом халате. А мама говорит, что в молодости была красавицей, а ты — не рассказывала про себя.
Бабушка уселась на табурет, положила нож и яблоко на тарелку.
— Вот как… — протянула она, чуть улыбнувшись уголком губ. — Красота, значит.
Лизе было девять. Она часто проводила каникулы у бабушки в посёлке. Дом был старый, с полами, которые скрипели при каждом шаге. На стене в гостиной висел овальный портрет дедушки — подтянутого мужчины в форме, с твёрдым взглядом. А вот фотографий бабушки в молодости Лиза никогда не видела.
— А где твои молодые фото? — продолжила девочка. — У всех есть. У мамы — целый альбом. У папы — вон сколько. А у тебя только одна, где ты уже бабушка.
Таня Петровна встала, подошла к старому серванту, покопалась в ящике и вынула жёлтую коробку с чёрной резинкой. Вернулась, села и положила её на стол.
— Не уверена, что ты готова их увидеть. Но ладно. Раз уж спросила.
Лиза прижалась поближе, заинтригованная. Бабушка открыла коробку. Внутри были фотографии, конверты с письмами и один маленький блокнотик, обтянутый тканью.
— Это дневник? — шепнула девочка.
— Частично. Иногда я писала туда стихи. Иногда просто жаловалась на жизнь. Ну, как это делают девчонки.
Она взяла одну из фотографий — чёрно-белую, с неровными краями. На ней — худенькая девушка в светлом платье, с косой до пояса, серьёзным лицом и большими, удивлёнными глазами.
— Это ты?.. — Лиза пригляделась. — Не похожа.
— Я была не красавицей. Но и не уродиной, как мне часто казалось. Просто другой.
— Мы выросли в посёлке, где важным считалось, чтобы девочка была «пригожей». Щёки румяные, волосы густые, грудь — заметная. А у меня… у меня был взгляд в сторону. Я любила читать, бегала к речке одна, не ходила на танцы.
— И ты не влюблялась?
— Влюблялась, — усмехнулась бабушка. — Как не влюбиться в Семёна из соседнего дома, когда он носил картошку одной рукой и подмигивал всем подряд?
Лиза засмеялась.
— А он?
— А он сказал, что я «моль книжная». Мне тогда было шестнадцать. Я ревела всю ночь. А на утро надела платье и пошла на улицу, как будто ничего не случилось.
Фотографии листались одна за другой: вот Таня с подругами на линейке, вот с братом на огороде, вот — на скамейке с тетрадкой в руках. Почти нигде — улыбки.
— А почему ты не улыбалась?
— А потому что думала, что некрасиво улыбаюсь. У меня передние зубы чуть вперёд выходили. Да и… не до улыбок было. В двадцать я уже работала на двух работах и ухаживала за больной матерью. А потом…
Она замолчала.
— Потом что?
— Потом была первая любовь. И первое предательство.
Звали его Андрей. Молодой механик с синей накидкой и руками, пахнущими маслом. Улыбался он мягко, смотрел внимательно.
— Он не боялся моей тишины. Не смеялся над стихами. Даже попросил почитать их.
— И ты отдала?
— Конечно. А потом через неделю услышала, как он на курилке друзьям читает мои строки с придурошным голосом.
— Нет!.. — Лиза прикрыла рот.
— Да. Я развернулась и ушла. Больше никогда не писала ничего. Почти десять лет.
Потом был дедушка. Николай Иванович. Встретились они в библиотеке — она работала там по вечерам. Он пришёл за книгой по строительству дома.
— Я сказала, что у нас таких нет. Он спросил, можно ли заказать. И на следующий день принёс мне яблоки. Маленькие, красные, кисленькие.
— Он был влюблён?
— Он был… настоящий. Говорил мало, но делал много. И не требовал, чтобы я была красивой. Говорил, что ему важны мои мысли.
— А ты поверила?
— Не сразу. Но со временем — да.
— А потом он умер, да? — Лиза шепнула, заглядывая бабушке в глаза.
— Через тридцать пять лет после нашей свадьбы. Инфаркт. Внезапно. — Голос дрогнул, но Таня Петровна продолжила: — Знаешь, я тогда подумала, что опять одна. И первая мысль — не о том, что делать, а: «Кому я теперь нужна такая?»
— Это грустно, — тихо сказала Лиза.
— Это правда жизни, внученька. Особенно, если тебе с детства внушают, что ценность женщины — в её красоте.
Они молчали минуту. Потом Лиза вдруг спросила:
— А почему у тебя нет зеркала в комнате?
— Потому что я устала смотреть на отражение, которое всё время сравнивает себя с кем-то. Зеркало — штука жестокая. Оно не видит души. Только морщины, складки, седину. А я хочу научиться смотреть внутрь себя.
На следующий день Лиза подошла к маме.
— Мам, можно я бабушке куплю подарок?
— Конечно, а что ты хочешь?
— Настоящее зеркало. Только не обычное. Я его раскрашу сама. И на раме напишу: «Ты — волшебная».
— Это мило. Но… зачем зеркало, если она сама его спрятала?
— Чтобы снова научилась видеть себя не глазами, а сердцем.
В субботу они втроём пили чай. Лиза вручила бабушке аккуратно упакованную коробку. Та сначала удивилась, потом осторожно развернула.
Зеркало было небольшим, в деревянной рамке, раскрашенной в синие и зелёные цвета. А по краю шли слова:
Ты не красивая. Ты — гораздо больше. Ты — живая.
Таня Петровна рассмеялась сквозь слёзы.
— Ну что ж… Пожалуй, пришло время снова посмотреть на себя.
Она повесила зеркало в коридоре. И в тот же вечер, проходя мимо, впервые за долгое время задержалась перед ним.
Она увидела седые волосы, морщины, чуть опущенные уголки губ. А потом — в глубине взгляда — себя шестнадцатилетнюю. Ту, которая писала стихи. Которая мечтала. Которая плакала, но не сдавалась.
И в эту секунду Таня Петровна поняла, что девочка внутри неё всё ещё жива.
— Спасибо тебе, Лиза, — прошептала она, — что напомнила мне, кто я есть.
Популярно среди читателей: