Лариса сидела за кухонным столом, машинально помешивая давно остывший чай. Вечерние новости заполняли комнату монотонным бубнежом диктора, но Виктор, казалось, впитывал каждое слово, изредка хмыкая и качая головой. Его вилка громко скребла по тарелке — звук, от которого у Ларисы уже много лет сводило зубы.
— Опять ты купила этот хлеб, я же не ем его, — бросил он, не отрывая взгляда от экрана. — Сколько раз говорить?
Лариса подняла голову, но тут же отвела глаза. Когда-то она бы ответила, что в магазине не было другого, или что цельнозерновой полезнее. Сейчас слова казались бесполезными камешками, которые она давно перестала бросать в стену его равнодушия.
— Ты меня слышишь вообще? — Виктор повернулся к ней, и Лариса поймала его взгляд — раздраженный, тяжелый, будто она была еще одной неприятностью в длинном списке его дневных забот.
— Да, — тихо отозвалась она, — в следующий раз куплю белый.
Кухня, когда-то бывшая ее гордостью — с занавесками в мелкий цветочек, которые она сшила сама, с коллекцией чашек, привезенных из разных городов — теперь казалась чужой. Лариса не могла вспомнить, когда последний раз меняла здесь что-то по своему вкусу. Может, после того, как Виктор назвал ее идею повесить полку для специй «бестолковой тратой денег»? Или когда высмеял новую скатерть?
Она невольно посмотрела на свои руки — еще красивые, с тонкими пальцами, но с сухой кожей от частого мытья посуды и стирки. Обручальное кольцо было снято почти год назад, после развода, который, как выяснилось, ничего не изменил. Виктор все еще здесь, в ее квартире, за ее столом, все так же указывает, что ей покупать и как жить.
За окном моросил дождь. Капли медленно стекали по стеклу, как слезы, которые Лариса давно научилась сдерживать. Она поднялась, чтобы убрать его тарелку.
— Куда ты собралась завтра? — спросил Виктор, когда она проходила мимо.
— К Ирине. Мы хотели в парк, если погода позволит.
Он хмыкнул, словно ее планы были чем-то несущественным, не заслуживающим комментария.
— Мне нужно к врачу завтра. Подбросишь до поликлиники?
Это даже не был вопрос. Просто констатация того, что она должна сделать. Как и все последние двадцать пять лет.
— Хорошо, — кивнула Лариса, — во сколько тебе нужно?
— В десять запись. Так что в половине девятого выезжаем.
Значит, с Ириной придется перенести встречу. Снова. Лариса поставила тарелку в раковину и начала медленно ее мыть. С каждым движением в ней нарастало странное чувство — не раздражение, нет. Что-то более глубокое, похожее на усталость, но не физическую. Усталость души.
«Когда я стала такой? Когда превратилась в тень?» — эти мысли иногда приходили к ней, но она гнала их прочь, боясь того, что может последовать за ними.
Виктор щелкнул пультом, переключая канал. На экране появилась какая-то передача о путешествиях — яркие пейзажи, счастливые люди. Лариса замерла, глядя на женщину, которая смеялась, подставив лицо солнцу.
— Выключи воду, чего зря льешь, — голос Виктора вернул ее в реальность.
Она послушно закрыла кран. В кухне стало тихо, только часы на стене отстукивали секунды ее жизни, которая давно перестала принадлежать ей самой.
Взгляд со стороны
Парк Победы был одним из немногих мест, где Лариса чувствовала себя спокойно. Ирина шагала рядом, энергично размахивая руками — привычка, оставшаяся у нее со школы. Они дружили уже тридцать лет, и Лариса всегда удивлялась, как подруге удается сохранять такую жизненную энергию.
— Представляешь, моя Светка решила поступать в медицинский! — Ирина говорила о дочери с таким восторгом, будто та собиралась полететь в космос. — Я ей твержу — это же семь лет учебы, тяжело будет. А она мне: «Мама, это моё призвание». Вся в отца пошла, такая же упрямая!
Аллея была усыпана желтыми листьями, которые шуршали под ногами. Лариса любила это время года — начало осени, когда воздух прозрачный, а солнце еще греет, но уже не обжигает.
— А как твой Димка? Ещё в армии? — спросила она, радуясь возможности говорить не о себе.
— Да, полгода осталось. Пишет, что всё хорошо, но я-то знаю — недоговаривает. Ну ничего, скоро дома будет. — Ирина остановилась у скамейки. — Давай присядем? Что-то ноги гудят после смены.
Они сели, и Лариса вдруг почувствовала на себе внимательный взгляд подруги. Ирина смотрела иначе, чем Виктор — не оценивающе, а с беспокойством и заботой.
— Ты уже давно не жалуешься, но в глазах пусто, — сказала Ирина после паузы. — Он всё ещё у тебя?
Лариса вздрогнула. Вот так просто — одним вопросом — Ирина попала в самую суть. Да, он всё ещё у нее. В ее доме, в ее жизни. Хотя бумаги о разводе лежали в ящике комода уже почти год.
— Мы... — Лариса запнулась, подбирая слова. — Он говорит, что ему некуда идти. Что квартира сына еще в ремонте.
— И давно этот ремонт длится? — в голосе Ирины проскользнули нотки раздражения. — Лар, ты же сама говорила, что Антон еще весной закончил.
Ветер усилился, закружил опавшие листья вокруг их ног. Лариса поправила шарф, пытаясь выиграть время.
— Виктор помогает мне с машиной, с квартплатой... — фразы, которые она повторяла себе, вдруг прозвучали фальшиво, как заученный текст.
— Помогает? — Ирина покачала головой. — Лар, вы развелись. Он не помогает, он живет за твой счет. Ты работаешь, платишь за квартиру, готовишь, стираешь... А он что?
Лариса смотрела на детей, играющих неподалеку. Мальчик лет пяти упал, но тут же поднялся и побежал дальше, даже не заплакав. Такая детская стойкость... Когда она сама разучилась подниматься после падений?
— Знаешь, — тихо произнесла Лариса, — вчера он кричал на меня из-за хлеба. Обычного хлеба, Ира. А я молчала.
— И долго ты еще будешь молчать? — Ирина взяла ее за руку. — Лар, я за тебя переживаю. Ты будто растворяешься с каждым днем.
Что-то колыхнулось в душе Ларисы — как первая рябь на спокойной воде перед бурей. Она вдруг увидела себя со стороны: женщина, которая позволяет бывшему мужу указывать, какой хлеб покупать, и подчиняется его расписанию.
— Я не знаю, как по-другому, — слова вырвались неожиданно для нее самой. — Мы прожили вместе двадцать пять лет.
— А теперь ты можешь жить для себя, — Ирина слегка встряхнула ее руку. — Подумай хотя бы об этом, ладно?
Крупная капля упала на скамейку между ними — начинался дождь. Но Лариса не спешила вставать. Вопрос Ирины бился в ее голове, как упрямая птица в клетке: «Он всё ещё у тебя?»
Впервые за долгое время внутри нее зародилось сомнение. Не в том, прав ли Виктор, требуя от нее внимания и услуг, а в самой основе их нынешних отношений. А есть ли они, эти отношения? Или только привычка — его командовать, ее подчиняться?
— Нам пора, — сказала она, вставая. — Дождь начинается.
Но мысль уже пустила корни. И пока они шли к выходу из парка, Лариса чувствовала странное беспокойство — будто где-то внутри нее что-то пробуждалось после долгого сна.
Последняя капля
День выдался суматошный. В бухгалтерии завал перед сдачей квартальной отчетности, начальник дважды вызывал Ларису «на ковер» из-за каких-то расхождений в цифрах. К вечеру голова гудела, а перед глазами плясали цифры и коды бюджетной классификации.
Она вернулась домой поздно, уже в сумерках. Поставила сумки с продуктами на пол в прихожей и с облегчением сбросила туфли — ноги гудели после целого дня на каблуках. Хотелось просто упасть в ванну с горячей водой, а потом выпить чаю и лечь спать.
Щелкнув выключателем, Лариса вздрогнула — в коридоре стоял Виктор, скрестив руки на груди. Его лицо выражало ту особую смесь раздражения и превосходства, которую она научилась распознавать с первого взгляда.
— Ты опять включила стиральную ночью, я не спал! — эти слова он почти выкрикнул, не дав ей даже поздороваться.
Лариса растерянно моргнула. Она действительно загрузила машинку перед уходом на работу — нужно было постирать форму для племянницы, у той завтра выступление в школе. Но стиральная машина находилась в ванной, через две стены от комнаты, где спал Виктор.
— Я поставила на деликатный режим, — тихо ответила она. — Он почти бесшумный.
— «Почти»! — передразнил Виктор. — Я всю ночь слышал, как она гудит! Что тебе, днем нельзя было постирать?
«Днем я была на работе», — подумала Лариса, но промолчала. Она наклонилась, чтобы поднять сумки с продуктами. Спина немедленно отозвалась болью — последствие многочасового сидения за компьютером.
— Я тебя спрашиваю! — Виктор шагнул ближе, и Лариса невольно отступила к стене. — Ты что, не понимаешь, что мне надо высыпаться? У меня давление скачет!
Она опустила глаза. Так было проще — не смотреть, не отвечать, переждать бурю. Годами отработанная стратегия.
— У меня голова раскалывается после бессонной ночи, — продолжал Виктор, следуя за ней на кухню. — А тебе плевать!
Лариса молча выкладывала продукты. Молоко, хлеб — белый, как он любит, — сыр... Его слова падали на нее, как капли холодной воды, и она машинально сжимала плечи, стараясь защититься.
— Вечно ты делаешь всё назло, — не унимался он. — Двадцать пять лет жили, и всё то же самое — никакого уважения!
Что-то вспыхнуло внутри Ларисы. Она вдруг увидела со стороны всю эту сцену: усталая женщина, только что вернувшаяся с работы, и мужчина, который набрасывается на нее с обвинениями из-за шума стиральной машины. Мужчина, с которым она уже не живет. Мужчина, который давно стал ей чужим.
«Двадцать пять лет», — мысленно повторила она. Четверть века унижений, уступок, тихих слез в подушку. И вот она стоит, снова опустив глаза, как провинившаяся девочка.
— Ты меня вообще слушаешь? — Виктор повысил голос, видя, что она не реагирует.
Лариса подняла взгляд. Впервые за долгое время она смотрела ему прямо в глаза.
— Да, Витя, я слушаю, — ее голос звучал непривычно спокойно. — Я слушаю тебя уже двадцать пять лет. И знаешь что? Мне надоело.
Виктор осекся на полуслове, явно не ожидав такого ответа. А Лариса почувствовала, как что-то внутри нее — тот самый комок боли и обиды, который рос годами, — начинает сдвигаться с места. Слова Ирины вдруг прозвучали в ее голове с новой силой: «А теперь ты можешь жить для себя».
— Что значит «надоело»? — Виктор нахмурился, пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Я имею право на нормальный сон в своем доме!
— Это не твой дом, — слова вырвались сами собой, и Лариса сразу поняла: назад дороги нет. — Мы развелись, Витя. Это моя квартира.
Что-то изменилось в ее глазах — Виктор это заметил и на секунду растерялся. Потом фыркнул и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.
Лариса осталась стоять у разложенных продуктов. Сердце колотилось где-то в горле, ладони вспотели. Но внутри, глубоко внутри, впервые за долгое время она почувствовала что-то похожее на... гордость?
Чужой человек
Лариса торопливо шла домой, придерживая мокрые волосы рукой. Дождь застал ее на половине пути от остановки, и теперь вода текла за шиворот, а туфли хлюпали при каждом шаге. "Ну вот, как школьница попалась", — пробормотала она, заходя в подъезд.
Настроение было паршивым ещё с утра — не выспалась, потом на работе начальник придирался к каждой цифре в отчете. А теперь ещё и эта гроза. Хотелось только одного: горячий душ и чашку чая с лимоном. И чтобы никого рядом не было.
Дверь открылась почти бесшумно. В прихожей Лариса скинула промокшие туфли и замерла, прислушиваясь. Из спальни доносился какой-то шорох. Виктор обычно в это время смотрел телевизор в гостиной, а тут...
Она на цыпочках прошла по коридору. В дверном проёме Лариса остановилась, не веря своим глазам.
Виктор стоял у комода с открытым верхним ящиком — тем самым, где она хранила документы и личные бумаги. На кровати лежали её документы: свидетельство о разводе, банковские выписки, страховой полис, даже старые письма от мамы.
— Ты что здесь делаешь? — голос сел от неожиданности и прозвучал как-то по-чужому.
Виктор дёрнулся, но тут же выпрямился. На его лице не было ни тени смущения или вины. Только лёгкое раздражение — словно это его застали врасплох в его же комнате.
— А, это ты, — он захлопнул ящик и кивнул на разложенные бумаги. — Я просто проверил счёт, вдруг там что не так оформлено. Помнишь, в прошлом году у тебя была ошибка в платёжке?
Капли воды с мокрых волос Ларисы падали на плечи, по спине пробежал озноб. Но это был не страх и не простуда. Какое-то новое чувство — смесь ярости и отвращения — поднималось откуда-то из глубины.
— Ты копался в моих документах? — она шагнула в комнату, машинально сжав кулаки.
— Боже, какие мы нежные стали, — Виктор усмехнулся. — Двадцать пять лет живём вместе, а у неё вдруг секреты завелись.
— Мы не живём вместе! — слова вырвались у Ларисы с такой силой, что она сама удивилась. — Мы развелись год назад. Год, Витя!
Он прищурился, скрестив руки на груди.
— Опять начинаешь? Подумаешь, бумажка. Мы же семья.
Ларису передёрнуло. Столько раз он использовал это слово как щит, как оправдание всему: своим придиркам, контролю, пренебрежению её чувствами.
— Не трогай мои вещи, — она подошла к кровати и начала собирать разбросанные документы. Руки предательски дрожали. — Никогда. Слышишь?
— Да что с тобой такое? — Виктор пожал плечами с таким видом, будто имел дело с капризным ребёнком. — Ну посмотрел я твои бумажки, что тут такого? Я помочь хотел.
— Помочь? — Лариса горько рассмеялась. — Ты даже не спросил разрешения. Залез, когда меня не было дома. Это... это...
— Называется "забота", — перебил он с насмешкой. — Но ты, конечно, неблагодарная, как всегда.
Лариса замерла с документами в руках. Раньше такие слова заставляли её сжиматься, чувствовать себя виноватой. Сейчас же она увидела их настоящий смысл: манипуляция, желание сделать её маленькой, зависимой, вечно извиняющейся.
— Знаешь, что это называется на самом деле? Нарушение границ, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты в моём доме, Витя. В гостях. А роешься в моих вещах, как...
— Как кто? — он угрожающе шагнул к ней. — Ну, договаривай.
Впервые за долгое время Лариса не отступила. Она осталась стоять на месте, крепко прижимая к груди свои бумаги.
— Как чужой человек, — тихо, но твёрдо произнесла она. — Потому что ты и есть чужой. Уже давно.
Что-то мелькнуло в его глазах — растерянность? Испуг? Виктор открыл рот, потом закрыл, не найдя ответа. Видимо, он ожидал, что она, как обычно, извинится, отступит, сделает вид, что ничего не произошло.
— Ты промокла, — наконец произнёс он, меняя тему. — Иди переоденься, простудишься ещё.
Но Лариса видела, что что-то изменилось между ними. Маленькая трещина превратилась в разлом. И она вдруг поняла, что не боится того, что может ждать на другой стороне.
Утро перемен
Первый луч солнца проник сквозь неплотно задернутые шторы, нарисовав золотую полосу на полу. Лариса открыла глаза, и впервые за долгое время ей не хотелось зарыться обратно под одеяло, прячась от наступающего дня. Она лежала, глядя на игру света, и в голове у нее было удивительно ясно.
Ночью ей приснилась мама — та стояла у окна их старого дома в деревне и говорила что-то про чертополох, который нужно вырвать с корнем, иначе весь огород заполонит. «С корнем, Ларочка, понимаешь? Не стебель срезать, а именно корень вытащить».
Лариса поднялась с кровати, подошла к окну. Во дворе играли дети, спешили на работу взрослые, лаяла соседская собака — обычный летний день, но для нее он ощущался иначе. Будто что-то изменилось в самом воздухе — стало свежее, чище.
Она знала, что Виктор еще спит — обычно он вставал не раньше девяти. После вчерашнего у нее было время. Лариса тихо открыла шкаф и достала большую спортивную сумку, купленную когда-то для поездок на дачу. Аккуратные, выверенные движения — будто она репетировала их много раз.
Полка за полкой, Лариса перебирала вещи Виктора. Рубашки, сложенные стопкой. Брюки на вешалках. Свитера, которые она сама ему вязала когда-то, в другой жизни. Футболки с потертыми воротниками — он никогда не позволял их выбрасывать, даже когда она покупала новые.
Каждая вещь отзывалась в ней воспоминанием, но странно — эти воспоминания больше не причиняли боли. Они стали просто картинками из прошлого, как фотографии в старом альбоме, который давно пора было убрать в дальний ящик.
Лариса работала методично. Футболки и носки — на дно сумки. Брюки и рубашки — сверху, чтобы не помялись. Его бритвенный набор из ванной, лекарства с прикроватной тумбочки, старые журналы «За рулем», которые он хранил годами. Зарядка для телефона, наушники, записная книжка.
Она не испытывала злорадства, не хотела отомстить. Просто делала то, что должна была сделать давно. «С корнем, Ларочка». Мамины слова из сна звучали в голове, придавая сил.
Когда основная сумка была собрана, Лариса достала еще один чемодан — поменьше, для оставшихся вещей. Странно, как мало на самом деле принадлежало Виктору в этой квартире. Или, может быть, он просто никогда не вкладывался в их общий быт? Не покупал безделушек, книг, не привносил в дом частичку себя. Просто жил, пользуясь тем, что создавала она.
Закончив с вещами, Лариса присела на край кровати. Сердце билось ровно, спокойно. Ни страха, ни сомнений — только тихая решимость, похожая на речку, которая после весеннего разлива снова входит в свои берега, но уже с новой силой.
Она взяла листок бумаги и ручку. Что написать? Длинное письмо с объяснениями? Перечень обид, накопившихся за годы? Нет. Всё гораздо проще.
«Ключи можешь оставить при выходе, жить здесь больше не будешь».
Лариса перечитала написанное и удивилась сама себе. Раньше она бы извинялась даже в такой записке. Добавила бы что-нибудь вроде: «Прости, но так будет лучше». Или: «Надеюсь, ты поймёшь». Теперь же короткая фраза казалась идеальной — ясной и честной, без лишних оправданий.
Она положила записку на собранные вещи и отошла к окну. Часы показывали восемь утра. Скоро Виктор проснётся. Скоро всё изменится.
Лариса вспомнила их последний "настоящий" разговор. Это было месяц назад, когда она робко предложила ему поискать другое жильё:
— Витя, может, тебе съехать к Антону? Или снять квартиру?
— С какой стати? — он даже глаз от телевизора не оторвал. — Ты меня гонишь? После всего, что я для тебя сделал?
— Просто мы... мы ведь уже не вместе.
— А где я деньги на съём возьму? — он повернулся к ней с таким видом, будто она предложила что-то неприличное. — У меня пенсия не такая большая, как твоя зарплата. Ты этого хочешь? Чтобы я по углам скитался на старости лет?
И она, как обычно, отступила. Вечная виноватая — так он её воспитал за эти годы.
"Нет, — подумала Лариса, глядя на собранные вещи. — Больше никаких уступок. Никаких шагов назад". Она коснулась ладонью оконного стекла — прохладного, чистого. За окном пышно цвела сирень, которую она посадила пять лет назад. Когда-то Виктор сказал, что это пустая трата времени — возиться с какими-то кустами. А сейчас сирень радовала глаз своими лиловыми шапками соцветий.
"Моя жизнь, — мелькнуло в голове Ларисы. — Моя собственная жизнь".
С кухни послышался шум — звякнула чашка, потом раздались шаги. Виктор проснулся.
Лариса глубоко вдохнула, расправила плечи и пошла к двери. Какой-то внутренний голос, похожий на мамин, прошептал: "Всё правильно делаешь, дочка".
Точка невозврата
Виктор вошёл в комнату с чашкой кофе в руке. На нём была старая футболка и домашние брюки — та самая привычная домашняя одежда, которую Лариса видела тысячи раз. Он остановился на пороге, не сразу заметив сумки. Потом его взгляд упал на записку, лежащую сверху.
— Что это? — он кивнул в сторону вещей, но не двинулся с места.
— Твои вещи, — просто ответила Лариса. Её голос звучал спокойно, почти буднично, хотя внутри всё сжималось от напряжения.
Виктор недоуменно моргнул, потом отпил кофе — словно ему нужно было время, чтобы осознать происходящее. Наконец он подошёл к сумкам, поставил чашку на комод и взял записку.
Лариса наблюдала за ним, ожидая взрыва, криков, обвинений. Но Виктор просто перечитал короткую фразу, аккуратно положил листок обратно и вздохнул — как вздыхают, когда сталкиваются с капризом ребёнка.
— Ты это серьёзно? — он посмотрел на неё с тем снисходительным выражением, которое всегда действовало безотказно. — Опять в эти игры играешь?
Лариса почувствовала, как внутри что-то дрогнуло — старый, хорошо знакомый страх. Она перевела взгляд на окно, на сирень во дворе, и страх отступил.
— Это не игра, Витя, — она покачала головой. — Пора нам закончить этот затянувшийся развод.
— Да ты просто блефуешь! — его голос стал громче. — Думаешь, если соберёшь мои вещи, я так просто уйду? После всего, что было?
— Именно так, — Лариса кивнула, удивляясь своему спокойствию. — Ты уйдёшь, потому что это моя квартира. И потому что мы давно чужие люди.
Виктор нервно усмехнулся:
— Чужие? Двадцать пять лет вместе — и чужие? А кто о тебе заботился всё это время? Кто твою машину чинил? Кто с твоей матерью нянчился, когда она болела?
Он шагнул к ней, заставляя Ларису отступить к стене. Старый приём — занять всё пространство, нависнуть, заставить её почувствовать себя маленькой и беспомощной.
— Я ради тебя всю жизнь... — начал он, но Лариса неожиданно подняла руку, останавливая поток слов.
— Нет, Витя, — она покачала головой. — Ты ради себя. Всегда. Я просто была удобной. Готовила, стирала, терпела твои выходки. Даже после развода продолжала это делать. Но с сегодняшнего дня — всё.
Он побагровел. Она видела, как под кожей ходят желваки, как сжимаются кулаки.
— У меня пенсия копеечная! — выкрикнул он. — Куда я пойду? Об этом ты подумала?
— К сыну, — спокойно ответила Лариса. — У Антона трёхкомнатная квартира, и ремонт там давно закончен. Я звонила ему вчера.
Виктор побледнел. Упоминание сына выбило его из колеи — Лариса никогда раньше не обсуждала их отношения с Антоном.
— Ты... что? — он запнулся. — Ты жаловалась на меня Антону?
— Нет, — она покачала головой. — Я просто спросила, закончен ли у него ремонт. И знаешь, что он ответил? Что уже три месяца как завершён. И что он приглашал тебя переехать, но ты отказался.
Виктор отвернулся, губы его дрожали от злости. Он схватил чашку с комода и с силой поставил обратно, расплескав кофе.
— Мне не нужны подачки от сына! И от тебя не нужны! — закричал он, но в его голосе уже звучала неуверенность. — Я сам решу, где мне жить!
— Именно, — кивнула Лариса. — Сам. Но не здесь.
Виктор повернулся к ней, последняя попытка:
— После всего... после стольких лет... ты просто выставляешь меня на улицу? Это... это...
— Это моё решение, — твёрдо сказала Лариса. — И оно окончательное.
Что-то в её голосе — какая-то новая, незнакомая ему интонация — заставило Виктора замолчать. Он смотрел на неё несколько секунд, потом неуверенно махнул рукой:
— Да делай что хочешь. Я все равно вернусь, когда ты успокоишься.
Лариса покачала головой:
— Нет, Витя. Теперь моя жизнь начинается без тебя.
Виктор хотел что-то сказать, но осёкся. Он беспомощно оглядел комнату, будто видел её впервые, потом посмотрел на сумки с вещами.
— Хорошо, — наконец процедил он сквозь зубы. — Хочешь побыть одна — пожалуйста. Поиграй в независимость. Только не прибегай потом ко мне с извинениями.
Лариса молчала. Она знала, что любой её ответ он перевернёт, исказит, использует против неё. Поэтому просто ждала, глядя ему прямо в глаза.
Виктор схватил сумку, потом вторую. Глубоко вздохнул, будто собираясь с силами для последней атаки, но что-то в лице Ларисы остановило его. Он резко развернулся и вышел из комнаты, гремя вещами.
В прихожей послышалась возня, потом стук входной двери. Тишина.
Лариса медленно подошла к окну. Во дворе она увидела Виктора — он шёл, низко опустив голову, сгорбившись под тяжестью сумок. Не мужчина, которого она боялась и от которого зависела. Просто постаревший человек, потерявший удобное место в жизни.
Она закрыла глаза и глубоко вдохнула. Впервые за много лет воздух в её квартире казался по-настоящему свежим.
Своими руками
Прошла неделя с тех пор, как Виктор ушёл. Первые сутки Лариса ждала звонков, стука в дверь, новых попыток вернуться. Она даже собрала сумку с самым необходимым — на случай, если придётся переночевать у Ирины. Но ничего не случилось. Тишина оказалась не пугающей, а целебной.
В субботу утром Лариса проснулась от солнечных лучей. Она не задёргивала шторы на ночь — теперь можно было спать так, как ей нравится, без ворчания Виктора о "слишком ярком свете". Потянувшись, она улыбнулась своим мыслям. Впереди был целый день, принадлежащий только ей.
После завтрака — неторопливого, с чтением любимого женского журнала прямо за столом — Лариса оглядела квартиру новым взглядом. Сколько лет она мечтала всё здесь переделать? Пять? Десять? Она помнила, как Виктор высмеивал её идеи: "Нам и так хорошо. Только деньги зря потратишь".
Напевая, Лариса сдвинула тяжёлое кресло от стены. Потом второе. Журнальный столик она развернула и поставила у окна. Шкаф с посудой переместила к другой стене. Комната сразу стала светлее, просторнее.
В спальне она безжалостно сорвала тяжёлые шторы, которые выбирал Виктор — "практичные, не надо часто стирать". Их место заняли лёгкие занавески цвета молочной карамели. Кровать Лариса передвинула так, чтобы видеть из окна клён во дворе.
К обеду она прерывалась только на чай. И вдруг с удивлением поняла, что впервые за много лет ощущает прилив сил, а не усталость. Словно каждая переставленная вещь, каждый сантиметр изменённого пространства возвращал ей частичку себя настоящей.
После обеда — лёгкого салата с курицей вместо обычного "мужского" обеда с котлетами — Лариса достала с антресолей две коробки. В одной хранились её вышивки, которые Виктор называл "бабскими глупостями". В другой — старые фотографии в рамках: её родители, она сама в молодости, школьные подруги.
Теперь эти сокровища заняли достойное место на стенах и полках. Лариса с теплотой посмотрела на фото мамы — та улыбалась, стоя у калитки их деревенского дома. "Ты была права, мамочка", — прошептала Лариса, осторожно вытирая пыль с рамки.
К вечеру, когда большая часть работы была сделана, раздался звонок в дверь. Это была Ирина — с пакетом пирожков и бутылкой вина.
— Ого! — воскликнула подруга, переступив порог. — Да тут всё по-новому! Не узнать!
Лариса смущённо улыбнулась:
— Захотелось перемен. Проходи, чай как раз готов.
Они расположились на кухне — тоже обновлённой. Теперь здесь стояли два мягких стула вместо громоздких табуретов, а на подоконнике красовались горшки с геранью, которую Лариса купила вчера на рынке.
— Ну, рассказывай, — Ирина разлила чай. — Как всё прошло? Он звонил?
— Нет, — Лариса покачала головой. — Забрал вещи и ушёл. Антон сказал, что отец у него, обживается.
— И как ты? — осторожно спросила Ирина, внимательно глядя на подругу.
Лариса задумалась. Как она? Одинокая пятидесятивосьмилетняя женщина, впервые за четверть века оставшаяся одна. По всем меркам должна горевать, плакать, жалеть о сделанном. Но вместо этого...
— Знаешь, у меня будто воздух стал легче, — она улыбнулась. — Это теперь мой дом. По-настоящему мой.
Ирина понимающе кивнула:
— Я вижу. Ты и сама другая стала. Глаза блестят, спина прямая.
— Правда? — Лариса смутилась. — Я просто... я просто дышу полной грудью, наверное.
— А помнишь, как ты боялась? — Ирина отломила кусочек пирожка. — Говорила: «Куда я без него, как я одна...»
— Помню, — кивнула Лариса. — Просто не знала тогда, что самое страшное — это жить с человеком, который отнимает у тебя тебя.
Они замолчали. За окном сгущались летние сумерки, с улицы доносились детские голоса, где-то играла музыка. Обычные звуки обычного вечера. Но для Ларисы они звучали как-то по-новому — полнее, ярче.
— Я вчера записалась на курсы компьютерные, — вдруг сказала она. — Для пенсионеров. Бесплатные, при библиотеке.
— Молодец! — искренне обрадовалась Ирина. — А то всё собиралась-собиралась.
— Да, — улыбнулась Лариса. — Виктор всегда говорил: «Зачем тебе это в твоём возрасте». А я вот подумала — очень даже нужно. Буду фотографии обрабатывать, с внучкой по видеосвязи общаться.
Ирина подняла чашку:
— За новую жизнь, подруга. За твою свободу.
— За мой дом, — добавила Лариса, чувствуя, как глаза наполняются слезами — не горькими, а светлыми, очищающими.
Позже, проводив Ирину, она вышла на балкон. Двор постепенно затихал, в окнах загорался вечерний свет. Где-то там, в одном из этих окон, возможно, другая женщина стояла на перепутье, не решаясь сделать шаг к себе настоящей.
"Решись, — мысленно обратилась к ней Лариса. — Это того стоит".
Она вернулась в комнату и включила настольную лампу — новую, с абажуром цвета топлёного молока, купленную сегодня. В её мягком свете квартира казалась особенно уютной. Лариса провела рукой по спинке дивана, по корешкам книг на полке, по вышитой подушке.
Мой дом, подумала она. И я в нём — наконец-то дома.