Не люблю я это утро вспоминать, хоть тресни. Вроде и день как день — воскресенье, солнце за окном, запах кофе на кухне. Я тесто на оладушки замешивала, напевала что-то. Мы с Олегом любили так завтракать по выходным — неспешно, со вкусом. Пятнадцать лет вместе, свои традиции появились.
Смотрю — Олег на кухню заходит. Какой-то собранный не по-воскресному, будто на работу собрался.
— Выспался? — спрашиваю, а сама уже масло на сковородку капаю.
— Да, — буркнул он и потянулся за своей кружкой. Любимая, с отколотой ручкой. Я ему сто раз говорила выбросить, а он ни в какую — привык, говорит.
Налил себе кофе, отхлебнул и вдруг выдал, будто о погоде сообщил:
— Мама с отцом к нам переезжают. На следующей неделе.
У меня ложка с тестом так и застыла на полпути к сковородке.
— В смысле — переезжают?
— В прямом, — пожал плечами Олег. — Им одним тяжело становится. Возраст. Будем помогать.
Я осторожно положила ложку обратно в миску. В голове — каша. Родители Олега — люди хорошие, спору нет. Но жить вместе?
— Олеж, может, стоило сначала обсудить это вместе? Всё-таки это... серьёзно.
Он нахмурился, будто я ляпнула какую-то несусветную глупость.
— А чего тут обсуждать-то? Квартира у нас большая. Места всем хватит.
— Дело же не в метрах...
— А в чём? — перебил он, и в голосе появилась сталь. — В том, что ты не хочешь помогать моим родителям?
— Я не это имела в виду, — я почувствовала, как ладони стали влажными. — Просто такие решения обычно принимают вместе, а не...
— Что, мне теперь на семейном совете голосование устраивать, чтобы родителям помочь? — Олег поставил кружку на стол так резко, что кофе выплеснулся. — Мы же семья, Марина. Семья — это когда поддерживают друг друга.
Я прикусила губу. Возразить вроде и нечего — кто ж против помощи старикам? Но как же горько стало от этого "мы же семья". Точно гвоздём по стеклу.
— Когда они приедут? — только и спросила я.
— В субботу, — он допил кофе одним глотком. — Надо гостевую разобрать.
И вышел. Даже не заметил, что я так и стою, как вкопанная, возле плиты с погасшей конфоркой. Масло на сковородке давно перегрелось, начало дымиться.
Я выключила плиту и села на табурет. Руки дрожали. Пятнадцать лет вместе. Пятнадцать! И вдруг — как обухом по голове. Всё решено без меня.
С тех пор как мы поженились, у нас было неписаное правило — все важные вещи решать вдвоём. Квартиру выбирали вместе, машину, даже обои в спальне клеили после трёхдневных споров. А тут — переезд родителей. Навсегда. И я узнаю последней, между кофе и оладьями.
Я не против родителей Олега, правда. Но жить с ними под одной крышей... После того, как три года ухаживала за своей больной мамой, я знала, что это значит. Тогда мы с Олегом только поженились, я разрывалась между работой и уходом за мамой. Олег помогал, конечно, но основная тяжесть легла на меня. Мне до сих пор иногда снятся кошмары, где я не успеваю дать маме лекарство вовремя.
Я тогда выгорела так, что полгода потом отходила. И вот теперь всё сначала?
Сижу на кухне, смотрю на дурацкую сковородку с перегревшимся маслом. И впервые за пятнадцать лет чувствую себя чужой в собственном доме.
Горькая правда
Вечер того дня выдался долгим. Мы почти не разговаривали с Олегом — он засел за компьютером, якобы работал, а я делала вид, что читаю книгу. Хотя какое там чтение, когда в голове полный кавардак. Сидела, перелистывала страницы, а перед глазами всё мелькало: как будем все вместе завтракать, ужинать, сталкиваться в коридоре. И ведь не возразишь особо — родители, как-никак.
Сколько себя помню, свекровь ко мне хорошо относилась. Галина Петровна — женщина деятельная, с характером, но справедливая. Правда, ужасно любит порядок во всём, и мои расставленные по углам цветочные горшки называет «растительным бардаком», а мои кулинарные эксперименты всегда встречает с плохо скрываемым недоверием: «Ты бы, Мариночка, простое что-нибудь приготовила, оно и полезнее». Свёкр — Виктор Александрович — молчун, но добрый и с чувством юмора. Вот только... совсем другое дело — жить под одной крышей.
В спальню мы с Олегом пришли почти одновременно. Он первым скользнул под одеяло, а я задержалась у зеркала — крем ночной наносила, словно в эту ночь это могло помочь.
Тишина висела такая тяжёлая, хоть топор вешай. Олег ворочался, а я всё сидела у зеркала, собираясь с мыслями. Наконец, выключила свет и легла. Руки сами собой сложились на животе, как у покойницы.
— Ты злишься, — не вопрос, а утверждение. Голос Олега прозвучал в темноте глухо.
— Я не злюсь, — я повернулась на бок, спиной к нему. — Я обижена.
— Из-за чего? — он даже приподнялся, я почувствовала, как прогнулся матрас. — Из-за того, что я хочу помочь своим родителям?
— Из-за того, что ты не посчитал нужным даже спросить моего мнения, — ответила я, глядя в темноту перед собой.
— Марин, ну, серьёзно, — раздражённый вздох. — Это же мои родители. Что тут обсуждать?
— Олег, — я повернулась к нему, хотя в темноте видела только смутный силуэт, — ты знаешь, как тяжело мне дался уход за мамой... Ты помнишь, в каком я была состоянии?
— Так это совсем другое, — его голос стал жёстче. — Твоя мама была тяжелобольной. А мои родители вполне самостоятельные. Им просто нужна... ну, близость, что ли. Поддержка.
— Это сейчас так, — я натянула одеяло повыше. — А что будет через год? Через пять? Они ведь не молодеют.
— Слушай, — Олег сел на кровати. — Я думал, ты меня поддержишь. Думал, ты поймёшь.
В его голосе звучало такое искреннее недоумение, что у меня защемило сердце. Я ведь не монстр какой-нибудь, понимаю — родители немолодые, им забота нужна. Но почему так — без разговора, без обсуждения?
— Я бы поддержала, если б ты со мной посоветовался, — сказала я тихо.
— То есть, если б я спросил, ты бы согласилась?
Я промолчала. Не знаю, что бы я ответила, но хотела бы иметь шанс.
— Вот видишь, — Олег снова лёг, повернувшись ко мне спиной. — Сейчас ты не одна, Марина. На тебе нет всей ответственности. Мы все будем помогать — я, ты, даже дети, когда приезжать будут.
Дети... Наши сыновья давно разъехались — Денис в Питере, Антон на Урале. Приезжают на праздники, звонят по выходным. Стало вдруг так горько — вот и мы с Олегом доживём до старости, и, может, тоже придётся к детям переезжать...
— Я не против помогать твоим родителям, правда, — сказала я в спину мужу. — Но мне страшно, что наша жизнь... она изменится бесповоротно.
Олег не ответил — то ли уснул, то ли сделал вид. Я лежала с открытыми глазами и чувствовала, как подступают слёзы. Не хотелось плакать, но они сами текли — беззвучно, безнадёжно. Я знала — свекровь будет вмешиваться во всё: в мою готовку, в расстановку мебели, в наш распорядок. Я больше не смогу ходить по дому в старой футболке и шортах. Не посмотрю вечером сериал со стаканом вина, потому что «как можно столько пить, Мариночка». Здесь больше не будет моего личного пространства.
В темноте спальни я внезапно почувствовала себя такой одинокой, словно лежала не рядом с мужем, а где-то на необитаемом острове. Пятнадцать лет вместе, а понимания — ноль.
Говорят, что женщины замыкаются в себе, когда их не слышат. А что делать, если тебя вообще не захотели услышать?
Чужие на пороге
Так странно устроен человек — даже когда знаешь, что беда на пороге, всё равно теплится надежда: а вдруг пронесёт? Всю неделю я как на иголках ходила — то злилась, то убеждала себя, что всё наладится, то строила сумасшедшие планы купить квартиру побольше, чтобы хоть какой-то угол только для себя оставить.
Но в эту субботу, ровно в полдень, когда над подъездом повисла тень грузовой «Газели» с надписью «Грузоперевозки», поняла: не пронесло.
Олег весь трясся от волнения — то с лестницы сбегал, то телефон теребил, то без конца спрашивал: «Ты не забыла мамину любимую вазу поставить в их комнату?». Я не забыла. Я вообще ничего не забыла — ни кружевные салфетки на тумбочки, ни новое постельное белье. Даже цветы в горшках, свои любимые фиалки, перенесла в их комнату. Может, хоть этим смягчу Галину Петровну.
Дверной звонок прозвучал как приговор. Олег рванул открывать, а я осталась стоять посреди гостиной, руки вдоль тела, словно в армии.
— Мамочка! Папа! — голос Олега звенел от радости, как в детстве.
Топот ног, шорох пакетов, и вот они — на пороге нашей... теперь уже общей квартиры.
Галина Петровна выглядела как-то растерянно — это она-то, всегда собранная и решительная! В руках — огромный кулёк с чем-то, завёрнутым в газету.
— Мариночка, — она подошла, как-то неловко обняла меня одной рукой. — Прости за вторжение...
— Что вы, Галина Петровна, — выдавила я дежурную улыбку. — Какое же вторжение? Добро пожаловать.
Ложь. Такая явная, что даже самой стало противно. Но что я могла сказать? «Простите, но я не хочу, чтобы вы здесь жили»?
Виктор Александрович выглядел ещё более неуютно — стоял в дверях, опираясь на тросточку (с каких это пор у него трость?), и как-то виновато улыбался. Похудел, осунулся. В его глазах читалась такая мучительная неловкость, что мне вдруг стало стыдно за свои мысли.
— Виктор Александрович, проходите, — я постаралась говорить искренне. — Вы, наверное, устали с дороги.
— Да ерунда, Мариша, — он хрипловато засмеялся, и в этом смехе было что-то надломленное. — Мы же не из другого города.
— Папа плохо спал ночью, — пояснила Галина Петровна, проходя в гостиную и оглядываясь, словно впервые здесь была. — Переживал.
В прихожей громоздились коробки и чемоданы. Грузчики втащили ещё и массивный деревянный буфет, который я помнила с первого визита к родителям Олега. Тёмный, тяжёлый — он словно принёс с собой запах их старой квартиры, запах другой жизни.
— Куда это? — спросил молодой грузчик с бритым затылком, придерживая буфет за угол.
— В угловую комнату, — ответил Олег и посмотрел на меня. — Марина, покажешь?
Я молча кивнула и пошла впереди, чувствуя, как у меня дрожат поджилки. В комнате, которую мы подготовили для родителей, стало вдруг тесно и неуютно, хотя ещё вчера она казалась просторной. Грузчики, пыхтя, установили буфет у стены.
— Маринка, прости нас, — тихо сказал вдруг Виктор Александрович, когда мы остались в комнате вдвоём. — Я говорил Гале, что не нужно... что справимся. А она боится, что со мной... что-нибудь случится, а она одна.
Я впервые внимательно посмотрела на него. Постарел. Мешки под глазами, жёлтый оттенок кожи. И этот взгляд — какой-то беззащитный.
— Всё в порядке, правда, — сказала я, и странно — в этот момент не соврала.
Вернувшись в гостиную, я застала немую сцену: Галина Петровна стояла посреди комнаты с моей коллекцией фарфоровых фигурок в руках. Те самые, что я собирала годами и держала на полке возле телевизора. Теперь они были сложены горкой на журнальном столике, а на их месте красовалась большая фотография в рамке — молодые Галина Петровна и Виктор Александрович.
— Мам, ты что делаешь? — Олег смотрел на мать с лёгким испугом.
— Я просто... — она растерянно покосилась на меня. — Я подумала, семейное фото будет здесь кстати. Но если Марина против...
Все смотрели на меня. Олег — с мольбой, Галина Петровна — с вызовом, а Виктор Александрович — с тихой грустью. Я почувствовала, как внутри всё сжимается. Вот оно, началось. Метки территории.
— Конечно, пусть стоит, — сказала я и отвернулась, делая вид, что поправляю скатерть. — Красивое фото.
Остаток дня прошёл как в тумане. Распаковка вещей, бесконечные чашки чая, неловкие разговоры. Галина Петровна то и дело спрашивала, где что лежит, хотя бывала у нас сотни раз. Виктор Александрович устало сидел в кресле, глядя в одну точку. Олег суетился, стараясь угодить всем сразу.
А я наблюдала, как мой дом, моё личное пространство, медленно, но верно становится чужим. Фотографии на стенах, чужие книги на полках, запах другой стиральной машинки в ванной.
К вечеру, когда мы разошлись по комнатам, я долго стояла у окна, глядя на темнеющее небо. Где-то там, за облаками, была луна, но её не было видно. Олег уже спал, уставший от нервного дня. А я всё стояла и думала — интересно, сколько времени нужно, чтобы перестать чувствовать себя пленницей в собственном доме?
Точка кипения
Три недели. Всего три недели понадобилось, чтобы нашей прежней жизни не осталось и следа. Галина Петровна — царица и повелительница кухни. Виктор Александрович — молчаливая тень на диване с газетой и телевизором на максимальной громкости. А я — немой статист в собственном доме.
Вечера стали похожи один на другой: ужин по расписанию, телевизор до десяти, а потом тихий час, как в детском саду. Никаких посиделок с подругами, никаких фильмов допоздна, никаких разговоров о пустяках с Олегом перед сном.
Галина Петровна не скандалила, нет. Она действовала тоньше — постоянными замечаниями, как капля, долбящая камень:
«Мариночка, ты так жаришь котлеты? Они же сухие получатся».
«Надо бы пыль протереть на верхних полках, у меня от этого аллергия».
«Олежек, ты помнишь, как тебе от магазинных пельменей плохо было? Зачем их покупать?»
Олег словно не замечал ничего — ни моего раздражения, ни маминого контроля. Он был счастлив, что все вместе — как в детстве. Вечерами играл с отцом в шахматы, смотрел с матерью старые фотоальбомы, рассказывал им о своих проектах. И мне постепенно всё больше казалось, что я в их жизни лишняя.
В тот вечер, помню, дождь лил как из ведра. Я возвращалась с работы в промокших туфлях и испорченном настроении — весь день был какой-то дёрганый: клиенты с претензиями, начальство с дедлайнами. Хотелось просто прийти домой, принять ванну и забыться сном.
В подъезде стоял запах сырости и кошачьей мочи, лифт как назло не работал. Пока поднималась на шестой этаж, ноги гудели так, что впору волком выть. Открыла дверь своим ключом, разулась, повесила плащ, стряхнув с него капли, и поплелась на кухню.
Там уже вовсю кипела жизнь — Галина Петровна хлопотала у плиты, раздавая указания на каждое движение зятя. Олег послушно нарезал салат и подозрительно радостно улыбался.
— А вот и наша труженица, — проворковала свекровь, окидывая меня критическим взглядом. — Промокла совсем? Сейчас чаю заварю.
— Спасибо, я лучше в душ, — пробормотала я, мечтая только об одном — остаться наконец в одиночестве.
— Потом душ, — Галина Петровна поставила передо мной чашку с дымящимся чаем. — Сначала согрейся, а то простудишься.
И тут я почувствовала, как что-то внутри меня лопнуло. Тонкая плёночка терпения, что я старательно наращивала все эти недели.
— Я не хочу чаю, — сказала я, отодвигая чашку. — Я хочу в душ.
— Да брось ты, Маринка, — вмешался Олег. — Мама права, сначала погрейся.
— Мама права, мама права, — я почувствовала, как кровь приливает к лицу. — А я, значит, не права никогда?
— Ты чего? — Олег замер с ножом для салата в руке.
— Ничего, — я встала так резко, что стул с грохотом отъехал. — Просто хочу напомнить, что у меня тоже есть право решать, что мне делать в моём собственном доме!
— Мариночка, успокойся, — Галина Петровна всплеснула руками. — Чего ты завелась-то?
— Конечно, я должна успокоиться, — горечь, копившаяся неделями, выплеснулась наружу. — Я вообще всегда должна всем угождать, правда? Стать невидимкой в собственном доме! Готовить так, как вам нравится, убираться по вашему расписанию, даже чай пить, когда вы скажете!
— Марина! — Олег шагнул ко мне, но я выставила руку, останавливая его.
— Нет, дай договорить! — слёзы уже текли по щекам, но я их не замечала. — Помнишь, как я три года ухаживала за мамой? Помнишь, во что я превратилась? И ты обещал, что больше никогда... а теперь сам меня в это втягиваешь!
На кухню заглянул встревоженный Виктор Александрович:
— Что случилось?
— Марина решила устроить истерику, — Галина Петровна поджала губы. — Из-за чашки чая.
— Не из-за чая! — я уже почти кричала. — Из-за того, что меня никто не слышит! Из-за того, что я устала жить не в своём доме! Я больше не знаю, кто я здесь! Служанка? Приживалка? Точно не хозяйка!
Олег смотрел на меня так, словно видел впервые. В его глазах читалось недоумение, обида и... страх? Да, пожалуй, он боялся — что я наговорю лишнего, что обижу его родителей, что разрушу эту идиллию, которую он так старательно выстраивал.
— Марин, давай ты успокоишься, — он попытался взять меня за руку, но я отшатнулась.
— Не трогай меня! — выдохнула я. — Ты меня предал, понимаешь? Ты должен был быть на моей стороне!
Повисла оглушительная тишина. Даже дождь, казалось, перестал стучать в окно.
— Так значит, мы с тобой на разных сторонах? — тихо спросил Олег, и в его глазах промелькнула боль.
Я не ответила. Просто развернулась и вышла из кухни, ощущая, как дрожат колени. В спальне упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Плакать больше не хотелось — слёз не осталось. Только тупая боль в груди и звенящая пустота внутри.
Когда-то давно, ещё на заре нашего брака, я спросила Олега: «А что, если мы перестанем друг друга понимать?» Он тогда рассмеялся и сказал: «Я всегда буду на твоей стороне».
Всегда. Какое хрупкое слово.
Голос разума
Не спалось. Часы показывали пять утра, а я уже сидела на кухне и гипнотизировала чайник. Третью неделю после моего срыва мы с Олегом жили как чужие. Словом перекинемся за завтраком — и разбегаемся. Он на работу допоздна, я к подруге, лишь бы дома не сидеть.
Щёлкнул выключатель, и на пороге кухни нарисовалась Галина Петровна — в халате, с растрёпанными волосами.
— Не спится? — спросила она, присаживаясь напротив.
— Угу, — буркнула я. — Чаю?
— Давай.
Я поставила перед ней чашку. Мы молчали. Только чайник тихо пыхтел, да за окном сонно перекликались птицы.
— Мы с отцом уезжаем, — вдруг сказала она.
Я чуть не поперхнулась:
— В смысле?
— В прямом. Квартиру снимем.
— Но почему? — глупо спросила я, хотя ответ и так был ясен.
— Не держите нас здесь, если это разрушает ваш брак, — она смотрела куда-то в окно. — Мы справимся.
В этот момент в дверях появился заспанный Олег.
— Вы чего не спите? — протирая глаза, спросил он.
— Присядь, сынок, — Галина Петровна похлопала по стулу рядом. — Разговор есть.
Олег с подозрением посмотрел на нас, но сел.
— Мы с отцом решили съехать, — без предисловий выпалила мать.
— Ты чего?! — Олег аж подскочил.
— Того. Видишь же — вы с Мариной почти не разговариваете из-за нас.
— Ерунда какая, — отмахнулся Олег. — Подумаешь, поцапались. С кем не бывает?
Галина Петровна вздохнула:
— Сынок, это не просто ссора. Это серьёзно. Марина как загнанный зверь ходит. А ты слепой.
Олег перевёл растерянный взгляд на меня:
— Мариш, правда, что ли?
Я молчала. Что тут скажешь? «Да, твоя мать права, забирай их отсюда»? Язык не поворачивался.
— Дело ведь не в твоих родителях, — наконец выдавила я. — А в том, как ты поступил. Даже не спросил меня, просто поставил перед фактом.
Олег отвёл взгляд. Было видно — задело.
— Ты бы согласилась, если б я спросил? — тихо спросил он.
Вот так вопрос. Я честно задумалась. Может, и правда согласилась бы — если б мы всё обсудили заранее, если б у меня было время привыкнуть к мысли...
— Наверное, да, — честно ответила я. — Но иначе. С условиями. С границами.
— Вот это самое главное, — вдруг сказала Галина Петровна. — Границы. Их нужно уважать. Я, признаюсь, не очень-то умею это делать. Вечно лезу, куда не просят.
Повисла тишина. Олег сидел с таким виноватым видом, что мне вдруг стало его жалко. Хотел как лучше, а получилось...
— Не надо никуда уезжать, — вдруг сказала я. — Давайте просто научимся жить вместе. С уважением.
— Нет, девочка, — покачала головой свекровь. — Если из-за нас рушится то, что вы строили пятнадцать лет, — это неправильно. Мы справимся.
Олег встал, как-то сразу постаревший и осунувшийся.
— Дайте мне пару дней, — сказал он. — Я что-нибудь придумаю.
И вышел из кухни, а мы с Галиной Петровной остались сидеть в тишине, каждая со своими мыслями.
Правильный выбор
Неделя прошла как в тумане. Мы все ходили вокруг да около, стараясь не задеть друг друга лишним словом. Олег почти не бывал дома — уходил рано, возвращался за полночь. «Работы много», — только и говорил.
В тот день я взяла отгул и сидела на кухне, гоняя чай в кружке. За окном осень роняла листья, на душе было муторно.
Хлопнула дверь, и в квартиру влетел Олег — взъерошенный, с горящими глазами и какой-то папкой подмышкой.
— Ты дома? Отлично! — он плюхнулся напротив меня и выложил на стол папку. — Смотри.
Я открыла — внутри договор аренды, фотографии квартиры, какие-то бумаги с печатями.
— Что это? — я перебирала документы, не понимая.
— Квартира для родителей, — выпалил Олег. — В соседнем доме, пять минут пешком. Двушка, с ремонтом.
— Аренда? — только и спросила я, не веря.
— Нет, — Олег пододвинул ко мне ещё одну бумагу. — Я её купил.
— Что?! Откуда у нас...
— Помнишь тот проект для нефтяников? За него наконец выплатили премию. Я внёс первый взнос, остальное в ипотеку.
Я смотрела на мужа и не узнавала. Он же копил на машину, бредил ей два года. И вот так просто...
— Зачем? — только и спросила я.
Олег взял меня за руку:
— Потому что ты важнее. Наш брак важнее. То, что мы строили пятнадцать лет, важнее машины, важнее всего.
И тут меня прорвало. Слёзы хлынули сами собой — не от горя, от облегчения. Я уткнулась лицом в его плечо, чувствуя, как с души падает камень.
— Я думал, ты обрадуешься, — Олег гладил меня по волосам.
— Я рада, — всхлипнула я. — Просто не ожидала.
Когда вернулись родители Олега, мы все сели в гостиной. Олег разложил документы, показал фотографии. Виктор Александрович молчал, а Галина Петровна расплакалась:
— Сынок, но это же таких денег стоит! Мы бы и сами что-нибудь сняли...
— Я всё решил, — отрезал Олег. — Через неделю въезжаете.
— Мы поможем обустроиться, — неожиданно для себя добавила я. — Шторы повесим, мебель расставим.
Свекровь посмотрела на меня долгим взглядом, а потом вдруг обняла:
— Спасибо тебе, девочка.
— За что?
— За моего сына. За то, что не дала ему совершить ошибку.
Вечером мы с Олегом сидели рядом в спальне, впервые за долгое время — без напряжения, без обиды.
— Почему ты боялся сказать, что родители болеют? — спросила я, положив голову ему на плечо.
— Не знаю, — он вздохнул. — Наверное, боялся, что ты согласишься из жалости. А я хотел, чтобы ты приняла их по-настоящему. Глупо вышло, да?
— Не глупо, — я взяла его за руку. — Мы просто разные. И видим мир по-разному.
Через неделю мы все вместе перевозили вещи родителей в их новую квартиру. Светлую, с видом на тот же парк, что и из нашего окна. Галина Петровна раскладывала посуду, Виктор Александрович с облегчением опустился в кресло. Олег таскал коробки, а я развешивала шторы.
И вдруг поняла — я счастлива. По-настоящему. Мой дом снова стал моим. Мой муж снова со мной. А его родители теперь рядом — не слишком близко, чтобы мешать, но и не так далеко, чтобы беспокоиться.
Вечером мы вернулись домой. Я открыла окно, впуская запах осени и свободы.
— Давай закажем пиццу и посмотрим тот сериал? — предложила я.
Олег притянул меня к себе:
— Давай. И можешь надеть свою любимую старую футболку и шорты.
— Откуда ты...
— Я тебя понимаю, даже когда не понимаю, — он тихо рассмеялся.
И в этом парадоксе была вся суть нашей любви.