Вечер после работы обещал быть тихим. Я мечтала о чашке чая с мятой, старом пледе и книге, которую начала читать ещё на прошлой неделе. Библиотека опустела раньше обычного — школьники разбежались по домам из-за дождя, и Анна Петровна отпустила меня пораньше.
Я поднялась на свой четвёртый этаж, привычно перехватив сумку с продуктами. Ключ провернулся в замке как обычно, но дверь почему-то не поддавалась. Толкнула сильнее — и остолбенела.
В прихожей громоздились коробки. Большие картонные ящики с надписями «хрупкое», «посуда», «книги» загораживали проход. Я осторожно переступила через детский ранец, брошенный прямо у порога.
— Лар, это ты? — раздался голос из кухни.
Марина выглянула в коридор с полотенцем в руках. Волосы собраны в неаккуратный пучок, на щеке мука.
— Я тут пироги затеяла. Дети с дороги голодные.
Я замерла с сумкой в руках. Дети? Какие дети?
Словно в ответ на мой немой вопрос из гостиной выкатился мячик, а за ним показалась голова мальчика лет семи.
— Тётя Лара! — закричал он. — А у вас телевизор странный, кнопки не работают!
— Петя, не приставай к тёте, — бросила Марина. — Иди, поиграй с Лизой.
Из комнаты донёсся стук, затем звон разбитого стекла и девичий возглас: «Ой!»
Марина махнула рукой:
— Ничего страшного, разберёмся!
А я всё стояла в дверях собственной квартиры, не решаясь пройти дальше. Мысли путались. Марина — моя двоюродная сестра, которую я не видела три года. И вот она здесь, с детьми, с коробками... Судя по количеству вещей, приехала не на выходные.
— Марина, что происходит? — мой голос прозвучал тише, чем хотелось.
— Лариса, ты разувайся, проходи. Чайник уже вскипел, — сестра говорила обыденно, будто мы виделись вчера. — Я тебе звонила три дня назад, разве ты не получила сообщение?
— Какое сообщение?
— Я писала, что у нас с Игорем... ну, в общем, мы разводимся. Он квартиру продаёт. Нам нужно где-то пожить, пока я не найду работу и не сниму что-нибудь. Месяц-два, не больше.
Я машинально разулась, повесила пальто на крючок, который чудом оказался свободным.
— А... а дети? Сколько их?
— Двое, ты что, забыла? Петя и Лиза. Лизе уже пять, ты её на крестинах видела.
Я кивнула, хотя не помнила никаких крестин. В голове стучало: «Месяц-два, не больше». В моей однокомнатной квартире. С двумя детьми.
Из комнаты донеслась музыка — кто-то включил мой старый проигрыватель. Затрещала любимая пластинка с Вивальди. Потом музыка резко оборвалась.
— Петя! Не трогай там ничего! — крикнула я, но голос пресёкся.
— Да ладно тебе, Лара, — Марина подтолкнула меня к кухне. — Дети есть дети. Ничего страшного. Мы тебя не стесним, вот увидишь.
Она говорила ещё что-то — про бывшего мужа, про то, как ей было тяжело, про то, что я всегда была самой доброй из всей семьи... А я смотрела на свою кухню, где на столе громоздились незнакомые кастрюли, в раковине — чужие тарелки, а на холодильнике — детские магниты с супергероями.
Отчего-то вспомнилось, как мама всегда говорила: «Лариса у нас безотказная, золотое сердце». Это звучало как комплимент, но сейчас показалось приговором.
Внутри поднималась волна протеста, но вместо слов «нет, это невозможно» я пробормотала:
— Надо будет раскладушку достать из кладовки...
Марина облегчённо выдохнула:
— Я уже достала, разобрала в комнате. Ты не беспокойся, мы тебе не помешаем. Будешь пирог с яблоками?
Дом больше не мой
Три дня. Всего три дня прошло, а я уже ловила себя на том, что боюсь возвращаться домой. Вместо привычной тишины меня встречал детский гомон, разбросанные игрушки и вечно включенный телевизор.
Сегодня, переступив порог, я услышала треск, а потом отчаянный вопль Пети:
— Ой, сломалось!
В комнате на полу лежал мой старенький проигрыватель. Крышка треснула, а тонарм безжизненно повис набок.
— Петя, я же просила не трогать, — у меня перехватило дыхание. Этот проигрыватель достался мне от отца. Единственная память.
— Я только хотел послушать, как у вас в детстве было, — мальчик смотрел исподлобья, но без капли раскаяния.
— Марин, — позвала я сестру. — Марин, мой проигрыватель...
Сестра выглянула из ванной с полотенцем на голове.
— Что такое? А, эта штука старая. Не переживай, купим новый. Сейчас и получше есть. Петя, иди руки мой, ужинать будем.
— Но это папин подарок, — мой голос звучал жалко, как у ребёнка.
— Лар, ну это же просто вещь, — она повела плечами. — Не делай трагедию.
В груди что-то сжалось. Я молча подняла проигрыватель, отнесла в кладовку и прикрыла полотенцем, как накрывают покойника.
Позже, когда дети уснули, а Марина ушла на балкон поговорить по телефону, я позвонила нашей общей тёте Вере.
— Тётя Вер, может, я не права, но мне как-то неуютно. Думала, будет на неделю, а Марина уже работу тут ищет... И дети совсем непослушные.
В трубке послышался тяжёлый вздох.
— Ларочка, ну что ты начинаешь. Марине сейчас тяжело, она только после развода. Где ей ещё жить? Не выгонять же родную сестру на улицу?
— Двоюродную, — зачем-то уточнила я.
— Какая разница? Кровь-то одна. Ты одна живёшь в целой квартире, а у неё двое детей. Не переживай, обживутся, легче станет.
Положив трубку, я долго смотрела в окно. За стеклом моросил дождь, размывая огни фонарей. Моя маленькая квартира, мой тихий мир рушился на глазах, а я боялась произнести простое слово «нет».
На следующий день в библиотеке я не выдержала и рассказала обо всём Тамаре Павловне, нашей заведующей. Она выслушала меня, покачивая седой головой.
— И давно они у тебя живут? — спросила она, когда я закончила.
— Пятый день.
— Пятый день? — она вскинула брови. — И ты уже не выдерживаешь? Девочка моя, а я вот двадцать лет так прожила.
— Как это?
— А вот так. Сначала дочь с внуком вернулась после развода. Потом зять помириться решил, к ним переехал. Потом вторая дочь с мужем комнату снимать не смогли, тоже ко мне. И все в моей двушке. Я им и комнаты отдала, сама на кухне спала. Всё «временно», всё «ненадолго».
Тамара Павловна сняла очки, устало потёрла переносицу.
— А потом что случилось? — спросила я.
— А потом я заболела. Инфаркт. В больнице два месяца лежала. Знаешь, что самое удивительное? Никто даже не навестил. Некогда всем. А когда вернулась — они съехали. Вещи мои сложили в коробки, а остальное... Вот эта ваза, — она кивнула на стеклянную вазу с искусственными цветами, — единственное, что от бабушкиного сервиза осталось. Всё остальное разбили, выкинули. Двадцать лет я с ними нянчилась, а как заболела — оказалась не нужна.
— И вы их простили?
— Простить-то простила, только теперь мы чужие люди. Общаемся по праздникам, и то натянуто.
Домой я возвращалась в смятении. В подъезде встретила соседку Нину Григорьевну. Она нахмурилась:
— Лариса, у тебя там что, детский сад открылся? Вчера до одиннадцати шум стоял, уснуть не могла.
— Извините, это... родственники погостить приехали, — пробормотала я.
— Родственники? — она недоверчиво покачала головой. — Смотри, доброта должна быть с кулаками, а то на шею сядут.
В квартире Марина готовила ужин. Плита была заляпана, а на моём любимом фартуке красовалось свежее пятно.
— Лар, я тут подумала, — беззаботно сказала она, помешивая что-то в кастрюле. — Может, мне в вашу библиотеку устроиться? Ты же замолвишь словечко?
Я промолчала. Из комнаты доносился шум детского мультика и визг Лизы. На столе лежали мои книги с загнутыми страницами. Кто-то разрисовал поля цветными карандашами.
В этот момент я поняла: это больше не мой дом. Его у меня отняли без объявления войны.
Тело говорит "нет"
Вначале были звуки — шёпот, шорохи, приглушённый смех. Я проснулась резко, словно от толчка. На часах светились зелёные цифры: 2:37. Из кухни доносились голоса.
— Тише ты, Ларку разбудишь, — шептала Марина.
— Да спит она, не проснётся, — ответил мужской голос.
Я приподнялась на раскладушке. В моей спальне на моей кровати спали дети. Я ютилась в углу на раскладушке, которую мне «великодушно» оставили. Осторожно встала, накинула халат.
На кухне Марина и какой-то смутно знакомый мужчина распивали бутылку вина. Моего вина, которое я берегла для особого случая.
— А, Лариса, — Марина ничуть не смутилась. — Проснулась? Вот, Коля заехал навестить. Помнишь его? На дне рождения тёти Веры виделись.
Я не помнила никакого Колю. А ещё я не могла взять в толк, почему чужой мужчина сидит на моей кухне в третьем часу ночи.
— Вам не кажется, что уже поздно для гостей? — мой голос дрогнул.
— Да ладно тебе, — фыркнула Марина. — Выходные же. Посидим немного и разойдёмся. Хочешь к нам? Коля анекдоты смешные рассказывает.
Я покачала головой. В висках начала пульсировать боль.
— Мне завтра на работу, — соврала я. — И вам бы тоже нужно было выспаться.
Коля с Мариной переглянулись и захихикали, словно школьники. Я вернулась на свою раскладушку. Сон не шёл. Из кухни слышался смех, звон стаканов. Только около четырёх утра Коля наконец ушёл.
Я ворочалась до рассвета, а потом встала и пошла на кухню. Марина спала на диване в гостиной. На столе стояли пустые бутылки, крошки, пепельница с окурками.
Сделала себе чай, но горло сжалось — не могла проглотить ни капли. Голова раскалывалась. Достала тонометр — давление подскочило. 160 на 100. Никогда такого не было.
Выпила таблетки, но легче не становилось. Я присела на табурет, и комната вдруг поплыла перед глазами. Сердце колотилось, будто птица в клетке.
Вечером, вернувшись с работы, я снова обнаружила в квартире беспорядок. Дети посмотрели какой-то страшный фильм и теперь боялись спать одни. Марина постелила им в гостиной, а меня попросила перебраться на балкон.
— Там тепло, застеклённый же. Только на пару ночей, пока они не успокоятся.
Я не нашла сил возразить. На балконе было душно и пахло сигаретным дымом — Марина повадилась курить здесь. Раскладушка еле помещалась между цветочными горшками. Моя герань, которую я выращивала пять лет, стояла теперь на полу, пожелтевшая от нехватки света.
Ночью мне снились кошмары. Я задыхалась, просыпалась, снова засыпала. А утром, собираясь на работу, почувствовала, как пол уходит из-под ног.
Очнулась я от того, что кто-то похлопывал меня по щекам. Надо мной склонилась встревоженная Марина.
— Лара! Лара, ты меня слышишь? Лара!
Я попыталась сесть, но комната кружилась.
— «Скорую» вызовите, — прошептала я.
В больнице мне сделали капельницу. Молоденькая врач с усталыми глазами долго читала мою кардиограмму.
— Гипертонический криз, — сказала она наконец. — И вегетососудистая дистония. Вам нужен покой. Никаких стрессов, понимаете? Нервное истощение налицо.
— У меня дома... родственники живут, — я не знала, зачем это говорю незнакомому человеку. — Дети, шум...
Врач пристально посмотрела на меня.
— Живёте вместе?
— Они приехали погостить. На время...
— На время — это сколько?
— Не знаю. Месяц. Или два... или больше.
Она что-то записала в карточке.
— Вам нельзя нервничать. Это не шутки. Ещё один такой криз, и мы не сможем гарантировать последствия. Инсульт — дело серьёзное.
Я сглотнула.
— Что мне делать?
— Обеспечить себе покой. Любой ценой, — она пожала плечами. — Это ваше здоровье, вам решать.
Меня оставили в больнице на сутки. Впервые за две недели я спала спокойно, без шума и страха. А когда проснулась, то поняла: что-то во мне изменилось. Или сломалось. Или, наоборот, срослось.
Я достала из сумочки блокнот и ручку. Рука подрагивала, но я твёрдо вывела: «Марина, мне очень жаль, но вам придётся съехать». И дальше — чётко, по пунктам, всё, что накипело. Я никогда не была такой решительной. Но тело сказало «нет» раньше, чем я решилась это произнести.
Я больше не могу
Из больницы меня забрала Тамара Павловна. Когда я позвонила ей, она приехала без лишних вопросов.
— К себе домой поедем? — спросила она, помогая мне сесть в такси.
Я покачала головой.
— Можно, я у вас переночую? Мне нужно собраться с силами.
Вечер в её квартире прошёл в тишине и спокойных разговорах. Тамара Павловна не расспрашивала, просто накормила меня супом, дала чистое постельное бельё. У неё была отдельная спальня, куда она меня и определила. Сама легла в гостиной.
— Тамара Павловна, это неудобно, — попыталась возразить я.
— Это моя квартира, — она строго посмотрела на меня поверх очков. — И я сама решаю, что в ней удобно, а что нет.
В этих словах была такая уверенность, которой мне всегда не хватало.
Утром я перечитала написанное в больнице письмо. Исправила несколько фраз, добавила конкретный срок — две недели на поиск жилья.
— Уверена? — Тамара Павловна смотрела, как я складываю письмо.
— Нет, — честно ответила я. — Боюсь до дрожи. Но ещё больше боюсь снова оказаться в больнице. Или вообще не проснуться однажды.
Она кивнула.
— Я тебя отвезу. И подожду внизу. Если что — сразу звони.
...Марина открыла дверь не сразу. Растрёпанная, в мятом халате, она смотрела на меня с недоумением.
— Лара? А мы думали, тебя ещё на пару дней оставят. Врач по телефону сказала, у тебя что-то с сердцем.
— С давлением, — поправила я. — Марина, нам нужно поговорить.
В квартире стоял запах пригоревшей каши. На полу в коридоре валялись раскрытые тюбики помады — мои любимые. Лиза, измазанная красным, выглянула из ванной.
— Тётя Лала плишла! — радостно сообщила она, картавя.
Петя выскочил из комнаты, как чёртик из табакерки.
— Тётя Лара, а мы тут с мамой пиццу заказывали! И мороженое! И чипсы! И...
— Петя, помолчи, — неожиданно жёстко оборвала его Марина. — Лара, ты какая-то бледная. Случилось что-то?
Я прошла на кухню, стараясь не морщиться от беспорядка. Моя безупречно чистая кухня превратилась в подобие свалки. На плите засохли потёки, в раковине громоздилась гора посуды.
— Марина, я хочу, чтобы вы съехали, — я протянула ей письмо. — Здесь всё подробно объяснено. У вас есть две недели.
Марина застыла с открытым ртом. Потом расхохоталась.
— Лара, ты шутишь? Это такой розыгрыш, да?
— Нет, — голос мой звучал твёрже, чем я ожидала. — Это не шутка.
Марина пробежала глазами письмо. Потом медленно опустилась на стул.
— Ты... ты это серьёзно?
— Абсолютно.
— Но куда мы пойдём? У нас нет денег на съём. Я только начала работу искать!
— В письме я всё объяснила. У тебя две недели. И ещё я дам тебе денег на первый взнос за квартиру, — это я решила прямо сейчас, не планировала. — Но жить здесь вы больше не можете.
Лицо Марины исказилось. Из весёлой и беззаботной она вдруг превратилась в хищницу.
— Ты... ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня дети есть, семья. А ты кто? Старая дева! Никому не нужна! Только и можешь, что книжки перебирать!
Я ожидала этого. Спокойно выслушала, не перебивая.
— Марина, я чуть не умерла вчера, — сказала я тихо. — Меня увезли с гипертоническим кризом. Врачи сказали, что ещё один такой приступ — и я могу не выкарабкаться. Всё из-за стресса, который я испытываю последние две недели.
— При чём тут мы? — она всплеснула руками. — Ты просто слабая! Всегда такой была! Тебе бы детей рожать, а не в девках сидеть, тогда бы знала, что такое настоящие проблемы!
Её слова царапали, но уже не ранили, как раньше. Я словно наблюдала за происходящим со стороны.
— Я написала тёте Вере, — продолжила я. — И твоей маме. Они знают о ситуации. Можете поехать к ним, если не найдёте квартиру сразу.
— Не поеду я к матери! — взвизгнула Марина. Кажется, это задело её за живое. — Она меня со свету сживёт!
— Это твоё решение. Но через две недели вас здесь не должно быть.
— А если мы не уедем? — она прищурилась. — Что, в суд подашь? На родную сестру? Тётя Вера тебя живьём съест!
— Я вызову полицию, — я и сама не знала, откуда взялась эта решимость. — И да, подам в суд. И расскажу всем, как вы обращались с моими вещами. Как ты водишь мужиков по ночам. Как дети испортили папин проигрыватель.
Марина побледнела. Видимо, она не ожидала такого отпора. За её спиной появились испуганные дети.
— Мама, почему ты кричишь? — спросил Петя.
— Потому что ваша тётя Лара выгоняет нас на улицу! — Марина театрально заломила руки. — Мы останемся без крыши над головой!
Я не выдержала:
— Не лги детям! Я даю вам время и деньги на съём. И не вынуждай меня говорить при них вещи, которые им не стоит слышать.
Лиза заплакала, Петя насупился.
— Вы злая, — сказал он. — Мама говорила, что вы добрая, а вы злая.
В его глазах стояли слёзы, и на секунду мне стало стыдно. Но потом я вспомнила бессонные ночи, испорченные вещи, своё разбитое убежище. Свою жизнь, которую у меня отняли, не спросив.
— Мне очень жаль, Петя, — ответила я. — Но иногда взрослым приходится принимать сложные решения.
Я развернулась и вышла, оставив Марину с открытым ртом. Сердце колотилось, руки дрожали, но в душе было странное облегчение. Я больше не просила. Я требовала то, что принадлежит мне по праву. Свою жизнь.
Свобода — это одиночество без страха
Они съехали через десять дней. Не прощаясь. Просто однажды я вернулась с работы и обнаружила ключи в почтовом ящике. В квартире ещё витал запах чужих духов, но вещей уже не было.
Я открыла окна настежь, впуская морозный воздух ноября. Холод щипал щёки, но я стояла, глубоко вдыхая. Свободно. Впервые за месяц.
Тишина оглушала. За эти недели я привыкла к постоянному шуму, грохоту, детским голосам. А сейчас даже шаги отдавались гулким эхом.
Сбросив пальто прямо на пол прихожей, я обошла квартиру. В комнате на обоях остались следы от скотча — видимо, Петя вешал свои рисунки. На кухне исчезла половина моей посуды. Ну и пусть. Я достала тряпку и начала оттирать всё, до чего могла дотянуться.
Марина не оставила записки, но это было предсказуемо. Наверное, проклинает меня на чём свет стоит. Позже я узнала от тёти Веры, что они всё-таки поехали к Марининой маме в Саратов. Тётя звонила отчитать меня, но когда услышала про больницу, неожиданно смягчилась:
— Ну ладно, болезнь — это серьёзно. Не хватало ещё нам тебя хоронить. Но всё-таки ты слишком жёстко поступила.
— Я предлагала помощь с деньгами, — возразила я. — С поиском квартиры. Просто не могла больше жить так, тётя Вера.
— Ты всегда была слишком правильной, Лара, — вздохнула она. — Но Маринка тоже хороша. Мне соседка твоя звонила, жаловалась на шум. Стыдно.
Я улыбалась, слушая тётины причитания. Раньше я бы расстроилась, приняла вину на себя. Сейчас — нет.
...Уборка заняла два дня. Я выкинула всё, что напоминало о Марине и детях. Постирала шторы, перемыла полы, проветрила каждый угол. Моя крепость была разрушена, но теперь я её восстанавливала.
Когда квартира засияла чистотой, я вдруг почувствовала пустоту. За месяц хаоса я привыкла к тому, что всегда есть враг, с которым нужно бороться. А сейчас?
Взгляд упал на накрытый полотенцем проигрыватель в углу. Я осторожно сняла ткань, погладила треснувшую крышку. Сердце сжалось, но злость больше не поднималась к горлу.
— Ты ещё можешь играть, — прошептала я, бережно устанавливая пластинку. — Ты просто надломленный, как и я.
Игла коснулась винила, в комнате зазвучал хриплый голос Окуджавы. Я прикрыла глаза и впервые за долгое время не думала ни о чём. Просто слушала.
В выходные я ходила по мебельным магазинам и выбрала себе новое кресло. Мягкое, глубокое, цвета осеннего клёна. Такое, в котором можно утонуть с книгой. Раньше я бы не позволила себе такой роскоши — откладывала деньги, экономила. Но сейчас поняла: жизнь не ждёт, когда ты решишься на счастье.
Кресло привезли через неделю. Я устроилась в нём с чашкой чая и новым романом. За окном падал снег — первый в этом году.
— С новосельем, — сказала я себе и рассмеялась.
В библиотеке Тамара Павловна одобрительно кивнула, когда я рассказала ей о переменах.
— А я записалась на курсы, — призналась я. — По истории искусства. Всегда мечтала, но всё не решалась.
— Давно пора, — она похлопала меня по руке. — Только не ходи туда, как на работу. Получай удовольствие.
Удовольствие. Странное слово. Я никогда не задумывалась, что может приносить мне удовольствие. Всегда жила для других — для родителей, пока были живы, для родственников, для коллег. Умение говорить «нет» оказалось первым шагом к тому, чтобы научиться говорить «да» — себе и своим желаниям.
Через месяц пришло письмо от Марины. Настоящее, бумажное. Я не сразу решилась открыть конверт. Но любопытство победило.
«Лара, прости меня за всё. Я была ужасной сестрой и отвратительной гостьей. Мама каждый день напоминает, какая ты была добрая, что приютила нас, а я даже спасибо не сказала. Теперь понимаю, как тебе было тяжело. Мы сняли квартиру, маленькую, но свою. И ты была права. Детям так лучше — у них свой дом, пусть крошечный. Им нужна стабильность. Я устроилась на работу, вечерами учусь на курсах. Жизнь налаживается. Спасибо тебе — за то, что вытолкнула меня в эту новую жизнь. Прости ещё раз. Марина».
Я перечитала письмо дважды. Потом аккуратно сложила его и убрала в шкатулку, где хранила старые фотографии. Подошла к зеркалу — в отражении увидела себя, улыбающуюся. В глазах больше не было затравленного выражения.
Вечерами в моей квартире теперь часто играла музыка. Иногда я пекла пироги — просто для себя. А в воскресенье планировала мелкие радости на неделю: новую книгу, прогулку в парке, маленькую чашку из антикварного магазина.
Я больше не боялась одиночества. В нём не было пустоты — только свобода выбирать.
Однажды на курсах истории искусства один слушатель — седовласый мужчина с добрыми глазами — пригласил меня на кофе. Мы проговорили три часа. А потом ещё. И ещё.
Но это уже совсем другая история. История женщины, которая наконец-то научилась говорить главное слово в своей жизни — «я». И за этим «я» теперь стояла не робость и желание угодить, а спокойная уверенность в своём праве на счастье.