Тусклый свет настольной лампы мягко разливался по старинному комоду, заставленному семейными фотографиями. Анна Петровна Смирнова, сидя в своей уютной комнате размером чуть больше десяти квадратных метров, методично складывала белоснежные носочки полуторагодовалого внука Максимки. Каждое движение — точное и бережное, как у опытной мастерицы, привыкшей за долгие годы к домашним хлопотам.
За тонкой перегородкой слышались приглушённые голоса сына Дмитрия и невестки Леры. Анна невольно прислушивалась, но старалась не выдавать своего внимания. Её руки продолжали работу: складывать, разглаживать, укладывать — как будто этот ритмичный процесс был единственным, что держало её в этот момент на плаву.
Радионяня, которую обычно использовали для того, чтобы слышать ребёнка, на этот раз стала невольным свидетелем разговора, который Анна, наверное, никогда не должна была услышать.
— Я больше так не могу, — голос Леры звучал раздражённо и устало. — Она везде. Даже когда молчит — давит. Я чувствую себя постоянно под наблюдением.
Анна замерла, носочки выскользнули из её похолодевших пальцев.
— Потерпи ещё чуть-чуть, — ответил Дмитрий, и в его голосе Анна уловила тревожные нотки. — Потом что-нибудь придумаем…
«Что придумаем?» — эхом отозвалось в голове.
Она медленно опустила руки на колени, чувствуя, как внутри разрастается что-то странное — смесь боли, обиды и глухого отчаяния. Тридцать лет назад, когда рождался Дмитрий, она была готова на всё ради сына. Теперь, казалось, её присутствие стало обузой.
Слёзы не потекли. Они комом застряли где-то глубоко внутри, превращаясь в твёрдость и решимость. Анна Петровна медленно, очень медленно выдохнула, словно пытаясь выдохнуть из себя всю накопившуюся боль.
Следующие дни стали для Анны Петровны испытанием на прочность. Каждое движение, каждый вздох теперь казались натянутой струной. Она старалась быть незаметной — тенью в собственном доме, где когда-то была хозяйкой и опорой.
Утренние сборы внука в детский сад превратились в молчаливый балет отчуждения. Лера торопливо суетилась, проверяя сумку, — но никогда не говорила «спасибо». Максимка, чувствуя напряжение, прижимался то к бабушке, то к маме, словно пытаясь удержать семейный якорь, который вот-вот мог оборваться.
Дмитрий, некогда разговорчивый и открытый сын, теперь редко задерживался дома. Торопливые объятия на пороге, мимолётный поцелуй жене и быстрый кивок матери. Анна ловила его взгляды — виноватые, но не искренние. В них была усталость человека, который не находит в себе силы что-то изменить.
Воспоминания нахлынули внезапно. Она вспомнила себя — молодую, одинокую маму, которая работала посменно, чтобы вырастить Дмитрия. Никаких отпусков, никаких выходных. Каждая копейка — на его развитие, образование, будущее. А теперь… теперь она чувствовала себя лишней.
«Служанка, — горько подумала Анна. — Бесплатная служанка, которую терпят из жалости».
Однажды, когда Лера суетилась с посудой, Анна не выдержала. Тихо, почти шёпотом, но с такой внутренней силой, что Лера вздрогнула:
— Не волнуйся, скоро я «что-нибудь придумаю», как ты хотела.
Повисла звенящая тишина. Лера медленно обернулась, тарелка в её руках задрожала. В глазах — смесь шока, вины и непонимания.
Дмитрий, услышавший эту фразу, замер. Его лицо стало белым, словно мел. Анна видела — он понимает, что она всё слышала. Всё знает.
Анна собирала вещи, методично складывая их в старый, потертый чемодан мужа, доставшийся ей после его смерти. Каждая вещь — словно страница жизни. Фотография сына в армии, вязаный платок, подаренный подругой Галиной много лет назад, зачитанная книга стихов Пастернака.
Максимка смотрел непонимающими глазами. Он чувствовал, что что-то происходит неправильно, но был слишком мал, чтобы осознать глубину происходящего.
— Бабушка, ты куда? — всхлипнул он.
Анна наклонилась, нежно погладила внука по голове: — Я ненадолго, деточка. Просто немного отдохну.
Лера стояла в дверях, комкая фартук. Дмитрий виновато топтался рядом. Они не ожидали такого решительного шага.
— Мам, — начал было Дмитрий, — давай поговорим.
Анна подняла глаза. Усталые, но твёрдые. В них была та самая сила, с которой она когда-то одна растила сына.
— Нечего говорить, — тихо ответила она. — Я всё уже услышала.
Записка, которую она оставила на кухонном столе, была короткой. Несколько строк о том, что ей нужно немного времени для себя. Никаких обвинений. Никаких слёз.
Подруга Галина встретила её как родную. Они были подругами ещё со школы, пережили столько, что могли понимать друг друга с полуслова.
— Хочешь чаю? — спросила Галина.
— Хочу жизнь, — ответила Анна. — Настоящую. Для себя.
Впервые за долгие годы она почувствовала странное, но удивительное ощущение свободы. Она больше не была только матерью и бабушкой. Она была просто Анной. Неделя за неделей жизнь Анны менялась. В доме Галины было тепло и уютно, но главное — здесь была свобода. Она записалась на курсы акварельной живописи, о которой мечтала всю жизнь.
Ее руки, привыкшие стирать, готовить, штопать, теперь осторожно касались кисти, оставляя на бумаге нежные разводы весенних цветов. Дмитрий приехал неожиданно. Анна услышала его шаги задолго до того, как он постучал. Галина, хозяйничавшая на кухне, многозначительно переглянулась с подругой.
— Мам, — начал Дмитрий, — я хочу извиниться.
Его голос дрожал. Не от слабости — от искренности. Он сел напротив, и Анна впервые за долгое время увидела настоящего сына — не делового мужчину, не отца, а просто мальчишку, которому нужна мама.
— Я трус, — признался он. — Лера написала письмо. Мы поняли, что потеряли тебя, пытаясь сэкономить твоё время и силы.
Анна слушала. Её акварельный цветок остался незавершённым — капли краски медленно расплывались по листу.
Лерино письмо лежало рядом. Несколько страниц исписанных от руки, с разводами слёз и размазанными буквами. О том, как они не умели говорить. Как боялись показаться слабыми. Как любили, но не умели это выражать.
— Я не вернусь жить с вами, — твёрдо сказала Анна. — Но буду приезжать. По выходным. Когда захочу.
Дмитрий кивнул. Впервые за долгое время между ними было настоящее понимание.
Максимка прижался к бабушке, утащив со стола акварельный лист. На нём остались детские следы — смешные, неуклюжие, но такие искренние.
Анна улыбнулась. Её жизнь только начиналась.