Прости, мама важнее
Странно, как одна фраза может перевернуть всю жизнь. «Прости, мама важнее», — сказал он тогда, и триста тысяч исчезли с моего счёта. Но не деньги разбили моё сердце — а предательство, такое обыденное в его устах, словно он заказывал кофе в привокзальном буфете.
Сейчас я сижу у окна нашей съёмной квартиры в Заречье, где уже пятый год снимаю однокомнатную у Анны Петровны, вдовы инженера. Дождь барабанит по карнизу, словно чьи-то нетерпеливые пальцы. Мне пятьдесят восемь, и я смотрю на свои руки — они уже не те, что были двадцать лет назад. Вены проступили, кожа стала тоньше, но эти руки вырастили сына. Эти руки когда-то держали его крошечное тельце в роддоме номер три.
Телефон молчит уже третью неделю. Я не выдержала и позвонила сама, но гудки сменились механическим голосом: «Абонент временно недоступен». Временно. Какое обманчивое слово.
Деньги собирала пять лет. После сокращения в НИИ пришлось идти администратором в стоматологию. Каждый месяц откладывала. Мечтала о маленьком домике в пригороде. Ничего особенного: две комнаты, кухня и терраса, чтобы пить чай с малиновым вареньем по вечерам. Может, завести кошку. Серую, как та, что была у нас, когда Олежка был маленьким.
— Вера Николаевна, вы не заболели? — спросила вчера соседка, встретив меня у подъезда. — Бледная какая-то.
Я улыбнулась. Такая у меня привычка — улыбаться, когда больно. Мама научила: «Не показывай слабость, Верочка. Никогда не показывай».
— Всё хорошо, Людмила Андреевна. Просто не выспалась.
Не рассказывать же ей, что сын, которому я отдала всю свою жизнь, забрал мои сбережения и исчез. И всё из-за неё. Из-за женщины, которую он встретил полгода назад.
Лариса. Так её зовут. Я видела её дважды. Высокая, тонкая, с этими модными сейчас прядями разных оттенков. Голос низкий, с хрипотцой. Старше Олега на пять лет.
— Мама, она потрясающая, — говорил он, светясь от счастья. — Ты только познакомься с ней поближе.
Я пыталась. Господи, как я пыталась! Пригласила их на воскресный обед. Приготовила всё, что любит Олег: гречневый суп с белыми грибами, котлеты с пюре, яблочный пирог. Накрахмалила скатерть, достала бабушкин сервиз — тот самый, с синими цветами, который берегла для особых случаев.
Лариса пришла с бутылкой итальянского вина и коробкой конфет. Безупречно вежливая, с лёгкой улыбкой, которая не затрагивала глаз. Говорила о своей работе в туристическом агентстве, о поездках за границу, о планах открыть собственный бизнес.
— А что с сыном будет? — вырвалось у меня.
— В каком смысле? — её брови изогнулись.
— Ну, Олег ведь только на второй курс перешёл. Ему учиться ещё три года.
Лариса переглянулась с Олегом, и что-то в этом взгляде кольнуло меня.
— Мы справимся, — ответил за неё сын. — Я могу и учиться, и работать одновременно.
Я не стала говорить, что он уже пробовал. Месяц проработал курьером и бросил: «Мам, это невыносимо, я не успеваю к семинарам готовиться». А я тогда только обрадовалась, что сын будет больше времени уделять учёбе.
После того обеда они стали приходить реже. Олег звонил каждые два-три дня, говорил торопливо, будто отмечался. А потом и звонки стали реже.
В апреле он пришёл один. Сел на кухне, барабанил пальцами по столу. Я сразу поняла: что-то случилось.
— Мам, мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
Сердце ёкнуло. Неужели опять бросил университет? Мы столько сил потратили, чтобы он поступил на юридический.
— Ларисе нужна операция. Срочная.
Я опустилась на стул напротив.
— Что с ней?
— Киста. Большая. Врачи говорят, нельзя медлить.
— А страховка?
— Эту операцию не покрывает. Нужно триста тысяч, мам. Я везде искал, но...
Он не договорил, но я поняла. Мой счёт. Мои сбережения. Моя мечта о маленьком домике.
— Олежа, это всё, что у меня есть, — голос дрогнул.
— Я знаю, мам. Я верну. Клянусь, каждую копейку верну. Просто сейчас... Ты же понимаешь?
Как я могла отказать? Это же мой сын. Моя кровь.
На следующий день мы вместе поехали в банк.
Три недели прошло. Телефон молчит. В соцсетях Олег не появляется. Я позвонила его соседу по общежитию, Виталию.
— А вы разве не знали? — удивился тот. — Они с Ларисой уехали. Вроде в Турцию. Олег сказал, что взял академический отпуск.
Турция. Академический отпуск. Операция.
Что-то не складывалось в этой истории. Внутри росло тяжёлое, гадкое подозрение. Я не хотела ему верить, гнала от себя эти мысли. Но они возвращались, как назойливые мухи.
Вчера зашла на страницу Ларисы. И увидела. Фотографии с побережья. Загорелый Олег с коктейлем в руке. Яхта. Подпись: «Наш медовый месяц. Спасибо, любимый, за этот подарок».
Медовый месяц. За триста тысяч. За мои триста тысяч.
Я долго сидела, глядя в экран. Потом закрыла ноутбук и пошла на кухню. Заварила чай. Руки дрожали так, что горячие капли падали на стол.
«Прости, мама важнее», — сказал он. Только мамой оказалась не я.
Ночью не спала. Всё думала — где я ошиблась? Когда упустила сына? Может, когда развелась с его отцом? Олежке тогда было семь. Витя пил, скандалил. Я не выдержала, забрала сына и ушла. Может, мальчику не хватало отца? Или я слишком баловала его, отказывая себе во всём?
Вспомнила, как однажды, когда Олегу было пятнадцать, я нашла в его комнате сигареты. Не ругала — сели, поговорили. Он обещал больше не курить. А через неделю я снова почувствовала запах табака от его куртки. И снова разговор, и снова обещания. Так повторялось несколько раз.
Наутро я пошла в полицию. Молодой лейтенант выслушал меня с сочувствием.
— Операция? У вас есть подтверждение диагноза? Выписка из больницы?
— Нет, я... я поверила сыну.
— А свидетельство о браке видели?
Я покачала головой.
— Вера Николаевна, скорее всего, вас обманули. Вы деньги добровольно перевели?
— Да. Сами понимаете, сын просил...
— Тогда это не мошенничество в юридическом смысле. Это гражданско-правовые отношения. Можете подать в суд, но... — он замялся. — Без расписки, без доказательств того, что это был именно заём, а не подарок...
Я всё поняла. Поблагодарила и вышла.
Сегодня открыла холодильник и обнаружила, что он почти пуст. Когда я в последний раз ходила в магазин? Кажется, три дня назад. Нужно взять себя в руки. Нельзя так.
На работе Марина Викторовна, главврач, вызвала меня к себе.
— Вера Николаевна, что с вами происходит? Вторую неделю как в воду опущенная. Пациенты жалуются, что вы невнимательны.
— Простите, личные проблемы.
— Я понимаю, но нужно разделять личное и рабочее. Возьмите отпуск, если нужно.
Отпуск. Без денег. Куда я поеду? На что?
Вечером позвонила Люда, подруга с института. Единственная, с кем поддерживаю отношения все эти годы.
— Вера, ты где пропала? Я звоню, звоню.
Я не выдержала. Расплакалась. Рассказала всё.
— Господи, Вера, — выдохнула она. — Как же так?
— Не знаю, Люда. Не знаю.
— Приезжай ко мне. Сейчас же. Нечего тебе одной сидеть.
Я отказалась. Не хотела никого видеть. Даже Люду.
Перед сном открыла старый альбом. Вот Олежка идёт в первый класс. Белая рубашка, огромный букет астр. Вот он на новогоднем утреннике — Зайчик с морковкой. А здесь мы на море, в Евпатории. Последний отпуск, который мы смогли себе позволить. Олегу двенадцать, он загорелый, счастливый, с обветренными губами и солью в волосах.
Дальше — выпускной. Золотая медаль. Я так гордилась им. «Мой умница», — говорила всем. А соседка Людмила Андреевна как-то сказала: «Избаловали вы его, Вера Николаевна. Не будет ему в жизни счастья с таким характером».
Я обиделась тогда. А теперь думаю — может, она была права?
Утром раздался звонок. Номер незнакомый.
— Вера Николаевна? Добрый день. Меня зовут Ирина, я сестра Ларисы.
Сердце заколотилось.
— Случилось что-то с Олегом?
— Нет-нет, с ним всё в порядке. Я звоню, потому что... — она запнулась. — Мне стыдно за сестру. И за вашего сына тоже.
— Вы знаете, что произошло?
— Знаю. Лариса... она сложный человек. После смерти отца она замкнулась. Он ушёл внезапно, сердце. Ей было пятнадцать. Мать сразу же привела нового мужчину в дом, словно пыталась заполнить пустоту. А Лариса... она поклялась, что никогда не будет зависеть от мужчин, как наша мать. Умеет влюбить в себя, заставить сделать то, что ей нужно. Использует людей, чтобы не привязываться самой.
— Значит, никакой операции не было? — внутри всё сжалось от предчувствия ответа.
— Какая операция? Они деньги на медовый месяц собирали. Лариса хвасталась, что уговорила Олега взять у вас. Говорила: «Старуха и так проживёт, а нам нужно жизнь начинать красиво».
Старуха. Меня, в пятьдесят восемь, назвали старухой.
— Вера Николаевна, я не знала, что они у вас последнее взяли. Лариса сказала, что вы обеспеченная женщина, что у вас несколько квартир.
Я горько усмехнулась.
— У меня нет даже одной своей квартиры. Я снимаю комнату у пожилой женщины.
В трубке повисла тишина.
— Простите, — наконец сказала Ирина. — Я могу чем-то помочь?
— Если у вас есть контакты Олега, передайте, что я хочу с ним поговорить.
— Конечно. И ещё... Не хотела говорить, но вы должны знать. Они не расписывались. Лариса просто выложила фотографии с подписью про медовый месяц, чтобы вызвать зависть у подруг.
Когда разговор закончился, я долго сидела неподвижно. Внутри была пустота. Не боль, не гнев — просто пустота, словно кто-то выскоблил всё из груди.
Прошла неделя. Олег не позвонил. Но я больше не ждала. Что-то во мне изменилось после разговора с Ириной. Словно пелена спала с глаз, и я увидела то, чего не хотела замечать годами.
Я всегда оправдывала сына. Когда он бросил музыкальную школу, потому что «слишком сложно». Когда его исключили из баскетбольной секции за пропуски. Когда он менял университеты, подруг, увлечения как перчатки. «Он ищет себя», — говорила я подругам. «Он творческая натура».
Только творчества я так и не увидела. Зато видела, как он легко бросает всё, что требует усилий. Как умеет очаровывать, когда ему что-то нужно. Как смотрит холодными глазами, когда получает желаемое.
В пятницу поехала в банк. Закрыла свой счёт. Открыла новый. Разговор с менеджером был коротким.
— Не хочу, чтобы кто-то имел доступ к моим деньгам. Никто.
Вечером позвонила Люда.
— Ты как?
— Лучше, — и это была правда.
— Нина с работы приглашает на дачу в выходные. Поедешь?
Раньше я бы отказалась. Олег мог позвонить, мог заехать. Я всегда была дома на случай, если понадоблюсь сыну.
— Поеду, — сказала я.
На даче у Нины было шумно и весело. Три одинокие женщины, три разные судьбы. Нина — вдова, Люда — разведена, детей нет. И я — со своей историей.
За ужином, после второго бокала вина, я рассказала им всё. Не жалуясь, просто констатируя факты.
— Знаешь, — сказала Нина, когда я закончила, — когда Серёжа умер, я думала, жизнь кончена. Два года как во сне прожила. А потом поняла: мне пятьдесят пять, и я могу ещё столько всего сделать для себя. Не для мужа, не для детей — для себя.
— И что ты сделала? — спросила я.
— Записалась на уроки живописи. Представляешь? Всю жизнь хотела, но всё откладывала. То Серёжа считал это блажью, то денег не было, то времени.
Она встала, вышла из комнаты и вернулась с небольшим холстом. На нём был изображён летний сад, залитый солнцем. Не шедевр, но в нём чувствовалась жизнь.
— Красиво, — искренне сказала я.
— Первая картина, которой я довольна, — улыбнулась Нина. — Знаешь, что самое главное? Я наконец-то делаю то, что хочу я, а не то, что от меня ждут другие.
Её слова зацепили что-то внутри. Когда я в последний раз делала то, что хотела именно я? Пять лет откладывала деньги на домик. А до этого? Всё для Олега. Только для него.
Вспомнилось вдруг, как Олежке было девять. Мы возвращались из магазина, и какой-то пьяный мужчина начал приставать ко мне. Я пыталась уйти, но он схватил меня за руку. И тут мой маленький сын встал перед ним, расправил худенькие плечи и сказал: «Отойдите от моей мамы!» Голос дрожал, но глаза были решительные. Мужчина рассмеялся, но отстал. А Олег всю дорогу держал меня за руку крепко-крепко и говорил: «Не бойся, мам, я с тобой. Я всегда буду тебя защищать».
Где теперь тот мальчик с горящими глазами? Когда он превратился в человека, способного так легко предать самого близкого человека?
Домой вернулась в воскресенье вечером. Открыла дверь и вздрогнула. В коридоре горел свет. На вешалке — знакомая куртка.
Олег сидел на кухне. Осунувшийся, с красными глазами.
— Привет, мам, — тихо сказал он.
Я молча прошла мимо, сняла плащ, разулась. Вымыла руки. Только потом вернулась на кухню.
— Зачем пришёл?
— Ты не рада меня видеть?
Раньше я бы бросилась обнимать. Стала бы готовить ужин, расспрашивать. Но не сегодня.
— Отвечай на вопрос, Олег.
Он опустил голову.
— Мне некуда идти.
— А где Лариса? Где твоя «настоящая мама»?
Он вздрогнул.
— Ты знаешь?
— Знаю. Всё знаю. И про операцию, которой не было. И про медовый месяц, который был.
— Мама, я могу объяснить...
— Не нужно. Ирина всё объяснила. Сестра твоей Ларисы.
— Она звонила тебе? — он поднял на меня испуганные глаза.
— Да. Рассказала, как вы посмеялись надо мной. Как назвали меня старухой.
— Мама, это Лариса сказала, не я. Я никогда...
— Олег, — перебила я, — где мои деньги?
Он замолчал.
— Потрачены, — наконец признался. — Лариса... она убедила меня, что мы заслуживаем отдых. Что ты поймёшь. Что потом я всё верну.
— И где она сейчас, твоя Лариса?
— Ушла. К какому-то бизнесмену. Сказала, что я неудачник, как и моя мать.
В другое время эти слова ранили бы меня. Но не сейчас.
— И что ты хочешь от меня?
— Пожить немного. Пока не найду работу. Не встану на ноги.
Я смотрела на него — своего единственного сына. И не чувствовала ничего, кроме усталости.
— Нет, Олег. Я больше не буду твоей страховкой на случай неудач.
— Мам, ты выгоняешь меня? — его глаза расширились от удивления.
— Нет. Но и жить здесь я тебе не позволю. У тебя есть выбор: либо возвращаешься в общежитие и учишься, либо идёшь работать и снимаешь квартиру. В любом случае, тебе придётся вернуть мне деньги.
— Но как? У меня ничего нет!
— Устройся на работу. Подпиши расписку о возврате долга. По десять тысяч в месяц. За два с половиной года вернёшь.
— Ты серьёзно? — он смотрел на меня, как на чужую. — Ты моя мать! Ты не можешь...
— Могу, — твёрдо сказала я. — И буду. Я слишком долго позволяла тебе использовать себя.
— Но ты же всегда говорила, что любишь меня больше всего на свете!
— Люблю. Но это не значит, что должна давать тебе разрушать свою жизнь. И мою — тоже.
Он встал, пнул стул.
— Да пошла ты! Сидишь тут одна, никому не нужная! Только мной и жила! А теперь строишь из себя...
Я подняла руку, останавливая этот поток.
— Уходи, Олег. Прямо сейчас.
— Уйду! И не вернусь больше! Можешь не ждать!
Я молча смотрела, как он собирает вещи, как хлопает дверью, как его шаги затихают на лестнице.
Потом подошла к окну. Видела, как он выходит из подъезда, оглядывается по сторонам. На мгновение поднимает голову. Я отступила в тень — не хотела, чтобы он видел меня.
Когда Олег скрылся за углом, я достала телефон. Нашла номер Нины.
— Привет, — сказала я. — Помнишь, ты говорила про уроки живописи? Можно с тобой в следующий раз?
Прошёл год. Мой маленький домик — всего одна комната и кухня — стоит на окраине города. Вокруг соседские дачи, но я живу здесь постоянно. С работы уволилась — нашла место администратора в художественной студии. Меньше платят, но и атмосфера другая.
Триста тысяч я так и не смогла накопить заново. Но мне хватило на первый взнос по ипотеке на эту крошечную дачу. Остальное выплачиваю понемногу. В пятьдесят девять взяла ипотеку на пять лет — многие крутили пальцем у виска. А мне всё равно.
На подоконнике — герань. На стене — мои первые картины. Неумелые, наивные, но мои.
Олег не вернулся. Потом звонил несколько раз, просил денег. Я отказывала. В последний раз позвонил полгода назад. Сказал, что уезжает в Петербург, что нашёл работу. Попросил прощения. Я простила. Но денег не дала.
Вечереет. Я сижу на крыльце своего домика. Крошечного, но своего. Пью чай с малиновым вареньем. Рядом мурлычет серая кошка — взяла из приюта месяц назад.
Иногда я думаю: может, и хорошо, что так получилось? Может, иначе я бы никогда не начала жить для себя? Я так привыкла быть мамой, что забыла, каково это — быть просто женщиной. Верой Николаевной Сомовой, которая любит живопись, тихие вечера и малиновое варенье.
Телефон пиликает — сообщение от Нины:
«Выставка в воскресенье. Не забыла? Твои две работы тоже будут!»
Я улыбаюсь. Нет, не забыла. И никогда не забуду тот день, когда сказала сыну «нет». День, когда началась моя новая жизнь.
Смотрю на закат, растворяющийся в розовой дымке. Картина, которую никто не сможет отнять. Я думаю о Ларисе – женщине, потерявшей себя в страхе одиночества. Возможно, через годы она тоже найдет силы остановиться и посмотреть вокруг. А может, так и будет бежать дальше, меняя чужие жизни на мгновения иллюзий.
У меня нет к ней ненависти. Только странная благодарность — за то, что увидела в ней свое возможное будущее. За то, что не повторила ее путь.
Триста тысяч исчезли с моего счёта. «Прости, мама важнее», — сказал он тогда.
Он был прав. Мама действительно важнее.
Только этой мамой оказалась я сама.
Впервые за долгие годы я не жду звонка. Не жду прощения или возвращения. Я жду рассвета. Себя. Свою настоящую жизнь, которая только начинается. И пусть мне почти шестьдесят — у меня ещё так много времени для счастья.