Пока я мыла посуду, раздался звонок. Через сутки я уволилась, ушла от мужа и переехала в дом, о котором не знала 30 лет.
Вечер вторника ничем не отличался от сотен других в моей жизни. За окном моросил мелкий дождь, превращающий мартовские сумерки в густую серую кашу. Я стояла у раковины, монотонно водя губкой по тарелкам после ужина. Дмитрий, мой муж вот уже двадцать три года, устроился в гостиной с планшетом. Наша дочь Катя два года назад уехала учиться в другой город, и тишина в квартире, когда-то желанная, теперь казалась гнетущей.
Из радиоприемника на подоконнике лилась какая-то ретро-мелодия восьмидесятых. Я механически подпевала, не особенно вслушиваясь в слова. Руки покраснели от горячей воды, спина ныла после рабочего дня в бухгалтерии. В пятьдесят два года я чувствовала себя застрявшей – не старой еще, но уже далеко не молодой, с потускневшими мечтами и размытыми границами собственных желаний.
Звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Я не спешила вытирать руки – наверняка очередная реклама кредитов или новая кухня по "специальной цене только для вас". Но звонки не прекращались. Вздохнув, я вытерла руки кухонным полотенцем и посмотрела на экран. Незнакомый номер, начинавшийся не как обычно с мобильного кода, а с городского.
— Алло, — сказала я, прижимая телефон к уху плечом и возвращаясь к недомытой сковородке.
— Добрый вечер, — произнес приятный мужской голос. — Могу я поговорить с Мариной Алексеевной Верховской?
— Да, это я, — ответила я настороженно. Никто не называл меня по девичьей фамилии уже много лет.
— Меня зовут Андрей Николаевич Савельев, я представляю нотариальную контору. Вам полагается наследство от Верховской Галины Петровны.
Я едва не выронила телефон. Бабушка Галя? Мамина мать, с которой мы не общались лет тридцать?
— Извините, но это какая-то ошибка, — нервно засмеялась я. — Моя бабушка умерла много лет назад.
— Нет, Марина Алексеевна, Галина Петровна Верховская скончалась две недели назад в возрасте девяноста трех лет. И согласно ее завещанию, вы являетесь единственной наследницей.
Я выключила воду. В ушах зашумело.
— Это какой-то розыгрыш? — спросила я, понижая голос, чтобы Дмитрий не услышал. — Откуда вы вообще взяли мой номер?
— Марина Алексеевна, я понимаю ваше недоверие, — терпеливо продолжил мужчина. — Но уверяю вас, это не розыгрыш. Галина Петровна оставила чёткие инструкции по вашему поиску. У нее хранились ваши старые фотографии, свидетельство о рождении вашей матери... Она долго искала вас.
Я медленно опустилась на табурет. Воспоминания, задвинутые в дальний угол памяти, начали проступать: высокая строгая женщина с седым пучком волос, запах свежеиспеченных пирожков, скрипучая калитка деревенского дома. Я была там всего пару раз в детстве. Потом мама поссорилась с бабушкой, и мы перестали ездить.
— Послушайте, я даже не знаю, где она жила в последние годы, — пробормотала я.
— В деревне Ольховка, это примерно в ста двадцати километрах от города. Там остался её дом, небольшой участок земли и... — он сделал паузу, — некоторые личные вещи, которые она просила передать только вам.
— Но почему я? У нее были другие внуки, наверное... Дети моего дяди Валеры...
— В завещании указаны только вы, — категорично ответил нотариус. — Если хотите, можете приехать в нашу контору завтра. Адрес я могу отправить вам сообщением. С собой нужно иметь паспорт и свидетельство о рождении, если сохранилось.
Когда разговор закончился, я еще долго сидела, глядя на телефон в руке. Забытая сковородка мокла в раковине.
— Кто звонил? — спросил Дмитрий, заглядывая на кухню.
— Ты не поверишь, — медленно проговорила я, всё еще пытаясь осознать произошедшее. — Оказывается, моя бабушка Галя, мамина мать, все это время была жива. И сейчас умерла. И оставила мне наследство.
Дмитрий хмыкнул, прислонившись к дверному косяку.
— Какой-то бред. Наверняка мошенники. Сейчас таких схем развелось...
— Нет, он знал её полное имя. Знал про меня. Это не похоже на обман.
— Марин, ты чего? — усмехнулся муж. — Какая бабушка, какое наследство? Сказка какая-то. Тебе что, делать нечего — по всяким нотариусам ездить?
Я промолчала. Дмитрий всегда относился к моей родне с прохладцей. Когда моя мама умерла пять лет назад, он даже не взял отгул на похороны — "важное совещание". Из моей семьи, по сути, осталась только Катя да двоюродный брат, с которым мы созванивались на праздники.
Утром я позвонила на работу и взяла отгул. Нотариальная контора оказалась в старом особняке в центре города. Когда меня пригласили в кабинет, я увидела того самого Андрея Николаевича — представительного мужчину лет сорока пяти, с аккуратной бородкой и внимательными глазами.
— Рад, что вы пришли, Марина Алексеевна, — он указал на стул. — Должен сказать, ваша бабушка была удивительной женщиной. Последние годы она очень хотела вас найти.
— Почему она не искала раньше? — вопрос вырвался сам собой.
Нотариус развел руками:
— Я знаю только то, что она рассказала мне. Кажется, там была какая-то давняя ссора с вашей матерью. Гордость не позволяла сделать первый шаг. Когда она поняла, что время на исходе, она обратилась ко мне.
Он достал из стола папку и продолжил:
— Согласно завещанию, вам переходит дом в деревне Ольховка с участком в пятнадцать соток, а также все имущество, находящееся в доме. Вот документы на дом и ключи.
Я растерянно смотрела на ключи с деревянным брелоком в форме подковы.
— Просто так? Без всяких условий?
— Единственная просьба Галины Петровны — чтобы вы лично приехали в дом и... — он сверился с бумагами, — "нашли то, что всегда было вашим". Честно говоря, я не совсем понимаю, что это значит.
Я тоже не понимала, но что-то внутри меня дрогнуло. Бабушкин дом... Смутные детские воспоминания об огромном саде, где яблоки были такими сладкими, чердаке с загадочными сундуками, колодце с ледяной водой.
— Когда я могу туда поехать?
— Хоть сегодня, — улыбнулся нотариус. — Дом пустует, но соседка, Анна Васильевна, присматривает за ним. Я предупрежу ее о вашем приезде.
Вернувшись домой, я начала собирать вещи. Дмитрий наблюдал за мной с нескрываемым раздражением.
— Ты серьезно собралась ехать в какую-то деревню? — он покачал головой. — А работа? А дом? На меня всё бросаешь?
— Я взяла отгул на два дня. И ты вполне способен сам разогреть себе ужин, — ответила я, складывая в сумку теплый свитер.
Его слова больно кольнули, но я продолжала собираться. За двадцать три года брака я привыкла к тому, что мои желания и интересы отодвигались на второй план. Сначала ради карьеры Дмитрия, потом ради Кати. Я давно не спорила, просто кивала и делала то, что от меня ожидали. Но сейчас что-то изменилось. Этот неожиданный звонок словно разбудил во мне давно спящую решимость.
— Я еду, Дима, — сказала я твердо. — И вернусь завтра вечером. Что бы там ни было, я должна увидеть этот дом.
Он закатил глаза и ушел в другую комнату. Я позвонила дочери, рассказала о неожиданном наследстве. Катя, в отличие от отца, отреагировала с энтузиазмом:
— Мам, это же так интересно! Как в детективе! Обязательно всё там осмотри и мне фотки пришли. Может, там сокровища спрятаны, — рассмеялась она.
Её поддержка придала мне уверенности. Через час я уже сидела в автобусе, направляющемся в Ольховку. За окном проносились поля и леса, постепенно сменяя городской пейзаж. Я смотрела на спокойную весеннюю природу и думала о бабушке, которую почти не знала. Почему она решила оставить всё именно мне? Что означают её странные слова о том, что я должна найти?
Ольховка оказалась небольшой, но ухоженной деревней с асфальтированной главной улицей. По указаниям нотариуса я легко нашла бабушкин дом — добротный, из тёмного дерева, с резными наличниками и небольшой верандой. Забор нуждался в покраске, но в целом дом выглядел вполне крепким и жилым.
Пока я разглядывала дом, калитка соседнего участка скрипнула, и оттуда вышла пожилая женщина в цветастом платке.
— Ты Маринка, что ли? — спросила она, прищурившись. — Внучка Галины Петровны?
— Да, — кивнула я. — А вы, наверное, Анна Васильевна?
— Она самая, — женщина подошла ближе. — Ну наконец-то приехала! Галя-то всё ждала тебя, до последнего надеялась повидать. Не дождалась...
В её голосе звучал упрёк, и я почувствовала укол совести.
— Я не знала, — тихо сказала я. — Думала, она давно умерла. Мама никогда о ней не говорила.
Анна Васильевна вздохнула:
— Ох уж эти семейные обиды... Твоя мать, Светлана, гордая была. И Галина не менее упрямая. Так и прожили, не общаясь. А всё из-за чего? Из-за глупости.
Я хотела спросить подробности, но женщина уже толкала калитку бабушкиного дома:
— Пойдём, покажу тебе всё. Я тут убиралась после... после похорон. Чистенько всё.
Дом внутри оказался именно таким, как я смутно помнила из детства, только меньше. Всё было аккуратно, но старомодно: печка с лежанкой, деревянный стол, покрытый клеёнкой, диван с вышитыми подушками, радиоприемник, похожий на тот, что стоял у меня на кухне, старый сервант с посудой.
— Смотри-ка, твоя карточка, — Анна Васильевна указала на фотографию в рамке на комоде.
Я с удивлением увидела себя — девочку лет пяти, с косичками, в саду, с яблоком в руке. Рядом на комоде стояли ещё несколько фотографий: моя мама в молодости, какие-то незнакомые мне люди... и одна, где мы с мамой и бабушкой вместе, улыбаемся на фоне цветущей яблони.
— Она искала тебя, — произнесла соседка, наблюдая за моей реакцией. — Пыталась найти по фамилии, когда Светы не стало. Но ты ведь замужем, фамилию сменила. Не так-то просто было.
Я молча кивнула, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. По телевизору иногда показывали программы о воссоединении семей — там всегда были слёзы, объятия, счастливые концовки. А у нас с бабушкой не получилось. Не успели.
Оставшись одна, я обошла весь дом. Две небольшие комнаты, кухня, веранда. На чердак вела крутая лестница. Везде чувствовалась заботливая женская рука: вышитые салфетки, горшки с фиалками на подоконниках, аккуратно развешанные занавески.
Проходя мимо старого зеркала в прихожей, я вдруг остановилась. Из глубины потемневшего стекла на меня смотрела не уставшая женщина средних лет, а кто-то другой – словно тень той девочки с косичками с фотографии проступала в моих чертах. Я подошла ближе, вглядываясь в собственное отражение. Когда я в последний раз действительно смотрела на себя? Не проверяла прическу и макияж перед выходом, а просто... видела себя? В этом зеркале, ловившем отражение бабушки все эти годы, я вдруг увидела себя настоящую – не "жену Дмитрия", не "маму Кати", не "бухгалтера с двадцатилетним стажем", а просто Марину, девочку, которая когда-то мечтала писать истории.
В спальне моё внимание привлёк старинный комод тёмного дерева. Что-то в нём казалось знакомым. Я открыла верхний ящик — аккуратно сложенные носовые платки, какие-то документы. Во втором — старые открытки, письма в пожелтевших конвертах. Я наугад вытащила одно и с удивлением обнаружила свое имя на конверте.
Внутри было письмо, написанное крупным старческим почерком:
"Дорогая моя Мариночка!
Пишу тебе, хоть и не знаю, дойдет ли это письмо. Столько лет прошло. Ты, наверное, уже и не помнишь свою бабушку Галю. А я помню тебя маленькой девочкой, которая так любила качаться на качелях в саду и собирать яблоки. Помню, как ты читала мне свои стихи — такие искренние, чистые. Помню, как мечтала стать писательницей.
Я часто думаю, сбылась ли твоя мечта? Или жизнь, как это часто бывает, увела тебя в другую сторону? Твоя мама, моя Светочка, тоже мечтала о многом, но потом закрутилась в семейных заботах.
Наша ссора была глупой, непростительно глупой. Я не одобрила её выбор мужа, твоего отца. Сказала лишнее. Она не смогла простить. А потом гордость, уязвлённое самолюбие... Как много жизней разрушено из-за неумения просить прощения.
Но я не о том хотела написать. Мариночка, если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет. Я хочу, чтобы ты знала: все эти годы я любила тебя. И твою маму тоже, несмотря ни на что. У меня хранится кое-что для тебя — то, что всегда принадлежало тебе, хоть ты об этом и не знала. Загляни под половицу у изголовья кровати. Я хочу, чтобы эта вещь напомнила тебе о том, кем ты хотела быть. Может быть, еще не поздно?
С любовью, твоя бабушка Галя."
Слезы застилали глаза, когда я опустилась на колени у кровати. Одна из половиц действительно была не прибита до конца. Я поддела её пальцами и увидела небольшой сверток, завернутый в ткань. Развернув его, я обнаружила старую тетрадь в кожаном переплете и маленькую шкатулку.
Тетрадь была исписана детским почерком — моим почерком. "Стихи и рассказы Марины Верховской, 10 лет". Я с изумлением перелистывала страницы, читая наивные, но искренние строки о природе, дружбе, мечтах. Последние записи датировались тем летом, когда мы в последний раз гостили у бабушки. Я и не подозревала, что оставила тетрадь у неё.
В шкатулке лежало старинное серебряное перо и чернильница, а под ними — конверт с деньгами и записка: "На твою первую книгу. Верю в тебя."
Я сидела на полу в бабушкином доме, прижимая к груди детскую тетрадь, и рыдала. Плакала о потерянном времени, о несбывшихся мечтах, о той маленькой девочке, которая хотела писать книги, но выросла и стала бухгалтером, считающим чужие деньги. О бабушке, которую толком не знала. О матери, унёсшей обиду в могилу.
Вернулась я не на следующий день, как планировала, а через три дня. Всё это время я провела в бабушкином доме, перечитывая свои детские произведения, разбирая старые фотоальбомы, слушая рассказы Анны Васильевны о бабушкиной жизни. Я узнала, что Галина Петровна до пенсии работала учительницей литературы, что она выписывала литературные журналы и собирала книги, многие из которых до сих пор стояли на полках в доме.
Утром, перед отъездом, я вышла в сад. Несмотря на раннюю весну, там уже пробивались первые цветы – маленькие подснежники, упрямо тянущиеся к солнцу сквозь прошлогоднюю листву. Я присела на корточки, осторожно касаясь нежных лепестков. Один из цветков только начинал раскрываться, медленно расправляя белые лепестки навстречу свету.
"Как и я", – вдруг подумала я. – "Я тоже распускаюсь. Медленно, неуверенно, но всё же..."
Когда я наконец переступила порог нашей с Дмитрием квартиры, он встретил меня холодным взглядом:
— Явилась наконец? Телефон не отвечает, на сообщения не реагируешь. Я уже хотел в полицию заявлять.
— Извини, там со связью плохо, — соврала я, хотя на самом деле просто отключила телефон, не желая слышать его недовольный голос.
— Ну и как там твоё наследство? Развалюха, как я и говорил? — с сарказмом спросил он.
— Нет, Дима, — я прошла в комнату и опустилась в кресло. — Дом хороший, крепкий. Участок большой, сад. И знаешь... я хочу там жить.
Он уставился на меня так, словно я сообщила, что собираюсь полететь на Марс.
— Ты с ума сошла? Какая деревня? Ты городской человек! У тебя тут работа, квартира, жизнь налаженная!
— Какая жизнь, Дима? — тихо спросила я. — Работа, которую я не люблю? Вечера перед телевизором? Стирка, готовка, мытьё посуды... Это не жизнь. Это существование.
— А в деревне, значит, жизнь? Коровы, куры, грязь по колено?
— Там тишина. Воздух. Сад, который можно возродить. И... — я на секунду замолчала, собираясь с духом, — я хочу попробовать писать. Как мечтала в детстве.
Дмитрий расхохотался:
— Писать? Ты? В пятьдесят два года решила стать писательницей? Марина, ты словно с цепи сорвалась. Наверное, климакс начался.
Его слова должны были больно ранить, но я почувствовала только усталость. И уверенность в том, что принимаю правильное решение.
— Я подала заявление об увольнении сегодня, — сказала я спокойно. — С первого числа я свободна. Катя может приезжать ко мне на выходные или на каникулы — от города недалеко. А ты... ты решай сам.
— Что решать? — он уставился на меня. — Ты меня бросаешь ради какой-то деревенской халупы?
— Нет, Дима. Я не бросаю тебя. Я выбираю себя. Впервые за много лет.
В эту ночь я спала на диване в гостиной. А утром начала собирать вещи — не только на выходные, а насовсем. Дмитрий метался по квартире, то угрожая, то насмехаясь, то пытаясь образумить меня. Но я будто обрела внутренний стержень, о существовании которого даже не подозревала. Или скорее — вспомнила о нём.
Через неделю я уже жила в бабушкином доме. Потом был долгий, сложный развод, непонимание некоторых подруг, беспокойство Кати, которая, впрочем, поддержала меня, приехав на весенние каникулы и с восторгом исследуя деревенский дом.
Прошло полгода. Сад принес богатый урожай яблок. Я научилась топить печь, консервировать овощи и находить радость в простых вещах. Местный фельдшер, Сергей Иванович, сначала зашел проверить моё давление, а потом стал заглядывать просто так — поговорить о литературе, жизни. Хороший, интеллигентный мужчина моих лет, вдовец.
А самое главное — я начала писать. Не роман, не стихи... просто истории. О бабушке, которую не успела узнать. О маме, унесшей обиды в могилу. О себе, потерявшей и вновь нашедшей свою суть. Анна Васильевна, прочитав несколько страниц, заплакала и сказала, что Галина Петровна была бы счастлива.
Я часто думаю о том звонке, который раздался, когда я мыла посуду. Как одно событие, один разговор может изменить всю жизнь.
Однажды, перебирая старые книги в бабушкином шкафу, я наткнулась на томик Цветаевой с закладкой. На странице была подчеркнута строчка: "Жизнь пройдет, как прошли Микеланджело, Рафаэль, Тициан. И ничего не остается". Карандашом на полях бабушка написала: "Останется то, что мы делали с любовью".
В пятьдесят два года я не начала новую жизнь — я просто вернула свою настоящую.
Один звонок — и ты вспоминаешь, кем ты была, пока не стала всем для остальных.
А вы бы рискнули начать всё заново после 50?