Имя Геннадия Русакова – не из самых известных в современной поэзии. Несмотря на престижные премии, в том числе «Поэт», на многолетнюю любовь преданных читателей, наконец, на то, что подлинный его путь в поэзии (юношеская книжка «Горластые ветра» не в счет) благословил Арсений Тарковский.
Стихи Русакова, при их отточенности, строгости формы, глубине, - резкие, пронзительные, «неуютные». И бесприютность, порой сменяющаяся хрупкой гармонией с миром, - главная его тема. В 1941-м погиб его отец, в 1943-м он потерял мать. А потом были детские дома, побеги, жизнь беспризорника, учеба в Куйбышевском военном училище. И, спустя годы, совсем другая жизнь, - с замечательными стихами, с книгами, с работой переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Но бесприютность и неприкаянность не исчезли, а крушение СССР совпало с личной трагедией – смертью любимой жены, талантливой поэтессы Людмилы Копыловой. Но из боли родились новые стихи, составившие лучшую, как считают многие, книгу Русакова, - «Разговоры с богом».
Именно так, с маленькой буквы. Дело не в атеизме поэта и тем более не в желании задеть чувства верующих. Сам он так говорит об этом в интервью: «Во-первых, я, как и большинство в моем поколении, так писал это слово всю жизнь. Для перехода к заглавной букве необходимо иное ощущение мира и себя в нем. Это не просто орфография. Во-вторых, заглавная буква сразу меняет отношения подчиненности между нами: он «Бог», на которого я гляжу снизу вверх, как муравей на забор, понимая свою ничтожность. Тем самым я лишаю себя права «разговора» с ним, как говорится, на равных. Понятно, что я ему не ровня, дело не в словах. Так ребенок понимает, что он неравный взрослому человеку, но это не лишает его права спорить с ним, обижаться на него. В-третьих, это мой бог и другого для меня не существует...»
Как бы то ни было, стихи Геннадия Русакова, как и любая настоящая поэзия, приближают нас к Богу.
***
Ах, мать моя, весна, строительница гнёзд,
ведущая с собой оранжевое лето!
Конечно, ты права, и мир взаправду прост,
как выдумка дрозда всего на три куплета.
А ты себе кружи, подковками звеня,
разглядывай скворцов, кочующих в затоне.
Не надо, не жалей, тебе не до меня.
Ты просто подержи меня в своей ладони.
Лукавая моя! Понянчь меня в руке,
побалуй, покачай на золочёной ветке,
пока моя судьба лежит на верстаке
в берёзовом клею и линиях разметки.
* * *
Я вышел рано. Было тихо.
Хрустела мёрзлая вода.
Земля лежала цвета жмыха,
ещё не веря в холода.
Была пустынна лесосека
и недвижим полёт листа.
Как до прихода человека
всё возвращалось на места.
И, обомлевшая от страха,
ещё на тот, на прежний лад,
кричала крошечная птаха
взахлёб, некстати, невпопад.
***
Кто зовёт меня оттуда,
из последнего жилья,
машет, манит, просит чуда?
Это бабушка моя.
Папа, мама, братик Юра,
ленинградская родня —
тётя Тома, тётя Шура —
не сердитесь на меня:
я вас часто вспоминаю
и открытки берегу.
Только я ведь вас не знаю,
вот и вспомнить не могу.
Две войны, одна блокада…
Вас давно земля взяла.
Мёртвым мужества не надо.
Ну а бабушка жила.
Что хранила память-сито —
записала на воде.
Тот закопан, та зарыта…
Не упомнишь, кто и где.
Лица брезжут слабо-слабо,
и совсем забылась речь.
…Мне бы бабушку хотя бы,
мне бы бабушку сберечь!
* * *
Я на этой блаженной земле
поживу-попирую, покуда
умещаюсь на птичьем крыле,
опустившемся из ниоткуда.
Мне ещё не в дорогу — пока
не насытился этими днями.
И стоят надо мной облака
заколодевшими простынями.
Веять ветрам и рекам кипеть
от сухого подземного жара.
Ничего, что всего не успеть:
что успели — успели недаром.
Лишь бы птице по небу летать.
Лишь бы зря никого не обидеть.
Лишь бы завтра проснуться и встать —
и опять эту землю увидеть.
* * *
Машет бог рукой от палисада
на своих высоких небесах.
Дождь стоит посередине сада,
молодой, в сиреневых усах.
Крот ладошкой складывает влагу
и на части делит про запас…
Дай мне, боже, важную бумагу,
что ничто не кончится сейчас,
что пройдёт по мокрой глине кошка,
лапы отрясая на ходу.
И повиснет солнечная крошка
в навсегда увиденном саду.
* * *
Не торопи меня — я слушаю, творец.
Там обломился дождь и держит грунт под весом.
Чу, завозился гриб, совсем ещё мокрец,
и торкнулся наверх, чтоб вознестись над лесом.
Лягушки с ноготок — вчерашняя икра —
шныряются в пруду до растяженья лапок.
Не торопи меня, мне вправду не пора —
так ты мне положил в одной из старых папок.
Меня никто не ждёт ни у тебя, ни тут.
Стрижи линуют день. На тополь пала вата.
Зачем так огурцы у Шаховых растут —
немыслимые, в два, а то и в три охвата?
