Эпидемия чумы, которая поразила Москву в 1770-1772 годах, стала одним из самых неприятных последствий русско-турецкой войны 1768-1774 годов. Первоначально очаг «моровой язвы» появился в районах у Черного моря, откуда эпидемия, предположительно, попала в Москву вместе с ранеными и захваченной так называемой «трофейной» шерстью.
Началом эпидемии считается ноябрь 1770 года, когда в Лефортовом военном госпитале в Москве умер раненый офицер. Вскоре скончался его лечащий врач, а затем около двадцати человек из персонала. В это же время на самой крупной суконной фабрике (Большом суконном дворе), который перерабатывал привезенную из Причерноморья шерсть, умерли около шестидесяти человек прямо на фабрике, еще сорок – у себя дома.
Московские власти первоначально отнеслись к эпидемии несерьезно, попросту попытавшись скрыть сам факт ее существования. Но когда к августу 1771 года чума охватила весь город в столице началась паника.
Власти города и полиция либо сбежали из Москвы, либо перестали заниматься проблемой.
Слухи об эпидемии в Москве привели к тому, что крестьяне отказывались ехать в город с продовольствием, поэтому кроме чумы столицу накрыла волна голода, а это только добавило нервозности среди горожан, и в конечном итоге привело к панике.
Как ни странно, свою лепту в разжигание панических настроений внесла церковь. По всей столице практически круглосуточно звонили колокола, якобы отгонявшие болезнь, но по факту они просто усугубляли и без того непростую обстановку.
В конечном итоге оставшиеся без управления и защиты горожане обратились к единственному средству спасения – чудотворной Боголюбской иконе Божьей Матери, которая была закреплена в Китай-городе над Варварскими воротами.
Жители столицы спустили икону с ворот и стали проводить у неё массовые молебны. Там же был установлен короб для подношений, которые должны были пойти на изготовление огромной свечи, огонь которой якобы мог остановить эпидемию.
Естественно, это только усугубляло распространение чумы, поэтому архиепископ Амвросий 26 сентября 1771 года приказал икону вместе с коробом спрятать. Именно это невольно стало толчком для начала бунта. Горожане, потеряв возможность просить о заступничестве, решили, что Амвросий специально спрятал икону ради уничтожения жителей, а короб с подношениями попросту присвоил.
Дальше ставшая неуправляемой толпа захватила Набатную баню, и над Москвой раздались звуки набатного колокола, извещавшего о беде, которая пришла в тот же день. Разъяренная толпа ворвалась в Чудов монастырь, стала уничтожать церковную библиотеку и избивать священнослужителей. Горожане искали Амвросия, который успел уехать, и, не найдя, переключилась на погромы домов знати.
На следующий день уже был атакован Донской монастырь, а попытавшего успокоить толпу архиепископа Амвросия попросту растерзали.
Здесь нужно отметить, что ко второму дню восстания бунтовщики были пьяными, так как при погромах особое внимание уделялось винным погребам. В дополнение к этому горожане уже не боялись абсолютно ничего, понимая, что их все равно ждет смерть, поэтому на улицах Москвы творилась безумная вакханалия, а протестующие пришли к Кремлю и потребовали выдать виновных, а также простить всех задержанных.
Спас ситуацию генерал Еропкин, собравший отряды солдат-добровольцев, которые попросту без жалости рубили бунтовщиков. Затем, после подхода регулярных частей, в городе было введено военное положение, подстрекателей казнили на месте без суда и следствия. В общей сложности на улицах были казнены порядка тысячи человек. Этими мерами удалось снять напряжение, а затем приехавший граф Орлов ввел жесточайший карантин города, дезинфекцию домов и стен, уничтожение всех бродячих животных и изоляцию больных.
Принятые меры привели к тому, что эпидемия пошла на спад, а власти занялись вопросом обеспечения города чистой водой и, по личному приказу Екатерины Второй с Набатного колокола был снят язык, чтобы впредь не будоражить горожан.
