«Собор Парижской Богоматери», «Отверженные», «Человек, который смеётся», «Девяносто третий год». Эти романы создали славу Виктора Гюго. Но, оказывается, его первые успехи на литературном поприще были связаны с поэзией.
В 1819 году, когда Гюго было всего 17 лет, он получил две премии Французской Академии - за поэму «Верденские девы» и оду «На восстановление статуи Генриха IV». А потом сборники од, баллад и других стихов выходили у него почти каждый год. Причём монархические оды (например, «На смерть герцога Беррийского») хорошо издавались и хорошо оплачивались, поэтому Гюго получил возможность путешествовать, много читать и активно писать на интересные ему темы.
Среди таких увлечений молодого поэта – опыты с формой, рифмой и размером. Гюго создаёт то стилизации под восточные газели, то под шотландские и немецкие баллады, то эксперименты ради эксперимента. У него появилось стремление к чистой виртуозности, а стихи теряют религиозное и политическое наполнение, становясь только очаровательными.
Андре Моруа описывает этот период так:
То он развлекается («Охота бургграфа»), чередуя на восьми страницах восьмисложную строку стихотворения с односложной, которая звучит, как эхо. То он пишет длиннейшую балладу трехсложным стихом («Турнир короля Иоанна»).
Да можно ли считать это только виртуозностью? Это скорее уж акробатика, гимнастические трюки, поражающие непринужденностью, почти что сверхчеловеческой легкостью исполнения.
Павел Антокольский частично соглашается с французским коллегой. Но добавляет, что все эти опыты – не ради эксперимента. Писки новых поэтических возможностей связаны с темой стихотворения и эмоциями его автора.
Гюго использовал все образцы французской ритмики. Мы встречаем у него двухсложные строчки («Охота бургграфа»), трехсложные («Турнир короля Иоанна»), шестисложные («Уходи!» — мне строго…»), семисложные («Голос флореаля») и т. д. В виртуозном стихотворении «Джинны» первая строфа двухсложна, затем к каждой последующей строфе прибавляется по слогу. После восьмой, десятисложной строфы начинается последовательное укорочение на один слог, и последняя строфа, так же, как и первая, двухсложна.
Такие авторские эквилибры – настоящий вызов для переводчика. Ведь надо не только хорошо перевести стихотворение на русский язык, но и ещё сохранить авторский замысел и форму. Это крайне непросто, если учесть, что русские слова обычно длиннее французских. Возьмём балладу «Охота бургграфа». В ней восьмисложная строчка чередуется с односложной. Каждая вторая строка состоит из двухсложного при письме, но односложного при чтении слова.
Daigne protéger notre chasse,
Châsse
De monseigneur saint-Godefroi,
Roi!
«Si tu fais ce que je désire,
Sire,
Nous t’édifierons un tombeau,
Beau...
Известный переводчик Георгий Шенгели, выступая в начале 50-х с докладом на собрании секции переводчиков Ленинградской писательской организации, привёл балладу Гюго как пример непереводимого стихотворения. Этот притом, что сам докладчик блестяще справился со сложнейшими «Джиннами».
Но на выступлении Шенгели присутствовал начинающий переводчик Михаил Донской, который постеснялся признаться мэтру, что практически закончил работу над «Охотой бургграфа». Дело в том, что Донской не был профессиональным лингвистом или филологом. Он – специалист по высшей математике, автор нескольких вузовских учебников. А литературным переводом увлёкся с подачи жены – специалиста по испанской и португальской поэзии Инны Чежеговой.
Перелагая «Охоту бургграфа» на русский язык, Донской проявил виртуозности не меньше, чем Виктор Гюго. В его переводе первая строка каждой строфы состоит из 11 слогов, вторая из двух, третья из 10 слогов, четвёртая снова из двух. Главное, Донской сумел передать этот эффект эха, присутствующий в оригинале.
Старый бургграф с сенешалем у гроба
Оба.
«Готфрид святой, ты для нас господин
Один.
В наших лесах уже нету былого
Лова;
Если охотничьих дашь нам побед, –
Обет
Ныне даю почитать твои мощи.
Мощи
Дай своему, о лежащий в гробу,
Рабу!»
Сначала это эхо раздаётся под гулкими сводами храма, где бургграф даёт свой обет святому Готфриду (Годфруа у Гюго), потом звучит в замковом дворе графа:
"Полно вам, бросьте вы карты и кости,
Гости!
Выберет каждый немедля пусть лук
У слуг.
Вас в своем замке задумал собрать я,
Братья,
Чтоб вам охотничье сердце рожок
Ожег!"
А затем мы слышим эхо лесной охоты, с лаем псов и ржанием коней, пением рогов и свистом стрел, с трагедией добычи и жаждой преследователя:
Мчится олень, свою резвость удвоя.
Воя,
Псы настигают... Отстали на пядь
Опять.
Граф разъярен. Он скакать велит слугам
Лугом,
Сам же он лесом несется, гоня
Коня.
Каждая нечётная строка рифмуется практически с собственным окончанием, когда вообще неизменённым, но благодаря омофонии превращённым в другое слово, когда изменённым совсем чуть-чуть. В итоге, у Донского получилось весьма великолепное и эффектное для декламации стихотворение. Первый отрывок из этого перевода был опубликован в 1954 году, а целиком баллада на русском языке вышла в 1971 году. И с тех пор неоднократно переиздавалась!
Донской считал перевод «Охоты бургграфа» своей самой большой удачей. Думаю, Виктор Гюго с ним бы согласился! А как вы оцениваете такой перевод, дорогие читатели?
#гюго #литературныйперевод #поэзия #перевод #Франция
P.s. Забыл объяснить, кто такой бургграф. В средние века в Священной Римской империи так первоначально называли правителей бургов - крепостей, созданных императорами для охраны границ. Потом так стали называть управляющих имперских городов. Бургграф обладал военной, судебной и административной властью над бургом и прилегающими землями. Но это не титул, а должность, хоть иногда она становилась наследственной.
ОХОТА БУРГГРАФА
...А старый фавн меж тем
смеялся в диком гроте.
Жан Реньор де Сегре
Старый бургграф с сенешалем у гроба
Оба.
"Готфрид святой, ты для нас господин
Один.
В наших лесах уже нету былого
Лова;
Если охотничьих дашь нам побед, –
Обет
Ныне даю почитать твои мощи.
Мощи
Дай своему, о лежащий в гробу,
Рабу!
Рог подарю тебе кости слоновой.
Новый
Склеп возведу с драгоценной плитой
Литой.
Будет у гроба всегда для поминок
Инок;
Сам средь монашьих паду власяниц
Я ниц!"
В склепе сыром выступает из мрака
Рака.
Знает бургграф, что избавит обет
От бед.
Солнце на небе высоко пылает.
Лает
Свора борзых: их не кормят псари
С зари.
"Паж, пусть печется получше о конях
Конюх.
Всыпать в кошель не забыл ты монет?" –
"О нет!"
"Полно вам, бросьте вы карты и кости,
Гости!
Выберет каждый немедля пусть лук
У слуг.
Вас в своем замке задумал собрать я,
Братья,
Чтоб вам охотничье сердце рожок
Ожег!"
Чаши и кубки выносят на блюде
Люди.
Вот поварята и повар седой
С едой.
Графу ременный стянул наколенник
Ленник;
Паж поправляет алмазный аграф,
А граф
В рог затрубил, созывая отважных:
Важных
Графов имперских и бедных дворян.
Он рьян!
С башни графиня рукой белоснежной
Нежной
Машет лукаво. Вокруг госпожи –
Пажи.
Мост на цепях опустили драбанты.
Банты
Ветер срывает с беретов и грив,
Игрив.
Мчитесь, спасаясь от рыцарской длани,
Лани!
Бойтесь, косули, тугой тетивы
И вы!
Скачут охотники. Вдруг – к их смятенью –
Тенью
Стройный олень промелькнул, где кусты
Густы.
"Гончих спустите по красному зверю!
Верю –
Псы нам покажут свою быстроту!
Ату!
Ловчие, вы удивитесь награде!
Ради
Дичи такой ничего, сенешаль,
Не жаль!
Нимфа, владычица мира лесного,
Снова
Мы в твоем царстве. Не будь к нам строга, –
Рога
Зверя своим волхвованием тайным
Дай нам!
Дай, мать охотников, дай, сестра фей,
Трофей!"
Вихрем несется скакун андалузский.
Узкий
Бархатный душит бургграфа камзол.
Он зол.
Графские псы самому королю бы
Любы,
Дать может волку-грабителю бой
Любой.
Мощны их лапы, свирепы их морды.
Орды
Мчат, чтоб, оскаливши бешено пасть,
Напасть.
Рощи, прощайте! Прощайте, лужайки!
Шайке
Яростной нужно оленя сгубить,
Убить.
Мчится олень, свою резвость удвоя.
Воя,
Псы настигают... Отстали на пядь
Опять.
Граф разъярен. Он скакать велит слугам
Лугом,
Сам же он лесом несется, гоня
Коня.
Мнут на лугах скакуны Калатравы
Травы.
Топчет охота, гремя и пыля,
Поля.
Тяжко храпят от безумной погони
Кони.
Вот покатился с конем паладин
Один.
Лес! Беглецу путь открой ты к спасенью!
Сенью
Свежих ветвей, где царит соловей,
Овей!
Гончих собак поредела густая
Стая:
Сбились иные, почуяв лису
В лесу.
Рыщут они средь кустов и бурьяна
Рьяно.
Скоро они след, оставленный тут,
Найдут.
Зверь убегает от стаи рычащей
Чащей.
Рвут ему сучья бока и живот.
И вот –
Озеро видит в лесу он дремучем.
Мучим
Жаждою, жадно пьет воду олень.
О, лень!
Здесь ты царила: склонялись, ленивы,
Ивы,
Речка прозрачная, как из стекла,
Текла...
Лай, улюлюканье, криков и смеха
Эхо,
Где лишь услышать могли шелест вы
Листвы.
Лес оглашен звуком рога знакомым.
Комом
Сжался олень: его ужас прожег.
Прыжок, –
Ив расступились зеленые своды.
В воды
Прянул олень. Водоем здесь глубок.
Клубок
Псов, потерявших от ярости разум,
Разом
В воду за ним... Это смерти порог.
О, рог!
Эхо разносит звук рога победный.
Бедный
Зверь, это гибели грозный пророк!
О, рог!
Видишь ли ты, что тебя окружили,
Или
Ищешь еще ты к спасенью дорог?
О, рог!
Руки тверды у стрелка и жестоко
Око.
Целит в тебя он, стянув лук тугой
Дугой.
К берегу зверь подплывает усталый.
Алой
Кровью окрашен, травы стал покров
Багров.
К стонам их жертвы охотников глухо
Ухо.
Что же, толпа палачей, обнажи
Ножи!
Кто же вонзит ему в сердце кинжала
Жало?
Первым по праву, бургграф-государь,
Ударь!
Вам будет знатный, с бургграфом кто дружен,
Ужин.
Ждет уже в замке, сеньор и вассал,
Вас зал.
Будут о подвигах петь менестрели.
Трели
Флейт и гобоев там будут греметь
И медь.
Но торжествует убийца твой рано:
Рана
И у него – его честь сражена.
Жена,
С мужем скучая суровым и старым,
Даром
Время не тратит. Смеются над ним
Одним
Двое: графиня и юноша вместе.
Мести
Радуйся, бедный олень: у врага –
Рога!
