На этом канале мы говорим не только о музыке, а интервью берём исключительно у музыкантов. Исправляемся. Сегодня выпускаем в свет наше интересное общение с художницей Марией Барановой. О художественных школах, направлениях в изобразительном искусстве и творческой современности – читайте на нашем канале @litmusbes.
_____________________________________________________________________
➡️Но прежде, чем мы продолжим, я прошу вас подписаться на наш канал @litmusbes. Нам это очень важно. Заранее спасибо! ⬅️
_____________________________________________________________________
Итак, поехали...
– Расскажите пожалуйста, как Вы пришли к изобразительному искусству?
– Началось все с маминых желаний. Она заметила, что мне нравилось рисовать, и поняла, что у неё растёт творческий ребёнок. Довольно рано меня отвели в изостудию, где я достигла определённых успехов. Было решено готовиться в Московскую среднюю художественную школу, которая и по сей день считается лучшей в Москве. В уставе заведения прописано, что школа эта предназначена для особо одарённых детей. Готовилась я серьёзно, занималась с преподавателем из этой же школы – моим однофамильцем Андреем Васильевичем Барановым. Это был замечательный человек, который привил мне любовь к реалистической живописи. Ребенка в начале его творческого пути можно испугать, задавив его примерами шедевров и успехов юных коллег, которые он не сможет быстро повторить, или дать какую-нибудь сверхсложную задачу. У нас же было все на одном и легком дыхании, мы друг друга понимали.
– То есть, это был один из основных учителей?
– Да, фактически, первым из них. Он сам был одним из любимых учеников Аркадия Александровича Пластова, совершенно замечательного живописца. Его уже давно нет в живых. Он был добрый человек, очень любил детей и хотел вдохнуть в них любовь к этому делу, и так, чтобы она была не как бонсай, искусственно выращена, а чтобы росла в ребенке органично.
В школе началась более серьезная жизнь. Через два года после моего поступления в неё ввели систему мастерских, которая ранее там не практиковалась. Андрей Васильевич стал руководителем второй мастерской, где занимались по классической методике и преподавалась реалистическая живопись. В первую мастерскую пришёл работать и стал ее руководителем талантливый и энергичный художник-график Александр Евгеньевич Смирнов. Сейчас он член-корреспондент Академии художеств, человек, безусловно справедливо заслуживший все свои регалии. Учителя нашей мастерской были молодыми людьми, выпускниками именитого Суриковского института. Они стремились делать из детей готовых и ярких профессионалов. Это был очень опасный эксперимент, так как был связан с радикальным изменением старой школьной программы по живописи и композиции. Для меня это был большой удар, так как я была воспитана на реалистической школе, где было мало зрелой авторской аналитики и приветствовалось непосредственное видение юного художника и зрительно-эмоциональный анализ. Я сделала выбор в сторону первой мастерской, так возможность научиться у этих замечательных художников мастерству композиции была очень заманчива. От нас требовали стилистически яркую и выверенную осмысленную композицию, а не просто повествовательную многофигурную. Мне это давалось достаточно сложно, нахлынуло отчаяние от непонимания того, что требовали. Но я продолжала бороться, так как желание расти было выше разочарований и неудач. Вскоре в мастерской появился другой учитель – Виктор Евгеньевич Елизаров. Он пришёл спустя три года преподавать рисунок, и у нас с ним сразу сложилось полное взаимопонимание. Он был выпускником театрального факультета Суриковского института. В мастерской под его руководством появилось театральное направление, и я с двумя своими одноклассниками были первым выпуском. Его преподавание композиции не ограничивалось только театром, мы обсуждали живописные работы, ездили на пленеры. В мастерской сложился органичный процесс обучения, пускай и тяжёлый, со слезами, но крайне интересный и захватывающий. Школа, несмотря на все сложности, лично для меня была опытом, который я из своей памяти вычёркивать не хочу и не буду. С одной стороны, при всём хорошем я понимаю, что живое непосредственное творческое восприятие было надломлено. Однако за то, как глубоко эти люди научили меня видеть и как воспринимать всё, на что я смотрю, я благодарна. Вопрос, насколько это рано для детей, и не лучше ли спокойно научиться в школе грамотно и реалистично изображать, а подобным осмыслением заниматься в институте, остаётся открытым. Сейчас я на это смотрю философски. Что было – то было, хотя и было временами жестко, но в школе были заложены очень важные для меня понимания. Так что школа лично для меня – большое светлое пятно несмотря на то, что иногда про нее говорят и пишут другие.
– Вы сказали, что что-то в школьном процессе обучения надломилось, сломалось. Что Вы имеете в виду?
– Постоянно надламывалась уверенность в себе, потому что воспитывали нас на идеале. Есть идеал, и есть ты. И давай, стремись. Это не система художественных студий, где ты пришёл – и уже типа «бог», только возьми кисточку и твори. Нас в первую очередь учили профессионализму, ремеслу. Любое обучение ремеслу – это работа. Если есть вдохновение – будет легче, а если нет – продолжай работать. Когда в процессе обучения рисуешь гипсовую голову, сложный объем, форма разваливается , и почти никогда сразу ничего не получается, душат слёзы. Античный идеал не покорится вам сразу – это надо понимать и относиться к себе и работе честно. Это правило двух тысяч выстрелов, после которых в голове и в руке формируются настоящие профессиональные навыки. Невозможно за пять минут современного видеоролика научить рисовать. Ничему истинно глубокому нельзя научиться ни за пять, ни за пятьдесят часов.
– Хорошо ли стремление к идеалу? Не загоняет ли художника такое стремление в рамки, из которых он потом попытается выйти? Не должно ли быть у художника собственного идеала?
– Он в любом случае собственный, как и у каждого есть своя степень перфекционизма и требовательности к себе. И конечно, это стремление к идеалу в изобразительном искусстве зависит от изначального художественного воспитания. Если художник учился на примере «качественного» искусства и великих полотен, этот диагноз будет у него с юных лет. Современное искусство не делает необходимой академическую базу, поэтому там другие подходы и системы оценивания. Ценится свобода восприятия и максимальная эмоциональность отображения, не требующая наличия выдающихся изобразительных навыков. Безусловно, у них есть свои творческие победы. Сравнивать нельзя. У живописи до 21 века иная глубина, иное содержание, иная «трудность холста». Так уже никто не напишет, так как у людей меняется сознание. Сейчас время упрощения информации, время скоростей. Как могут в ручном творчестве быть совмещены скорости со сложностями? Никак. Предшественники, которые шли к своему идеалу, долго продирались сквозь сложные технические задачи и безусловно в целом были намного масштабнее и виртуознее наших современников в изобразительных навыках.
– Нельзя ли прийти к идеалу быстро, учитывая контекст времени? Возможно, они учатся быстрее?
– Сейчас время минимализма. В этом направлении, имея хорошее художественное чутьё, можно быстро сделать хорошую работу, основываясь на общих графических композиционных навыках и отработанном «приеме». Если человек талантлив, он наполнит минимализм смыслом, и на выставках мы видим много тому примеров. Современности достаточно два правильно организованных пятна на холсте, некий самодостаточный иероглиф, в котором каждый будет видеть что-то своё. По сути, классическая живопись сейчас не особо актуальна. Интерьеры выстроены на простых объёмах, и на стенах вполне достаточно столь же простого, но чуть более импрессивного по форме или цвету пятна. Но при внешней выразительности, эти картины или как это модно сейчас называть «арт», зачастую очень поверхностны, в них неинтересно долго всматриваться. В графическом искусстве сегодня вполне могут попадаться хорошие вещи, так как в графике минимумом средств можно быстро добиться визуально «съедобных» результатов. В живописи – нет, с ней сложнее, у нее, как и у математики, нет путей королей. Если хотите содержательной живописи, придётся пройти путь от начала до конца. И дело тут не в академизме, а в глубоком погружении в дело, какое наряду с гениями Рембрандта и Веласкеса было и у самоучки Ван Гога, и у взбунтовавшегося против душного академизма Клода Моне. Когда на выставке я подхожу к картине, в которой есть нехудожественность прикосновения или фактуры, работа сразу вызывает отторжение. Увы, ничего не могу с собой поделать. В свою очередь, любителю-дилетанту про его творчество я никогда в жизни не скажу резких слов и подобные требования предъявляю только к тем художникам, которые считают себя в праве висеть в стенах музея. Есть единственное опасение: как бы сейчас именно дилетантский подход к живописи не стал бы актуальнее профессионального, это для искусства в целом и культуры его восприятия грозит большими потерями.
– Что значит выйти за рамки дозволенного в искусстве в классическом понимании?
– То есть хорошо это или плохо? Для каждой эпохи и стиля это по-разному. Например, выйти за рамки канона в иконописи и сейчас довольно сложно, это не приветствуется. А импрессионисты разрушили устои академизма и родилось новое восхитительное направление. Почти каждый раз осознанный и глобальный выход за рамки дозволенного является рождением нового стиля. Сейчас, как мне кажется, индульгенция альтернативного видения всем художникам выдаётся заранее, поэтому мне очень интересно, как искусство будет развиваться в будущем.
– Выходили ли Вы за эти рамки?
– Очень осторожно. У меня есть ряд картин, которые я не хотела бы показывать никому. Такая внутренняя лаборатория, беру пробы и делаю анализы. Такие работы – это эксперимент, попытка выйти из тупика, в который по разным причинам попадаешь.
– Это больше интеллектуальный эксперимент, или эмоциональный?
– Скорее, банальная попытка попробовать что-то новое для себя.
– Имеет ли место доработка?
– Зависит от работы. Бывает, что сделал, но понял, что к ней остыл. Бывает работы, которые мучают довольно долго. Они не отпускают, ими ты хочешь что-то себе доказать.
– Сколько у Вас было знаковых попыток?
– Думаю, что все последние работы. Как по Карлу Марксу, во мне сформировалась «осознанная необходимость» меняться. Осознаю, что многое не принимается современным зрителем из того, что мне кажется ценным. Изначально это была попытка угодить изменившемуся времени, даже в ущерб собственному чувству. Сейчас это уже попытки найти собственный стиль, почерк. Счастливы те художники, которые работают в одной сразу выбранной манере, не выходя за ее рамки. Из успешных творцов таких большинство. Сформировавшие стиль, они спокойно, планомерно, не теряя времени и сил, идут к своей цели. Основная моя проблема в том, что мне нравится многое и разное. Хочется сегодня так, а завтра эдак. Единственное, в чем я никогда себе не изменяла – стремление сохранить в работах максимальную гармонию. Мне не хочется шокировать, не люблю делать зрителям «больно». А некоторые художники, как сублимированные садисты, хотят вызывать боль. Я имею чёткое понимание того, что мне созвучно и не хотела бы глобально это менять. Мне нравятся все прекрасное и доставляющее радость взгляду смотрящего, люблю купаться в красоте и я хочу делиться этой эмоцией со зрителем. Мои работы могут быть разные, минорные или мажорные, но всегда созвучные чему-то очень гуманному в человеке.
– Был ли у Вас когда-либо страх сделать что-то далекое от идеала ?
– Да каждый раз этот страх. И это не только моя проблема. Некоторые мои друзья из школы, нашедшие себя после школы и вуза в других специальностях, к изобразительному искусству не хотят возвращаться из-за отбитой свободы сделать что-то неправильно. «Нужно только так», «нельзя хуже», «нельзя по-другому». Требования были четко очерчены и очень высоки. Например, на занятиях композицией мы полгода делали эскиз иллюстрации к выбранному литературному произведению. Рисуешь, приносишь – учителю из раза в раз не нравится. Понимание того, что хорошо, а что плохо, даже к концу школы не успевает сформироваться. Это сейчас я уже типа «эксперт» и не понимаю, как раньше это не было очевидно.
– Не лишают ли такие рамки индивидуальности?
– Я так не сказала бы. Кто-то остаётся хорошим ремесленником. Вузы, подобные Суриковскому институту, в любом случае выпускают качественный продукт. Если художников пригласят расписать стену – они её распишут так, что будет видно руку мастера, такое мастерство неподвластно дилетанту. В свою очередь, индивидуальное выставочное творчество, когда человек работает на своё имя и вырабатывает свой узнаваемый стиль, может сложиться, а может и нет. В любом случае, из учебного заведения выходят профессионалами, а что с этим делать это личное дело каждого… Академизм здесь ни при чем. Тебя научили – на хлеб с маслом ты заработаешь. У нас есть много хороших узнаваемых художников, которые учились в академических заведениях и нашли свой стиль. Потом они уже могут критиковать собственное обучение. Самоучек, которые без художественной школы и института начали творить что-то профессиональное, я даже и не припомню. Если иметь в виду самоучек типа Ван Гога, то он как раз упорно учился на высоких образцах живописи как предшественников, так и своих современников, а потом творчески переосмыслял воспринятое. Какой шквал восхищения Рембрандтом, Делакруа, Милле мы находим в его письмах к брату! У него ни в коем случае не было вопиющей «самости». Он не чувствовал себя стоящим над всеми. Все его письма и дневники – об этом. В нём была одержимость творчеством и полное понимание того, что искусство, которое делалось до него – великое, его нужно внимательно изучать и анализировать. Просто он поздно начал и шёл своим путём. Но Ван Гог не смог бы создать свою школу, он сам в себе закончился. Конечно, были имитаторы и восхищенные последователи. Но если просто копировать его стиль, не будет того самого внутреннего содержания. У Ван Гога боль и самобичевание в каждом движении кисти. Даже солнечные полотна наполнены страданием.
– Что лучше: целенаправленная школа, которую создаёт профессионал своего дела с последователями, или яркие одиночки, которые зажглись и сожгли себя, не оставив последователей?
– Школа должна быть обязательно, чтобы передавать грандиозный опыт из поколения в поколение. Интересно, что будет, если все станут такими самоучками? Единичные всплески могут быть, как вышеупомянутый Ван Гог и, конечно, появление гения – всегда волшебство. Главное, чтобы появление гения не было обусловлено чисто коммерческими целями.
– А если коммерческое искусство является сочетанием идеи и денег?
– Ну так и делалось! Медичи заказывали искусство художникам своего времени. Хороший «госзаказ» – мечта художника. Вся монументальная живопись - коммерческая. Если вижу что-то сделанное на заказ интересное, никогда не скажу, что это плохо. Мне нравится многие работы, которые сделаны не так, как меня учили. Сейчас другое время. Уходят навыки работы с натуры, детей учат рисовать с референсов. Какие это даст плоды – узнаем лет черед двадцать. Конечно, они что-то свое создадут, но их искусство можно будет рассматривать только в контексте времени. Для меня же, наверное, всегда будут главным ориентиром имена из прошлого.
– Например?
– Этого много, список не понятно кем начинать и точно никем невозможно закончить. Если очень навскидку, для начала назову Эль Греко. Это сочетание фантастического мастерства и потустороннего дара в одном человеке. Наряду с крупными манерно-экзальтированными полотнами, он писал абсолютно сдержанные и необыкновенно реалистичные портреты с натуры. Смотрю на полотна Эль Греко и думаю, что не существует того, чего он не мог.
Разумеется, Врубель. Он для меня более человечен, чем космический Эль Греко. Врубель живой, открытый, очень доступный для понимания.
Беллини восхищает осторожной гениальностью привнесения своего в канон. На его мадонн можно смотреть бесконечно. Удивительное сочетание земного и небесного.
Иногда пересматриваю альбомы реалистической живописи, например, Пластова. На фоне современной тенденции в угоду оригинальности выжимать чистый воздух из произведений искусства эта искренняя, реалистичная, и очень талантливая живопись поражает своей чистотой и живой эмоцией.
Отдельная для меня тема – японская графика, несмотря на то что я живописец. Работы Хокусая, Хиросигэ – космическая вершина, великий дар последующим поколениям художников и зрителей.
Сейчас визуально перегружена окружающая действительность. Недавно видела графику финской художницы, которая меня поразила. Это сдержанные литографии в 2–3 цвета, очень тонкие и содержательные. В них всё про тишину. Жизнь в городе часто мешает вычленить какую-то суть, самое главное. Постоянно что-то отвлекает.
– То есть, художнику нужен покой и тишина вокруг, чтобы существовать?
– Да. Запирать его нужно с миской с едой и не выпускать никуда. Хундертвассер говорил, что в мастерской художника не должно быть большого окна, чтобы ничто не отвлекало от работы. Не знаю, что он имел в виду, возможно, голландское искусство, когда не существовало больших окон, и писались гениальные картины, небольшие и сосредоточенные, с большим миром внутри. А работы самого Хундертвассера – экспрессивные декоративные большие холсты. Странно, что такую фразу сказал человек, писавший эти работы, но видимо даже ему этого замкнутого мира не доставало.
Для меня искусство – это очень серьёзно. Иногда завидую тем, кто относится к этому легко и при этом создаёт достойные содержательные вещи.
– Не слишком ли серьёзно относитесь?
– Если бы не было ничего за плечами у нашего века, то можно было бы относиться легче. Но этот груз… Завидую людям, которые могут его скинуть. Перелистываешь альбомы истории искусств, открываешь античное искусство – мастера, которые жили несколько тысячелетий до нас, ну как дотянуться до этих вершин? Да, каждое новое время ставит целью и создает что-то своё, но пугает, что технические задачи актуального изобразительного искусства сильно упростились, объективно снизился уровень мастерства студентов в художественных вузах, и в этой простоте можно растерять что-то очень важное...
– Не является ли нынешняя простота и скорость духом времени?
– Полностью согласна и поддерживаю эту точку зрения. Уже приняла это. Понимаю, что сейчас надо в наше время влиться, в этот бурлящий ручей, который сметает всё, что было до него, и продолжать учиться. Поскольку не хочется терять контакта с новым поколением, надо пытаться смотреть и их глазами, не умаляя и не обесценивая их видения. Искусство должно оставаться актуальным несмотря на то великое из прошлых веков, что висит в музеях.
____________________________________________________________________
Наша команда благодарит Марию за очень интересное общение! Вдохновения, творчества, сил – вот что хотелось бы пожелать, ибо именно эти вещи всегда являются спутниками любых видов искусств.
____________________________________________________________________
Смотрите наши прошлые интервью:
____________________________________________________________________
Подписывайтесь на канал, ставьте 👍, если вам понравилось, пишите комментарии, а также будем признательны за рассылку наших статей вашим друзьям и близким. Нам — продвижение, вам — качественный контент.
