Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Хочу вступиться за своего антигероя и немного "разъяснить" его. Его поездка на малую родину - вовсе не алкотрип, как может показаться. И - "не такой уж горький" он "пропойца". Наверное, просто слаб, и - в конечном итоге - обстоятельства оказываются сильнее его самого, точно так же, как некоторые руководители вместо того, чтобы управлять процессами, сами оказываются управляемыми процессами. Жизнь Негина - это история "несопротивления", возможно, именно поэтому он предпочитает взирать на окружающий мир посредством перорального добавления градусности: так кажется несколько забавнее, правда, ни счастья, ни удачи ему это не приносит...
Итак, продолжаем...
5.
- Товарищ… товарищ, проснитесь! – кто-то весьма настойчивый теребил Негина за плечо, прерывая его беспробудный, лишенный даже видений и воспоминаний, пьяный сон.
Осип, вяло открыв глаза, узрел перед собою высокого и тощего милиционера в сержантских погонах, пытливо вглядывающегося ему прямо в душу, словно пробуя понять, что же все-таки кроется в тайниках сознания этого человека-тела.
- Вы что – от поезда отстали? – проникновенно спросил сержант с готовностью в голосе расправить худые плечи и немедленно доставить Осипа к месту его истинного назначения.
- А где я? – пьяно разрушил иллюзию Негин, дурацким вопросом лишая участливого милиционера самой возможности применить свои, возможно, сверхъестественные способности по оказанию экстренной помощи отставшим от поездов пассажирам и являя этому ангелу в погонах обыкновенное мурло пьянчуги и забулдыги.
- Вы находитесь на платформе вокзала города Дмитриев, - нахмурившись, строго молвил сержант. – Позвольте ваши документы!
Неверными руками пошарив по карманам куртки, Осип не обнаружил там даже намека на бумажник. Невнятно что-то пробормотав, он погрузился глубже – в карманы пиджака, напоминая сам себе Данко, намеревающегося вырвать себе сердце... Увы, проклятого бумажника не было и там. Еще не осознавая глубину трагедии, в которой неизменно оказывается любой, оставшийся в чужом городе без документов и средств к существованию, он принялся копаться во всех мыслимых и абстрактных вместилищах, имеющихся в его одежде, пока, наконец, не обнаружил изрядно помятый бумажник в заднем кармане брюк. Глубокомысленно икнув, Негин выудил из него погнувшийся паспорт и протянул сержанту.
- Куда следуете, гражданин Негин? – уже мягче, но все равно строго спросил тот, с долготерпением святого дождавшись итогов исканий Осипа.
- Уже прибыл, - еле ворочающимся языком почмокал Негин, ощущая жутчайшую и насущнейшую потребность хоть чем-нибудь освежить полость рта и помочиться… Или наоборот, не важно! Можно даже одновременно. Даже, наверное, одновременно было бы лучше всего!
- А багаж ваш где? – уже почти нежно, даже с некоторой отеческой укоризной поинтересовался сержант.
Оглядевшись, Осип убедился, что укор милиционера имеет под собою более чем реальную почву, ибо рядом с его скамейкой не было ничего похожего ни на чемодан, ни на коричневую дорожную сумку, с которыми он, несомненно, отправлялся в свой исторический вояж. Была заполненная окурками и пластиковыми бутылками заплеванная урна, был огромный, недоверчиво косящийся на обоих кудлатый пес, было даже дерево, одиноким гигантом проросшее сквозь асфальт платформы, багажа – не было! Издав губами неопределенный звук, Негин широко улыбнулся и развел руками, будто человек, рассказавший несмешной анекдот и теперь извиняющийся за это – мол, извини, брат, а теща у меня так хохотала, так хохотала…
- К кому приехали? – понятливо вздохнув, присел рядом сержант.
- К своим, - не зная, как в двух словах истолковать свое появление в Дмитриеве, кратко ответствовал Осип.
- Понятно. Заявление о краже писать будете? – Господи, откуда же берутся такие заботливые милиционеры? Неужели они вообще еще существуют?
- А-а…, - отмахнулся Негин, с отвращением закуривая «Соверен» из полусмятой пачки. – Пес с ним! В гостиницу отвезти сможешь?
- Не смогу, - покачал головой сержант, закуривая за компанию сигарету неопределенной марки из красной пачки с трудночитаемой надписью. – «Уазик» в ремонте.
- А как же ты преступников ловишь? – усмехнулся Осип.
- А никак, - милиционер в ответ заговорщицки подмигнул. – У нас с ними договор! Частника тебе поймать?
- Давай, - Негин щелчком отбросил окурок, красной ракетой полетевший куда-то на рельсы, там и закончив краткий свой жизненный путь.
- Ну-ка, пойдем, - подумав, поднялся со скамейки сержант. – На часы смотрел? Час ночи уже! Кто тебя в гостиницу пустит в такое время?
- А с тобой – пустят?
- И со мной – пустят, и без меня пустят…
У выхода из пустого здания вокзала стояли одинокие «Жигули», за рулем которых кто-то дремал, надвинув кепку на самый нос. Сержант по-деловому открыл дверь и, наклонившись, властно сказал:
- Автандил, надо человека в «Озерную» отвезти, от поезда отбился человек, холодно ему… Достучись до Гавриловны, скажи – от меня!
- Нада, значит, нада! Паэхалы! – Автандил как по команде откинул кепку на затылок и с готовностью провернул ключ зажигания.
- Давай, гражданин Негин! – протянул Осипу руку сержант. – Устраивайся! Проблемы будут – заходи сюда, если что – спросишь Артура Поливанова, это я.
С чувством поблагодарив участливого сержанта Артура, Негин погрузился на переднее сиденье и «Жигули», газанув, рванулись вперед. На улицах царила всепоглощающая темнота, редкие фонари почти ничего не освещали, но и без них было видно, что в Дмитриеве мало что изменилось с момента последнего приезда Негина в родной город, разве что яркими цветовыми пятнами мелькнули пара-тройка то ли кабаков, то ли казино. Дороги были столь ужасны, что казалось, будто машина едет по железнодорожным шпалам. Водитель, не обращая на пассажира никакого внимания, включил магнитолу и под противный мальчишеский гундосый голос подпевал еле слышно: «Бэлыи розы, бэлыи розы…» Осип облегченно вздохнул, радуясь, что не придется вступать в никому не нужный дежурный диалог, и, откинувшись всем телом в продавленное сиденье, задремал, чувствуя себя неизъяснимо гадко. К тому же припомнилось исчезновение багажа, в котором было решительно все, чтобы явиться на малую свою родину в полном блеске имперского величия: пропали хорошие пиджаки, рубашки, брюки, несколько любимых книг, туалетные принадлежности, ключи от питерской квартиры, записная книжка… «Может, это знак?» - лениво крутилась в полусонном мозгу мыслишка. – «Может, это – некий символ того, что к старой жизни возврата больше не будет и что пришла пора сжечь все мосты, соединяющие меня-старого со мною-новым?» Что он будет делать в Дмитриеве, Осип решительно не представлял. Первоначальный его замысел просто отдохнуть, навестить могилы родителей, глотнуть воздух детства, возможно, встретить кого-то из прежних приятелей рушился на глазах, обретая очертания некоего коллапсического заклятия и грозя стать едва ли не единственным образом его дальнейшего существования здесь. Находясь в полубреду-полусне, он нехотя вспоминал мелькавшие перед ним последние сутки лица, и они казались ему сейчас странно-симпатичными, словно мордочки забавных и милых, хотя, возможно, и смертельно опасных, зверьков: они позволяли ему кормить себя с руки, гладить по шерстке и умильно слушали его, но в любой момент могли укусить или, огрызнувшись, убежать в свои норки. Такими были лысый Анатолий, загадочный Иван, сержант Поливанов и даже этот, сосредоточенно подпевающий свистящей кассете Автандил. Если остальные обитатели Дмитриева окажутся такими же инопланетянами, то за месяц пребывания здесь Негину гарантировано постепенное превращение в одного из них: он станет занятным провинциальным чудиком, дышащим сквозь умозрительные жабры специфическим кислородом небытия, забвения и мелкотравчатого быта всеми покинутого мирка, наивно полагающего, что он существует на самом деле.
- Из сталицы? – прервав заунывное пение, поинтересовался Автандил.
- Точно, - послушно кивнул Осип, пробудившись от дремы и заерзав от подступившего дальше некуда желания облегчиться. – Слушай, генацвале, останови где-нибудь – отлить бы мне…
«Жигули» как по команде резко затормозили, так что Негин чуть не пробил лбом стекло.
- Канэчна! ... здесь! – великодушно позволил Автандил, с гостеприимством старого духанщика окидывая рукой стремящуюся в бесконечность длинную громаду какого-то забора.
Пулей выскочив из машины, Осип стыдливо отвернулся и в течение трех минут с наслаждением исторгал из себя, кажется, все, что было выпито за последние двадцать четыре часа. Жизнь, положительно, налаживалась. Багажа, правда, не вернешь, что есть, то есть, но все остальное потихоньку, кажется, приходит в норму.
- А может, у тебя еще и пиво есть? – с робкой надеждой спросил он своего чичероне в радушный мир города Дмитриева.
Автандил усмехнулся в усы, невозмутимо выудил из бардачка банку финского пива «Koff» и протянул Осипу:
- Дэржи! Друг Артура – мой друг!
«Господи, как мне нравится этот город!» - совсем размякнув, подумал Негин и, разом высосав содержимое банки, закурил. – «Не удивлюсь, если меня не только пустят в гостиницу среди ночи, но и поселят в какой-нибудь люкс».
Гостиница «Озерная» размещалась в совершенно незнакомом Осипу здании, видно, построенном в семидесятых – со свойственным этой эпохе минималистским стилем, но не без кокетливых архитектурных излишеств, намекающими на былую принадлежность к разряду ведомственных заведений. Не глуша мотора, Автандил деловито подошел к дверям и по-хозяйски привычно забарабанил в стеклянную дверь. Через минуту за ней показалось негодующее заспанное лицо сорокалетней особы: впрочем, завидев Автандила, она сразу сменила гнев на милость и даже приветливо, насколько это было возможно в два часа ночи, заулыбалась.
- Ва, Людмыла! – воскликнул пламенный горец. – А сэгодня что – развэ твой смэна? Ну, неважна! Пэредашь Гавриловне – Артур прасыл чилавэка устроить! Очинь важный чилавэк! Из сталицы, панимаишь?
- Здравствуйте, - радушно улыбнулся Осип, включив все обаяние, на которое был способен при подобных обстоятельствах.
«Людмыла» окинула «важного чилавэка» подозрительным полусонным взглядом, распахнула дверь пошире, пропуская его внутрь, и с плохо скрываемым недоверием буркнула:
- К стойке подойдите, сейчас ключи вам выдам! – после чего еще минут пять о чем-то вполголоса секретничала с Автандилом, то улыбаясь, то хихикая, то понимающе кивая. По всему было видно, что кавказец был здесь человеком своим и пользовался большим уважением. То, что за ночной вояж по городу он не спросил с Негина ни копейки, только укрепило его в недавних впечатлениях и во мнении, что пока экскурс в прошлое проходит необычайно гладко и сулит всевозможные удачи, не говоря уж об экономии денежных средств, что вообще всегда кстати.
- Паспорт давайте! – все с тем же легким пренебрежением обратилась к нему Людмила, зевая, присев за стойку администратора. Привычным движением пролистнув страничку, она разочарованно протянула: - А говорили – из столицы!
- Говорил не я, а Автандил, - извиняющимся голосом пояснил Осип. – И, потом, Питер – северная столица!
- Ну да, а Хабаровск – юго-восточная! – с нарастающим недоверием откомментировала Людмила, выказав как минимум изрядные познания в географии. – Полулюкс, двести пятый! – и с грохотом выкинула на столешницу тяжеленные ключи с привязанным к ним деревянным брелоком в виде массивного бочонка.
- Что? Полулюкс? – оскорбленно вскинулся Осип, но, упершись в тяжелый взгляд Людмилы, осекся и, мило улыбнувшись напоследок, ретировался к лестнице.
Номер был дежурно-стандартным, с черно-белым телевизором, с потертым, местами пузырящимся, линолеумом, двумя покойными проваленными креслами, почему-то двуспальной кроватью и огромным зеркалом в массивной раме «под бронзу». Выкурив прямо в кровати еще одну сигарету на сон грядущий, Осип немедленно уснул, утомленный перипетиями минувших суток…
- …Что же вы табличку-то не повесили? – разбудил его укоризненный женский голос, перемежающийся с грохотом чего-то металлического.
Уже в третий раз за два дня он просыпался от разнообразных обращений к себе: сперва это был лысый Анатолий с пивом, затем – душевный сержант Артур, а на этот раз будильник явился в образе немолодой женщины в косынке и синем спецхалате со шваброй в руках. Укоризненно глядя на раскинувшегося звездой Негина, она взялась за поставленное на пол ведро с буро-оранжевой тряпкой и, склоняясь над недоумевающим Осипом, пояснила:
- Коли собирались спать так долго, так табличку бы повесили: «ду нот дистурб» называется, или хоть бы ключ изнутри вставили! Вот, делать мне больше нечего – по всем номерам шариться! Еще целый этаж неубранный, а я на вас пять минут потеряла! И покрывало вон на пол бросили…
Бормоча еще что-то, она недовольно побрела назад, шумно волоча швабру и ведро словно поверженный полководец - саблю и седло убитого шрапнелью коня. «Ду нот дистурб!» - с удовольствием повторил Осип и, отбросив одеяло, резво поднялся, ощущая себя практически здоровым и полным сил для дальнейшего познания неведомого для него мира диковинных обитателей провинциального города. Припомнив события давешней ночи, он немного-таки расстроился от утраты багажа, но, внимательно рассмотрев собственный гардероб, состоявший из дорогой кожаной куртки, мягкого немнущегося пиджака, водолазки и джинсов, решил, что пока можно обойтись и этим. Главное – собственная небрежность, с которой он запихнул бумажник в задний карман джинсов – обычно он так никогда не поступал, на этот же раз измена устоявшимся привычкам привела к полной сохранности всей имеющейся наличности и документов. Даже страшно было бы подумать, что бы он делал, если б похитители багажа, наверняка обшарив все карманы куртки и пиджака, прихватили бы с собой и бумажник!
С наслаждением приняв ванну и причесавшись пятерней, Осип за неимением зубной щетки тщательно прополоскал рот мутноватой, белесой какой-то водой, и спустился в холл в поисках ресторана или бара. Заведение под названием «Кафе-бар «Феерия», действительно, имелось: открыв аляповато-пестрые двери из расписанного под мозаику стекла, Негин обнаружил за первым же столиком Ивана, под еле слышную музыку неторопливо поглощающего антрекот в сопровождении огромного бокала с разливным пивом. Больше в зале никого не было. Невидящими глазами упершись в Осипа, Иван поначалу не выразил никаких эмоций, затем крупно вырисованные брови его чуть дрогнули и, перестав жевать, он приглашающим жестом указал на место рядом с собой:
- Живой? Садись…
С некоторым опасением пожав крепкую руку недавнего попутчика, Негин с достоинством закурил и деловито, чувствуя себя Марлоном Брандо на отдыхе где-нибудь на Мартинике, поинтересовался:
- Как потчуют?
- Дерьмово, - честно признался Иван, подзывая щупленького официанта в застиранной белой рубашечке. – Водка какая имеется? Только, чтобы без балды, хорошая…
- Из хорошей – порекомендую нашу, местного разлива, «Кайзер Вильгельм», - интимно пришепетывая, склонился над ним официант. – Спирт «люкс», вода – отменная, только что из морозильничка, льется – как глицерин! «Столичную» и прочие – не советую, качество – неважное…
- Бодяга, короче, - вздохнув, закончил Иван. – Ладно, хоть предупредил, молодец, на чай уже заработал. Тащи! А…, - вдруг, что-то вспомнив, снова окликнул он стремительно умчавшегося официанта. – И это… пепси-колы!
Польщенный Осип, кивнув памятливому собутыльнику, вдогонку заказал яичницу с беконом, салат «Столичный» и поджарку свиную, намереваясь сегодня не повторять более давешних ошибок, тем более, что нечеловеческие способности Ивана пить ведрами и не пьянеть он изучил уже достаточно неплохо.
- Как город? – спросил он для начала застолья, чтобы спросить что-нибудь.
- Суки все, - со свойственной ему лаконичностью отрезал Иван, отхлебнув богатырский глоток пива. – Бабки берут, дела не делают, думают – с лошком заезжим связались… не нюхали, видать, еще, как смерть пахнет!
- Никак, чего купить здесь хочешь? – принимая его специфический разговорный диалект, снова задал вопрос Осип.
- Ну…, - неохотно пожал плечами Иван, - комбинат здешний, целлюлозно-бумажный. А тебе на что?
Негин тоже пожал плечами – мол, так, разговариваем, не более того! – и, ощутив скрытую опасность, таящуюся в этом загадочном человеке, с юмористическим выражением лица начал рассказ о своих ночных приключениях. Иван, не дрогнув ни единым мускулом во время его повествования, водил глазами за суетливыми движениями разливающего водку «Кайзер Вильгельм» официанта и, казалось, был погружен только в свои, без всякого сомнения, весомейшие и необъятнейшие проблемы с комбинатом. Только единожды за время негинского монолога он небрежно потрогал принесенную бутылку – действительно ли из морозильника? – и, как-то сразу успокоившись, снова закаменел лицом. Дождавшись окончания, Иван поднял рюмку и, взмахнув ею как дирижерской палочкой, словно приглашая флейты, гобой и валторны начинать свои партии, вылил содержимое в себя. Так же поступил и Негин. Водка, и правда, оказалось недурной, удивительным в ней было лишь название, потому что вместо известного многим образа усато-бородатого сухопарого немца на этикетке красовался портрет Бисмарка, не то, чтобы очень сильно, но все же отличавшегося внешне от августейшей особы.
- Чудики, говоришь? – задумчиво переспросил Иван, лениво почесав пятерней шею. – За сто баксов они тебя еще и в постельку уложить должны были! А ты что думал – я тебя на вокзале оставил бы? А вот, что чемоданы уперли – про то уговора не было, зайду к этому сержанту потолковать, разъясню политику партии…
Озадаченный Осип машинально налил еще рюмку, причем, только себе, и выпил, сожалея о том, что вчерашние необычайные и милые приключения оказались всего лишь оплаченными кем-то услугами, что люди здесь – такие же, как и везде, и что трогательный образ нетронутого цивилизацией и всеобщим падением нравов городка рушится на глазах, приобретая до отвращения знакомые черты. Он даже увидел себя со стороны – наивного пятидесятилетнего с "прицепчиком" алкаша с незадавшейся судьбой, зачем-то припершегося на малую свою родину, и ощутил внезапный приступ острой, стремительно нарастающей тоски. Захотелось завыть. Он только закурил.
- Расстроился, что ли? – заметив его скисшую физиономию, усмехнулся Иван. – Не стоит. Жизнь – дерьмо везде, что в Питере, что в Арзамасе, вот только прожить ее надо постараться так, чтобы от тебя не сильно попахивало… Усек?
- Противно, - поморщился Негин, тухло ковыряясь в салате. – Я чего сюда приехал-то? Устал от всей этой… демократии, демагогии, от пустых магазинов, от ларечников, от людей, говорящих только о политике и деньгах, от женщин, хотящих только секса и денег… Думал, приеду сюда, окунусь как в родник…
- Припадешь к истокам, да? – закончил за него Иван. – Я тебе так скажу, артист, – стержня в тебе нет. Человеку со стержнем наплевать на всю эту шнягу, он сам по себе, остальное – отдельно от него, такого и бабы любят, и бабки, и к истокам ему ехать незачем, потому как они в нем самом… Вот такая, артист, философия! Давай-ка по соточке – за стержень, жесткий, крепкий, стальной стержень…
- А если его нет? – чуть укоризненно напомнил Негин, тем не менее, выпив вместе с ним.
- А если нет – так и не появится! – заключил Иван, кидая на стол несколько крупных купюр и накрывая их кожаной папкой меню, на которой были халтурненько вытеснены золотом загадочные существа в самых нелепых позах, одновременно напоминающие примитивно намалеванных одалисок и изнуренных дистрофией раскоряченных марабу. – Мне пора, рассчитайся! Увидимся…
Оставшись один, Осип ощутил острейший приступ раздражения – против обманувшего его города, против Ивана, против дурацкого кафе-бара «Феерия» с его аляповатым меню и более чем странной для российской глубинки водкой «Кайзер Вильгельм», и, самое главное, против себя самого, незнамо за чем прикатившего сюда. Вновь обнаружив себя основательно пьяным, он разозлился еще больше – кончится эта алкогольная вакханалия когда-нибудь или нет? Попытавшись подняться, он грузно осел на стул, махнул рукой и, плеснув себе «Вильгельма», снова выпил, причем, ему показалось, что лукавый кайзер-канцлер издевательски подмигнул ему – э, мол, брат, да ты уже того-с!..
- Да, того-с! – с вызовом выкрикнул он, сделав титаническое усилие, встал-таки из-за стола и, сопровождаемый недоуменным взглядом официанта, неверными шагами направился обратно в номер.
6.
Олег Осипович нетерпеливо похаживал по заснеженной платформе, куря одну сигарету за другой – поезд из Ленинграда задерживался уже на десять минут. «Что они там, черти, Новый год на сутки раньше начали праздновать, что ли?» - с деланым раздражением уже который раз спрашивал он жену, тоже чудом сохранявшую спокойствие и чуть притоптывавшую на морозце в новых, одетых по случаю двойного праздника, полусапожках.
- Сына ждете, Олег Осипович? – приветливо помахал ему начальник отдела кадров комбината, сам ожидавший приезда племянницы из Череповца на том же поезде.
- Да вот, мать их, задерживают! – притворно сердясь, скрывая тем самым волнение, развел руками Негин.
Осипа они не видели уже полтора года, с самого отъезда в Ленинград, куда он уехал поступать в Технологический институт. Убедив-таки строптивца выбрать в жизни единственно верную, по его мнению, стезю, Олег Осипович с нескрываемым удовольствием воспринял известие о зачислении сына на первый курс. «Вот, Людочка, все же инженером станет!» - гордо воздев палец, провозгласил он после телефонного разговора с Осипом. – «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля российская рождать!» «Ой, не знаю, как он там, один, в чужом городе, без матери, без отца!» - вздохнула в ответ жена. – «И Невтон-то из него – тот еще, не ошиблись ли мы с институтом?» Олег Осипович только сплюнул в ответ и попросил не портить ему праздник. «Моя кровь у него, настырная, значит – сможет!» На зимние каникулы Осип не приехал, написал – надо готовиться к пересдаче кое-каких хвостов по итогам семестра, на летние – не пожаловал тоже, отправили в студенческий стройотряд. По поводу перспективы ухода в армию, вызывавшей больше всего вопросов у матери, ответил, что у них в институте – военная кафедра, так что после окончания он получит сразу офицерское звание. Изредка – звонил, сдержанно сообщая, что живет хорошо, что стипендии и тех денег, что высылают родители, вполне хватает, что от выбранной специальности не то, чтобы в восторге, но привыкает. И вот, наконец, после полугода обещаний и неопределенности, сын известил, что выберется домой на Новый год на целую неделю!
- В магазин, мать, беги – студент наш приезжает! – по-доброму прищурясь на нетерпеливо пританцовывающую возле телефона жену, всё порывавшуюся вырвать у него трубку, сказал Негин-старший. – И - чтобы стол ломился, денег не жалей! Я через стол заказов тоже какого-нибудь дефицита постараюсь добыть!
И вот он – поезд, неторопливо выплывая из-за заснеженных сугробов, тормозит, вот уже на ходу открываются двери тамбуров, и виднеются из них лица – радостные – доехавших, наконец, пассажиров, и привычно равнодушные – проводников. Вон, и Осип – смеется из тамбура восьмого вагона, машет рукой, ловко соскакивает на платформу с чемоданом и, дождавшись, пока поезд не остановится совсем, помогает сойти с высоких ступеней какой-то девушке в нарядной белой шубке. Переглянувшись с Олегом Осиповичем, мать поспешила навстречу, чувствуя что-то неладное.
- Мама, познакомься, это – Таня! – обнявшись с нею, подтолкнул девушку поближе Осип.
- Здравствуйте! Таня! – протянула та руку в пуховой варежке.
- Людмила Петровна, - сдержанно улыбнулась мать. – А это муж мой – Олег Осипович! – представила она подоспевшего Негина-старшего.
- Погостить к нам? – крепко пожав руку сына, осведомился отец.
- Папа, это я пригласил Таню к нам, - безмятежно сияя повзрослевшим вытянувшимся лицом, сообщил Осип. – Места у нас хватит, верно?
- Хватит, хватит, - словно не замечая тревожного взгляда жены, подхватил чемодан девушки Олег Осипович. – Все, поехали, такси ждет!
В машине, вопросительно сверля уверенный затылок мужа, словно бы не придающего странной ситуации ни малейшего значения, Людмила Петровна сперва помалкивала, боясь бестактным вопросом обидеть сына и незнакомку, но потом все же не выдержала и, улыбаясь, обратилась к Тане:
- А вы, Танюша, давно знакомы?
- С кем? С Осей? – наивно захлопала глазами та. – С начала учебы, с сентября…
«Странно!» - подумала Людмила Петровна, спинным мозгом ощущая какой-то подвох. – «Как же с сентября, если начало учебы было уже полтора года назад? Может, она откуда-то перевелась?»
- А родные у вас есть? – осторожно продолжала она допытываться. – На Новый год – и к посторонним людям…
- Мама, я попозже все объясню, - мягко перебил ее Осип, только усиливая ее подозрения по поводу происходящего. «Это где же я ей постелю?» - размышляла Людмила Петровна. – «Если ее класть в комнате Осика, тогда ему придется вытаскивать с балкона раскладушку. А если?.. Господи, не дай бог!..» - внутренне охнула она, боясь даже вообразить себе страшную в своей простоте истину.
Дома, показав гостье комнату сына и ванную, она с трудом дождалась, пока Таня отправится принимать душ с дороги и переодеваться, зашла к Осипу, уже облачившемуся в удобный джемпер, и напрямую спросила:
- Сынок, надеюсь, это – не то, что я думаю?
- Мам, я же не знаю, что ты думаешь, - приобнял ее Осип, видя возникшее в дверях напряженное лицо отца.
- Я надеюсь, эта девушка приехала к тебе… как к другу? – мучительно подбирая слова, и сама краснея от неловкости, продолжила Людмила Петровна.
- Не совсем, - замялся Осип. – Мы с Таней хотим пожениться…
- Вот как? – вмешался Олег Осипович, солидным танкером вторгаясь в тихую заводь восьмиметровой комнаты. – А жить вы где будете? И на что? А детей на какие доходы содержать? А посоветоваться с родителями, в конце концов? Об этом ты подумал? В общем, так: пока специальность не получишь….
- Папа, я хотел об этом поговорить позднее, - Осип тихим, но упрямым голосом остановил по привычке разошедшегося отца и укоризненно посмотрел на обоих. – Новый год же! Давайте не будем его портить заранее, я же не завтра уезжаю!
- Да уж испортил! – буркнул Олег Осипович, понимая, что сын в общем-то прав, хотя осадок от приезда Тани и предчувствия каких-то не слишком приятных новостей, уже прочно обосновался на сердце, привнося в общую атмосферу праздника острый привкус недосказанности и подозрения, что все идет не так идиллически, как казалось еще пару часов назад.
Из ванной Таня вышла облаченной в слишком короткое, по мнению обоих родителей, чуть выше колен ярко-синее платье с обнаженными плечами и без рукавов. Торжественно улыбаясь, она по-свойски увлекла Осипа в комнату, о чем-то пошепталась с ним, и, все так же сияя лоснящимся лицом, вышла к месту застолья с парой небольших свертков в руках.
- Дорогие Людмила Ивановна…
- …Петровна, - осторожно вставила мать, глядя, как сын сзади приобнимает ее за плечи.
- Ой, ну, конечно, Петровна! – ничуть не смешалась Таня. - … и Олег Осипович! Мы с Осиком долго выбирали для вас эти подарки, надеемся, что вам понравится! С наступающим Новым годом! – и со всё тою же улыбкой, показавшейся Людмиле Петровне наигранной и неискренней, вручила их Негиным.
Не в силах бороться с женским любопытством, мать развернула хрустящий пакет и обнаружила внутри продолговатый, почти миниатюрный черный ридикюль с маленькой петелькой для руки.
- Это самая модная вещь, - радостно затараторила Таня, которой процесс вручения подарков, кажется, был, в самом деле, приятен. – И очень удобная! Ее можно взять с собой в театр, положить туда пудреницы, помаду, духи, носовой платок…
- Нет у нас театров, - вздохнула Людмила Петровна. – Но сумочка, действительно, красивая. Спасибо! Отец, - обратилась она к Олегу Осиповичу. – А ты что же стоишь? Разворачивай! – и, выхватив из его рук сверток, ловко извлекла из обертки синий футлярчик, внутри которого оказались круглые золотые часы.
- «Полет»! На века! – гордо сказал Осип, ревниво следя за реакцией отца.
- Наверное, дорогие, сынок? – засмущался Олег Осипович, не привыкший к подаркам.
- С Новым годом! – восторженно захлопала в ладошки Таня. – Давайте за стол, а то мы есть хотим – ужас!
- И то – правда, - спохватился отец, - вы же с дороги! – и указал единственной рукой на заставленный разнообразными закусками стол. – Давайте, сначала - за встречу, затем – за знакомство, а там, глядишь, и старый год проводим!
- Ты, сынок, уж, наверное, и водочку пьешь? – усевшись с краешка стола, чтобы удобнее было бегать на кухню и к холодильнику, осторожно поинтересовалась Людмила Петровна.
- Пьет, пьет, - лукаво посмотрел на него Олег Осипович, одной рукою ловко открывая бутылку. – Помнишь, как ты в восьмом, что ли, классе погулял где-то? Люда, помнишь? Но, к слову сказать, до самого выпускного больше не притрагивался, молодец! Таня, вам вина или тоже?..
- Ой, что вы, конечно, вина! – испугалась девушка, чуть не вырвав занесенную над ее рюмкой бутылку водки.
- Давайте, я скажу! – встал Осип. – Дорогие родители! Я очень соскучился и рад, что у вас всё так же, по-старому, что вы – такие же молодые, как и раньше. За встречу! – и, чокнувшись со всеми, привычно, одним глотком, опустошил рюмку, что не ускользнуло от бдительных глаз матери.
- Сынок, Таня, вы закусывайте, закусывайте! – захлопотала она, привставая. – Вот салатики, помидорчики, вот картошечка отварная, теплая, огурчики соленые, шпротики…
- Да не суетись, мать, - накладывая себе «оливье», остановил ее Олег Осипович. – Как учеба, сын? Сессию сдал? Сопромат, поди, уже изучаешь?
- Нет, папа, сопромат я не изучаю, - сразу посерьезнев, признался Осип. – Его у меня и нет совсем, и не будет!
- Как так? – удивился Олег Осипович. – Что, отменили разве? Куда же инженеру без сопромата?
- Папа, я ушел из технологического, - Осип, помолчав, отложил вилку, поняв, что дальше будет не до еды. Вслед за ним мать тоже, перестав жевать, положила на тарелку нож и вилку, так же, глядя на них, поступила и Таня, растерянно захлопав ресницами.
- Вот так, - неопределенно высказался Олег Осипович. – И чем же, позволь узнать, ты сейчас занимаешься?
- Я поступил в театральный, на кукольное отделение, - обреченно ответил Осип. – Таня, кстати, учится со мной!
- Господи, еще и на кукольное! – охнула Людмила Петровна, схватившись за сердце. – Отец, принеси мне корвалол, там, в тумбочке…
- Я принесу, - сорвался с места Осип, будучи уже не в силах переносить накалившейся атмосферы. Накапав в стаканчик и чуть разбавив корвалол водой, он подал его матери, с посеревшим лицом как-то растерянно смотрящей на мужа.
- А почему же именно на кукольное? – тускло поинтересовался Олег Осипович.
- Там конкурс меньше, - виновато пояснил Осип.
- Там конкурс меньше, - словно заучивая эту фразу, повторил Негин-старший. – Да, сынок, сюрпризец ты нам на праздник преподнес, ничего не скажешь…
- Папа, там – моё…, - Осип как мог прибавил контрастной теплоты и убедительности. – Я бы все равно стал очень плохим инженером… Если бы вообще им стал!
- Значит, ты уверен, что станешь хорошим артистом кукольного театра? – Олег Осипович уже пришел в себя и снова понемногу становился тем, хорошо знакомым Осипу Олегом Осиповичем, подобное свободомыслие с которым неизменно заканчивалось плохо. – Ты же сам сказал, что пошел туда, потому что конкурс меньше! А что же – на нормального актера учиться побоялся? Силенок не хватает? Или смелости?
- Что сделано, отец, то сделано, - скорбно, словно на похоронах, вздохнула Людмила Петровна и, натужно улыбнувшись, подперев рукой щеку, как бы спохватилась, разряжая наэлектризованную обстановку. – А все ж таки праздник сегодня – и даже двойной! Давайте, мужики, ухаживайте за женщинами! - а сама вдруг подумала: «Господи, да пусть артист! Живой – и ладно! Сколько таких как я в войну – ни мужа, ни сыновей не дождались! Даст бог – все наладится…» - и, смахнув набежавшую слезу, упрямо мотнула головой: - За тебя, сынок! Чтобы не ошибся ты, взрослый – не всегда значит самостоятельный, лучше иной раз и родителей послушать…
- Хм!.. – кашлянул Олег Осипович, побагровев, не глядя ни на кого, чокнулся с остальными и, словно Сократ цикуту, размашисто закинул в рот водку. Утратив интерес к происходящему, он вяло положил себе салат и с самым суровым выражением лица стал поглощать его, погрузившись в свои невеселые мысли.
После немногословного обеда гости удалились в комнату – отдохнуть с дороги, а родители, чувствуя себя обманутыми и ощущая какую-то взаимную неловкость от того, что сложилось именно так, как сложилось, разбрелись кто куда: Людмила Петровна – на кухню – мыть посуду и жарить курицу, а Олег Осипович демонстративно уткнулся в тусклую линзу чуть слышно бормочущего что-то телевизора. К десяти вечера сын с Таней вышли заспанные и виноватые, особенно девушка, осознавшая вдруг неловкость своего пребывания здесь, среди незнакомых, озабоченных свалившимися на них неприятными известиями, людей. Ее бойкость куда-то немедленно испарилась, и за весь последующий вечер она не произнесла практически ни единого слова. Только когда кремлевские куранты начали отбивать неизменные двенадцать ударов и Осип ловко, по-гусарски, бабахнул пробкой шампанского, она несколько искусственно, как поступают, наверное, большинство женщин в таких случаях, взвизгнула, но, скорее, по привычке. Наступил 1961-й…
Оставшуюся неделю молодые жили в квартире Негиных как в коммуналке: общались мало, хотя ужинали вместе, все больше молчали или отрывочно, как малознакомые, разговаривали на отвлеченные, малозначащие темы. Мать громко, чтобы все слышали, вечерами вздыхала на кухне уставшим, неизвестно как затесавшимся в царство тарелок и кастрюль, слоником, Олег Осипович , возвращаясь с работы, либо читал газеты, сердито шурша бумагой, либо сосредоточенно что-то писал, готовясь к намеченному на середину января партактиву. Перед самым отъездом Осип, набравшись смелости, как раньше, постучал к нему и вошел, виновато улыбаясь.
- Ты что-то хотел? – безразлично спросил отец, оторвавшись от телевизора.
- Да, папа, - присел рядом Осип, чувствуя, как время, описав виток по спирали, снова вернулось к однажды пройденной уже точке. – Я хотел сказать тебе, что я счастлив, и чтобы ты не беспокоился за меня. Я, и правда, пытался сделать по-твоему, но не смог пересилить себя. Прости, что не оправдал твоих надежд, но дай мне возможность прожить свою жизнь так, как я её вижу…
- Живи, кто ж тебе не дает, - пожал плечами Олег Осипович. – Только, прошу тебя, когда ты поймешь, что сделал, возможно, самую серьезную ошибку в своей жизни – не приезжай к нам и не плачься о том, что сделано. Это касается всего! – и он многозначительно еще раз выделил последнее слово. - …Всего, ты понял?! Пока ты учишься, деньги мы с матерью будем высылать по-прежнему.
- Спасибо, папа! – встал сын, чувствуя, что груз вины на душе после этого разговора стал еще более неподъемным, буквально притягивая его к полу. – Все будет хорошо, я обещаю!
- Осип! – тихий голос отца настиг его уже у двери. Обернувшись, Осип вдруг заметил, как постарел Олег Осипович, как седина, еще недавно лишь обозначенная в негустых волосах отца, теперь окрасила всю голову в пепельно-серый цвет, как выцвели когда-то густо-синие глаза, как опустились к груди и похудели могучие еще несколько лет назад плечи. Недоброе предчувствие охватило его, тянущей тоской взяв за сердце.
- Ты нас очень расстроил, сын…, - вздохнул Негин-старший и отвел взгляд к телевизору, давая понять, что разговор окончен.
На кухне его встретила мать с расширенными от ошарашившей ее мысли глазами:
- Ося, а как же военная кафедра? Тебя теперь что – в армию заберут?
- Ну и заберут! – с досадой на отца, мать и себя самого махнул рукой Осип. – Уже повестку на медкомиссию прислали! Ничего страшного…
- Господи! – в безбожной еще недавно бывшей комсомолке Людмиле Петровне неожиданно проснулась слепая вера в высшее заступничество. – Сынок, да как же это? Что ж ты натворил? – и, будто потеряв точку опоры, пошатнувшись, с размаху бухнулась на табуретку. Слезы потекли по ее сразу как-то состарившемуся лицу. – Как же – в армию?
- Мам, - бросился к ней Осип, с нежностью обняв за плечи. – Ну, что такого-то? Войны не предвидится, ну, послужу, что страшного?… Папа, вон, на фронте был – и ничего, живой...
- Ой!.. – в ужасе разрыдалась Людмила Петровна, припомнив мучительное ожидание то Негина-старшего, то похоронки на него. В памяти возник и страшный обрубок вместо руки, впервые увиденный ею, когда муж, вернувшись, разделся, собираясь в ванную, и, вдруг заметив её пристальный, словно замороженный взгляд, смущенно накинул исподнюю рубаху…
- Как-то, сынок, все у тебя неладно получается, - с трудом успокоившись, всхлипывая, грустно сказала мать. – И институт бросил, на кукловода какого-то пошел, девку к родителям притащил – по глазам вижу, ведь не любишь же!.. В армию теперь идти надо… Пожалел бы хоть нас-то! Отец, вон, бывало, как телефон зазвонит – первым бросается, это наш, говорит!.. С Таней-то с этой хоть глупостей не наделай, не дай бог, забеременеет, что с ребеночком делать будете?
Уже в поезде он, глядя в темное слепое окно тамбура, за которым мелькали редкие огни деревень и полустанков, вновь увидел одинаково ссутулившихся Олега Осиповича и состарившуюся маму, подозрительно шмыгнул носом и, вернувшись в купе, не глядя на удивленную Таню, лег лицом к стенке, делая вид, что спит. Что родители были правы, теперь он нисколько не сомневался, только собственное упрямство не позволяло ему расписаться в этом. Ему до смерти не хотелось в армию, не привлекала больше будущая специальность, даже Таню, чье тело еще недавно вызывало у него приступы животной страсти по нескольку раз на дню, ему больше не хотелось – ни в прямом, ни в переносном смысле. «Ну и пусть!» - раздраженно скрипнув зубами, закрылся он с головой колючим, пахнущим несвежестью, одеялом.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
