О большом путешествии Чехова на Сахалин и обратно вокруг Азии известно не так много. В основном — по отдельным строкам из его писем и воспоминаниям брата Михаила Павловича со слов писателя. Из дневников того времени сохранились лишь короткие отрывки.
Как только Россия получила в собственность Сахалин по Санкт-Петербургскому договору 1875 года с Японией, он сразу стал местом каторги и ссылки.
Тогда ходили слухи о тяжёлом положении ссыльнокаторжных на острове Сахалине. Возмущались, роптали, но тем и ограничивались, и никто не предпринимал никаких мер. О правительстве нечего было и говорить. Молодой и пылкий Антон Павлович не мог сидеть и спать спокойно в то время, когда знал, что в ссылке мучаются люди. Как сейчас помню, как загорелись глаза у всех членов нашей семьи и как все были горды тем, что Антоша затеял такую серьёзную работу,
— рассказывала сестра Чехова Мария Павловна. На едкие замечания своего друга, издателя А. С. Суворина о будущем путешествии — «что за дикая фантазия», «Сахалин никому не нужен и не интересен» — Чехов ответил в одном из писем:
Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов. <…> Это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный. <…> В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку.
Он встречался с местными чиновниками и политическими ссыльными вопреки запрету, с вольнонаёмными поселенцами, жизнь которых мало отличалась от каторжной. Чехов стал свидетелем ужасных вещей, которые потрясли и возмутили его — включая порку, хищение припасов и принуждение женщин к роли наложниц в борьбе за выживание. «Были времена, когда я чувствовал, что вижу перед собой крайние пределы деградации человека», — писал он. Это были «3 месяца плюс 2 дня» ежедневной работы, встреч, изучения документов и заполнения картотеки. Чехов фактически провел перепись населения острова.
Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд,
— писал Чехов Суворину. «Сахалин представляется мне целым адом», — заключил он в более позднем письме.
На Южном Сахалине Чехов близко познакомился с японцами. «В Корсаковском посту живет японский консул Кузе-Сан со своими двоими секретарями — мои хорошие знакомые, — рассказал он в письме матери. — Живут по-европейски. Сегодня местная администрация ездила к ним во всём параде вручать пожалованные им ордена; и я тоже ездил со своею головною болью и должен был пить шампанское».
Чехов оставил портреты японских знакомых в книге «Остров Сахалин», написанной им в течение трёх лет после поездки:
В пади на самом видном месте стоит белый дом, на котором иногда развевается флаг — красный круг на белом фоне. Это японское консульство. <...> Вне дома они ходят в европейском платье, говорят по-русски очень хорошо; бывая в консульстве, я нередко заставал их за русскими или французскими книжками; книг у них полон шкап. Люди они европейски образованные, изысканно вежливые, деликатные и радушные. Для здешних чиновников японское консульство хороший, тёплый угол, где можно забыться от тюрьмы, каторги и служебных дрязг и, стало быть, отдохнуть.
В Японию Чехов так и не попал. Интерес к этой «удивительной стране» сохранился у Антона Павловича на всю жизнь. Не удалось ему познакомиться и с зарубежным Востоком так близко, как хотелось. Причиной стала эпидемия холеры. Пароход «Петербург» отправился в рейс под карантинным флагом. Из одиннадцати портов, в которые планировалось зайти, остались открытыми только четыре: Гонконг, Сингапур, Коломбо и Порт-Саид.
Возвращение домой вокруг Азии задумывалось как развлекательная поездка — в контраст первой части путешествия. После Сахалина, который Чехов кратко и емко охарактеризовал как «ад», Гонконг показался ему «оазисом».
Первым заграничным портом на пути моём был Гонг-Конг. Бухта чудная, движение на море такое, какого я никогда не видел даже на картинках; прекрасные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады; куда ни взглянешь, всюду видишь самую нежную заботливость англичан о своих служащих, есть даже клуб для матросов. Ездил я на дженерихче, т. е. на людях, покупал у китайцев всякую дребедень и возмущался, слушая, как мои спутники россияне бранят англичан за эксплоатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплоатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато даёт им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплоатируете, но что вы даёте?
«Сингапур я плохо помню, так как, когда я объезжал его, мне почему-то было грустно; я чуть не плакал», — только и вспомнил Чехов о втором городе программы в «отчётном» письме Суворину. Здесь писатель заказал для друга яванского пони гнедой масти. Эскиз маленькой лошадки в стойле на борту корабля появится позже в рассказе «Гусев».
В Индийском океане Чехов «занимался экстримом». Михаил Павлович так вспоминал рассказ брата: «С кормы парохода был спущен конец. Антон Павлович бросился с носа на всём ходу судна и должен был ухватиться за этот конец. Когда он был уже в воде, то собственными глазами увидел рыб-лоцманов и приближающуюся к ним акулу». Эпизод с акулой также вошёл в текст рассказа «Гусев» — когда покойника, завернутого в парусину, сбрасывают в морскую воду, и акула, играя, подхватывает его в глубине.
Затем следует Цейлон — место, где был рай. Здесь в раю я сделал больше 100 верст по железной дороге и по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами,
— такое впечатление об острове оставил Чехов. Его воспоминания о тропическом острове наполнены радостью, светом и юмором. «Какие бабочки, букашки, какие мушки, таракашки!» — строчку из крыловской басни писатель повторил в нескольких своих письмах с рассказами о поездке.
Египетский город Порт-Саид стал последней остановкой на пути домой. Заметок о городе Чехов не оставил, но привёз фотографии, открытки и сувениры. Год спустя в письме редактору журнала «Север» В. А. Тихонову Чехов спрашивал:
Не нужно ли Вам для «Севера» «экзотических» фотографий, которые я привёз из кругосветного плавания? Есть Цейлон, есть Порт-Саид, есть Суэзский Канал, есть Владивосток, кусочек Гонг-Конга, слоны, крокодилы и прочая штука. Если нужно, то привезу.
Эта коллекция теперь хранится в Государственном литературном музее. Чернильный прибор и два подсвечника в египетском стиле, вероятно, приобретённые в Порт-Саиде, стоят на письменном столе в ялтинском доме-музее Чехова.
Спустя месяц после возвращения из путешествия Чехов признался Суворину: «После сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться».
