Вертинский написал талантливые, полные интересных замечаний воспоминания "Дорогой длинною...", которые читаются как авантюрный приключенческий роман. Какие типажи, какие встречи. Возможно, как человек творческий, поэт слегка преувеличивал, зато как эффектно звучит.
Вот одна из историй.
Вертинский заканчивал турне по Европе. Вместе с приятелем Петей Барацем они сидели в большом кафе в Черновицах. Шансонье обратил внимание на немолодую красивую женщину, которая сидела за столиком одна и вздрагивала от каждого скрипа. В кафе вошел толстый румын, прижимая к себе скрипку. Барац шепнул Вертинскому, что это Владеско - король цыганского жанра. Александр тоже вспомнил его. Играл Владеско изумительно, так, что люди забывали дышать.
Страстная, словно изнемогающая от муки, полилась мелодия «Дойны…». Звуки были смуглые, горячие, до краев наполненные печалью. Казалось, из-под смычка лилась струя тяжелого, красного, как кровь, старого и густого вина.
А потом Барац рассказал его историю. Женщина за столиком - жена скрипача, Сильвия Тоска. Была знаменитой актрисой, но на беду услышала его игру. Бросила сцену, готова ради него на все. А он издевается, бьет ее, ревнует. Помочь здесь невозможно - она ж его любит, от любой помощи отказывается. Короче, как сейчас это называется, абьюзер и жертва.
Тем временем, закончив играть"Концерт Сарасате" Владеско проследовал к столику жену. "Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица". Вертинский был вне себя. И тут же сочинил песню.
Но на этом история не закончилась, а только началась. Через три года в Германии действующие лица этой истории снова встретились. Барац зашел к Вертинскому в отель перед концертом и вскользь упомянул, что Владеско тоже здесь и придет на концерт, ведь Барац рассказал, что о нем есть песня. Тот был "страшно заинтригован", а Вертинский решил приготовить нечто особенное.
Начался концерт. Владеско и Тоска сидели в первом ряду, но не в центре. Все песни Вертинский пел, стоя посреди сцены. "Концерт Сарасате" был последним. Тогда певец встал напротив Владеско и начал.
Вертинский спел первый куплет, наблюдая за скрипачом:
Я смотрел и пел, глядя в упор, то в его глаза, то в глаза Сильвии. Владеско слушал в смертельном испуге. Глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит. Он весь как-то съежился, почти вдавившись в глубь кресла.
Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил…
Слова били, как пощечины. Он прятал лицо, отворачивался от них, пытался закрыться программкой, но они настигали его — жестокие и неуловимые, предназначенные только ему, усиленные моим гневом, темпераментом и силой интонаций…
И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!
Он стонал от ярости и боли, уже не владея собой, закрыв лицо руками. Я допевал песню:
Умирающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, бессильно и больно любя!
Мои руки, повторявшие движения пальцев скрипача, упали. В каком-то внезапном озарении я бросил наземь воображаемую скрипку и в бешенстве наступил на нее ногой.
Зал грохнул… Точно почувствовал, что это сейчас уже не концерт, а суд… публичная казнь, возмездие, от которого некуда деться… как на лобном месте.
За кулисами душераздирающая сцена продолжилась. Владеско нашел Вертинского и:
Одну минуту мы стояли друг против друга, как два зверя, приготовившихся к смертельной схватке. Он смотрел мне в лицо широко открытыми глазами, белыми от ярости, и тяжело дышал. Это длилось всего несколько секунд. Потом… Что-то дрогнуло в нем. Гримаса боли сверху донизу прорезала его лицо.
— Вы… убили меня! Убили… — бормотал он, задыхаясь.
Руки его тряслись, губы дрожали. Его бешено колотила нервная дрожь…
— Я знаю… Я понял… Я… Но я не буду! Слышите? Не буду! — внезапно и отчаянно крикнул он.
Слезы ручьем текли из его глаз. Дико озираясь вокруг, он точно искал, чем бы поклясться.
— Плюньте мне в глаза! А? Слышите? Плюньте! Сейчас же! Мне будет легче!
И вдруг, точно сломившись, он зарыдал, упав в кресло…
Как думаете - было ли это на самом деле или Вертинский немного преувеличил для пущего эффекта? Может ли искусство наставить на путь истинный абьюзера?