О Нью Йорке наши люди писали много и по разному. Городом Желтого Дьявола назвал его Максим Горький, хотя до этого говорил, что Нью Йорк "удивительнейшая фантазия из камня, стекла и железа… Все эти Берлины, Парижи и другие «большие» города — пустяки в сравнении с Нью-Йорком." Мнение его резко изменилось, когда американские газетчики выяснили, что он приехал в Америку не с женой, и, как напечатали в газете "New York World" "так называемая мадам Горький вовсе не мадам Горький, а русская актриса Андреева, с которой он живёт несколько лет после того, как расстался с женой».
После того, как манхэттенские газеты организовали массовую демонстрацию протеста перед отелем, где остановился «полный горечи» Горький, даже Кони-Айленд показался ему «царством скуки». «Прозрачный издали, сказочный город встает теперь как нелепая путаница прямых линий дерева, поспешная, дешевая постройка для забавы детей, расчетливая работа старого педагога, которого беспокоят детские шалости, и он желает даже игрушками воспитывать в детях покорность и смирение. Десятки белых зданий уродливо разнообразны, и ни в одном из них нет даже тени красоты. Они построены из дерева, намазаны облупившеюся белой краской и все точно страдают однообразной болезнью кожи… Все раздето, ограблено бесстрастным блеском огня; он — всюду, и нигде нет теней…. Человека сразу ошеломили, ему раздавили этим блеском сознание, изгнали из него мысль и сделали личность куском толпы…» Дело вкуса, конечно, но утверждение из уст пролетарского писателя, что ему жаль детей, которые пришли в самый большой на тот момент парк развлечений в Америке, звучит фальшиво. « Дети идут, молчаливо раскрыв рты, и ослепленными глазами смотрят вокруг так напряженно и серьезно, что их до боли жалко за этот взгляд, питающий их душу уродством, которое они берут за красоту… Все качается, взвизгивает, гремит и кружит головы людей, делая их самодовольно скучными, утомляя их нервы путаницей движений и блеском огня. Светлые глаза становятся еще светлее, как будто мозг бледнеет, теряя кровь в странной суете белого сверкающего дерева. И кажется, что скука, издыхая под гнетом отвращения к себе самой, кружится, кружится в медленной агонии и вовлекает в свой унылый танец десятки тысяч однообразно черных людей, сметая их, как ветер сор улиц, в безвольные кучи и снова разбрасывая, и снова сметая…». Оставим эти утверждения на совести писателя. Люди, которых я видела на аттракционах Кони-Айленда отнюдь не выглядели скучными и скучающими.
Ильф и Петров были "не разочарованные Нью-Йорком и не восхищённые им, а скорее всего встревоженные его громадностью, богатством и нищетой." Маяковского "ошарашивает ... выплывающий из океана Нью-Йорк своей навороченной стройкой и техникой." Есенин писал о "Железном Миргороде" : "Разве можно выразить эту железную и гранитную мощь словами?! Это поэма без слов."
И Маяковский, и Есенин особенно впечатлились Бродвеем. По словам Маяковского:"«С шести-семи загорается Бродвей — моя любимейшая улица, которая в ровных, как тюремная решетка, стритах и авеню одна своенравно и нахально прет навкось. Загорается, конечно, не весь тридцативерстный Бродвеище (здесь не скажешь: заходите, мы соседи, оба на Бродвее), а часть от 25-й до 50-й улицы, особенно Таймс-сквер, — это, как говорят американцы, Грэт-Уайт-Уэй — великий белый путь. Он действительно белый, и ощущение действительно такое, что на нем светлей, чем днем, так как день весь светел, а этот путь светел, как день, да еще на фоне черной ночи». А Есенин утверждал: "…По Бродвею ночью гораздо светлее и приятнее идти, чем днём. Перед глазами — море электрических афиш. Там, на высоте 20-го этажа, кувыркаются сделанные из лампочек гимнасты. Там, с 30-го этажа, курит электрический мистер, выпуская электрическую линию дыма, которая переливается разными кольцами. Там, против театра, на вращающемся электрическом колесе танцует электрическая Терпсихора и т. д., всё в том же роде, вплоть до электрической газеты, строчки которой бегут по 20-му или 25-му этажу налево беспрерывно до конца номера… По радио музыка Чайковского из музыкальных магазинов слышится в Сан-Франциско, но любители могут его слушать и в Нью-Йорке, сидя в своей квартире."
Пильняк в романе "О’Кей" даёт весьма противоречивые описания: "С шестидесятого, сотого этажей Нью-Йорк – поразительный, неописуемый, необыкновенный, зловещий, зловеще-прекрасный город, – город торжества индустрии, размаха, человеческого умения, – ни одному Татлину и европейскому поэту-урбанисту не снилась такая необыкновенность, такое величие, такие конструкции, такие линии и грандиозность, единственные в мире, неповторимые. ...Но, если идти по улицам Нью-Йорка (идти или ехать в авто, по вторым этажам улиц, в сабвеях), Нью-Йорк – ужасный город, ужаснейший в мире, безразлично, на Парк-авеню или на Бауэри. Город оглушён грохотом. Город дышит не воздухом, но бензином. Город обманут проститучьей красотой электрических реклам. Улицы завалены мусором без единого листочка. Город превращён в громадную какую-то керосинку копоти и удушья. Взбесившийся город, полезший сам на себя железом, бетоном, камнем и сталью, сам себя задавивший. Город, в котором человеку жить невозможно, как невозможно в этом городе ездить на автомобилях, ибо автомобилям приходится ездить не по улицам, но друг по другу, несмотря на то, что в этом городе собрано наибольшее количество лучших в мире автомобилей и автомобильных марок."
Спорить ни с одним из них я не собираюсь - каждый имеет право на свою точку зрения. Кроме того, все они бывали в Нью Йорке в прошлом веке, писали с оглядкой на советскую цензуру, и были гостями города. Я тоже жила в Нью Йорке в прошлом веке, только в конце, и за 8 лет узнала его достаточно хорошо, так что могу сравнить впечатления классиков советской литературы с реалиями 90-х годов 20 века.
Не могу не согласиться с Пильняком - и в 90-е и сейчас - "город оглушён грохотом." Переехав в Миннесоту, я первое время не могла спать - слишком тихо. Когда мы жили в Квинсе, в Джексон Хайтс, районе, который контролировала колумбийская мафия, шумно было только по праздникам - 4 июля, в День Благодарения и в день колумбийской независимости в конце июле, когда колумбийцы пускали фейерверки. В остальное время мафия блюла порядок, чтобы полиция не мешала работать девушкам и торговцам наркотиками, которые маячили чуть не на каждом углу.
Зато стоило переехать в Бруклин, начался ад. Мы жили в Мидвуде в одном квартале от "надземки", а на первом этаже нашего четырёхэтажного дома располагалась контора "цыганского такси", которую держали пакистанцы. "Цыганское такси" было предтечей нынешнего Убера или Лифта, только без технологий - просто звонили и договаривались о цене заранее. Контора работала круглосуточно и гвалт там стоял беспрерывно. Летом невозможно было спать с открытыми окнами. Никакие разговоры не помогали - пакистанцы белых женщин игнорировали. Но я нашла способ: со мной работала девушка-пакистанка и я попросила её сказать самое страшное пакистанское ругательство. Сказать он постеснялась, но написала на бумажке. Переводить тоже отказалась - Аллах не простит. В тот же вечер, часов в 11 я высунулась из окошка и внятно и громко прочитала написанное. Наступила изумлённая тишина и на какое-то время проблема была решена. В Манхэттене окна открывать вообще не рекомендовалось: сирены скорых и полицейских машин спать точно не дадут.
Нью Йорк это прежде всего ритм жизни. Ильф и Петров заметили, что "Нью-Йорк не из тех городов, где люди движутся медленно. Мимо нас люди не шли, а бежали. И мы тоже побежали. С тех пор мы уже не могли остановиться. В Нью-Йорке мы прожили месяц подряд и все время куда-то мчались со всех ног..." Мы прожили в Нью Йорке 8 лет и с трудом отучились от привычки мчаться в Миннесоте. Здесь люди ходят заметно медленнее - если вообще ходят. В Нью Йорке иметь машину не обязательно, и даже вредно - парковку искать замаешься, платить за гараж - разоришься. В Манхэттене сама видела знаки "Даже не мечтай запарковаться." Пробки тоже никто не отменял. В свой последний визит решила добираться до аэропорта Кеннеди на шаттле - автобусе без остановок. Обещали довезти за 40 минут, везли 3 часа и я бегом бежала на посадку. Так что не ходить, а бегать - чисто Нью Йоркская привычка.
А почему бегать - потому что очень много всего происходит, а расстояния большие. Ну, например, жила я в Мидвуде - до работы в Манхэттене около часа, при условии, что до метро и от метро пешком, удалось втиснуться в первый же поезд на пересадке, и он нигде не застрял. Можно на "скоростном автобусе" - часа два. После работы либо несёшься на концерт, выставку, в бассейн, в театр, либо в магазины. Это я в Миннесоте делаю продуктовые покупки раз в неделю и забиваю два холодильника, а там в руках много не унесёшь, да и холодильник был обычный, не двухкамерный. И каждый день где-нибудь что-нибудь интересное. Как-то выдалась меня неделя, на которой в понедельник у меня были билеты на концерт в Карнеги холле, во вторник - приглашение на вернисаж, в среду - концерт Вагановского училища в Бруклине, в четверг - опера по абонементу, а в пятницу день рождения подруги. И я себе сказала -"стоп, так дальше нельзя." У меня не было времени, чтобы даже обдумать что я видела, - это коловращение тебя затягивает и ты несёшься белкой в колесе, в погоне за новыми впечатлениями.
