Прочитав эту повесть, можно сказать: «Наивные были времена!», а можно сказать по-другому: «Любовь – страшная сила, а секс – еще страшнее!»
Если предположить, что Лев Николаевич серьезно относился к своему творчеству – а мы, наверное, вправе это допустить, – и сюжет повести мог серьезно возбудить общественную мысль, то можно сделать однозначный вывод: далеко мы ушли в плане усовершенствования моральных норм от наших, не столь уж далеких предков. Хотя вроде бы и нет оснований расслабляться в этом плане. Прощение не стало ближе, никому не гарантируется и никому не предоставляется «автоматом». «Царство небесное силою берется».
Молодой, здоровый (подчеркнем это) человек, Евгений Иванович Иртенев, образованный, порядочный, из хорошей, но частично разорившейся, благодаря стараниям покойного папеньки, семьи, берет на себя благородный, но изнурительный труд избавить от надвигающейся бедности семью и восстановить фамильную честь и состояние. Для этого необходимо оставить многообещающую службу в столице, уединиться в деревне и много и тяжело работать на земле. Такую стезю он и выбирает.
Не напоминает такое начало сюжет рассказа Чехова «О любви»? Начало очень похоже; отнесем это на счет случайного совпадения. Тем более что дальнейшее развитие сюжетов обоих произведений совершенно различно.
«Работы было много, но и сил было много у Евгения – сил и физических, и духовных. Ему было двадцать шесть лет, он был среднего роста, сильного сложения с развитыми гимнастикой мускулами, сангвиник с ярким румянцем во всю щеку, с яркими зубами и губами и с негустыми, мягкими и вьющимися волосами. …Таков он был физически, духовный же облик его был такой, что чем больше кто знал его, тем больше любил».
Словом, идеальный молодой человек, к тому же искренне любящий и уважающий свою мать.
Дело поначалу шло очень тяжело, долгов отцовских было множество, по мере уплаты или рассрочки старых, откуда-то возникали еще другие, и конца им не было видно. Но постепенно, благодаря его энергии и настойчивости, а так же природному дару располагать к себе людей, дела стали понемногу выправляться, появилась какая-то уверенность в завтрашнем дне, а вместе с этим и небольшие досуги. Известно, где досуги, там появляются и способы их употребить.
В ситуации Евгения в качестве досужего средства, исключительно с целью поддержания телесного здоровья, явилась некая Степанида, молодая, чистая бабенка, муж которой пребывал в городе на заработках.
«В белой вышитой занавеске (рубашке?), красно-бурой паневе (сарафане?), красном ярком платке, с босыми ногами, свежая, твердая, красивая, она стояла и робко улыбалась».
Короче говоря, дело сладилось к обоюдному удовольствию и продолжалось до самой женитьбы Евгения на хорошей девушке, Лизе Анненской. Отношения со Степанидой были немедленно прекращены.
Отношения между молодыми были прекрасные, они любили друг друга; полюбила Лизу и мать Евгения, хотя поначалу не совсем была довольна партией и, как всякая мать, считала, что сын «продешевил себя» и мог бы жениться и выгодней и невесту мог бы выбрать красивее.
Лиза же любила Евгения ровно, сильно, до самозабвения, как может любить женщина только один раз в жизни. Тотчас после обручения ею было решено, что из всех людей в мире Евгений Иртенев выше, умнее, чище, благороднее остальных, и потому обязанность всех людей служить и делать приятное этому Иртеневу. И если нельзя заставить это делать всех людей, то надо, по крайней мере, делать это самой.
А что Степанида? Она жила по-старому, одна, соломенною вдовой, и по-старому шалила с мужиками, как прежде шалила со сторожем, стариком Данилой, поймавшим ее в лесу с ворованными дровами, с барином, а потом с молодым конторщиком. О Евгении она вовсе не думала.
Случилось же вот что. Во время второй беременности Лизы, первая закончилась выкидышем, когда отношение всех родных и окружающих к ней было крайне внимательным и бережным, произошла случайная встреча Евгения с красавицей Стешей. После женитьбы он не испытывал никаких чувств ни к одной женщине, кроме как к своей жене, и чувствовал себя совершенно свободным от тех «нечистых» помыслов, которые обуревают время от времени мужчин. Но одного взгляда на Стешу, ее ловкое, стройное, плавно покачивающееся при походке, тело, маленькие босые ноги и белые крепкие икры, было достаточно, чтобы в нем что-то забродило. А когда она, пройдя мимо него, оглянулась и с бессознательным кокетством весело улыбнулась ему глазами, он понял, что рано посчитал себя свободным от тех помыслов.
Дальше было только хуже. Он ловил себя на том, что сам того не замечая, ищет встречи с ней; старается не думать о ней, но о ней только и думает. Происходило нечто странное: прежде, со времени женитьбы, он не думал и не вспоминал о ней, и не видел ее месяцами; теперь же он беспрестанно видел и встречал ее. Она, очевидно, поняла, что он хочет возобновить отношения, и старалась попадаться ему. Он то искал ее, то старался избегать тех мест, где мог ее встретить, но так или иначе, она постоянно была перед его глазами или в его мыслях. И с какой прелестью рисовало ее его воображение. Никогда раньше не казалась она ему такой привлекательной. Никогда раньше она так вполне не владела им.
«Он чувствовал, что терял волю над собой, становился почти помешанным».
Не помогла и двухмесячная поездка в Крым, где Лиза разрешилась от бремени прекрасной здоровой девочкой.
По приезде показалось Евгению, что все его страдания в прошлом; услышав случайно в разговоре упоминание о Степаниде, он не ощутил в себе ни малейшего волнения. Это обрадовало его; да навалились дела, пришедшие за время его отсутствия в некоторое расстройство, так что он перестал и вспоминать о ней.
Но стоило ему увидеть ее, как все вернулось. «Сошелся для здоровья с чистой, здоровой женщиной, думал, что взял ее, а это она взяла меня, взяла и не пустила. Надо было не обманывать себя и не жениться на другой, а жить с этой», – думал он. «А как было бы хорошо, если бы она, Степанида, умерла», – еще думал он.
«Ведь она черт. Прямо черт. Ведь она против воли моей завладела мною. Убить? Да. Только два выхода: убить жену или ее. Да еще… Есть третий: себя», – сказал он тихо вслух, и вдруг мороз пробежал у него по коже.
Перед Евгением Иртеневым стоит непростой выбор: убить себя или убить предмет своей страсти, то есть дьявола. Но убить дьявола человеку, кажется, не по силам; убить человека можно, но это означает погубить свою душу непременно и без вариантов: себя ли ты убьешь, или другого человека.
Лев Николаевич проработал оба варианта, и непонятно, на котором остановился. Или предоставил право выбора читателю?
Вариант №1. Он приставил револьвер к виску, замялся было, но как только вспомнил Степаниду, борьбу, соблазн, падение, опять борьбу, так вздрогнул от ужаса. «Нет, лучше это». И нажал гашетку.
Финал в точности такой, как и в повести Бунина «Митина любовь». Вот такой был, как сказали бы сейчас, «тренд» среди здоровых, порядочных, образованных молодых людей в конце позапрошлого столетия. Как объяснить? И развращенно-пресыщенный серебряный век с его декадансом и модой на всяческие отклонения нехорошие вроде еще не наступил.
Вариант №2. «Есть дьявол. И это она. Он овладел мной. А я не хочу, не хочу. Дьявол, да, дьявол». Он подошел вплоть к ней, вынул из кармана револьвер и раз, два, три раза выстрелил ей в спину. Она побежала и упала на ворох.
В остроге он пробыл всего девять месяцев, так как был признан душевнобольным, там же начал пить, продолжил в монастыре во время церковного покаяния, и вернулся домой расслабленным, невменяемым алкоголиком.
Выбирайте, что больше понравилось.
Думается мне, что Лев Николаевич в погоне за драматизацией сюжета несколько сгустил краски, наделив своего героя какой-то сверхъестественной сексуальной зависимостью. Именно в силу этой некоторой надуманности сюжета «Дьявол», на мой взгляд, не дотягивает до таких шедевров, как «Хаджи Мурат» или «Два гусара».
И вообще прав был К. Прутков: «Не шути с женщиной; эти шутки глупы и неприличны».
