Увлекательное чтение, но предполагаемая аудитория не слишком велика. Тех, кто не бывал в Севастополе и предпочитает проводить отпуск за пределами отчизны, эта повесть вряд ли заинтересует. Хотя ряды последних, ныне, по объективным причинам, могут сильно поредеть. У остальных же появляется шанс посетить Севастополь, а любовь к нему придет сама собой. Вернее, город сам об этом позаботится.
Жанр определить не берусь. Нечто вроде дневника или заметок о жизни в Крыму и в других местах черноморского побережья от автора, в которые вклиниваются довольно неожиданно целые куски из жизни других людей; события из прошедшей недавно Гражданской войны или из еще более давних времен, например, революции 1905-го года, а также тревожащие душу лирические отступления в основном пейзажно-ландшафтного содержания, столь характерные для творческого стиля автора.
Все это сдобрено, к сожалению, многочисленными реверансами в сторону социальной революции, осчастливившей нашу бедную Родину. Тут даже вкус автору изменяет, видны белые нитки швов. Особенно в тех местах, где описывается благородная деятельность на благо революции и трудового народа отца детей лейтенанта Шмидта. Который принадлежал, оказывается, «к плеяде лучших моряков, каких знало человечество, что имя его как капитана может быть поставлено наравне с Джеймсом Куком, Ворониным (?), Амундсеном и Магелланом». (Если кто в курсе, кто такой Воронин, напишите – я не нашел). Кук, конечно, голова, но почему автор не упомянул ни о Крузенштерне, ни о Лисянском, ни о Беллинсгаузене, ни о Лазареве, ни о других русских моряках? Неловко писать заведомые, как кажется, глупости, но невольно приходит в голову мысль: не потому ли, что все помянутые были русскими морскими офицерами, а, впоследствии, и адмиралами? Царскими, как было принято писать при «старом режиме». И как в эту «плеяду» затесался отставной лейтенант (!) и революционер Шмидт П.П.?
Или как вам такой опус: «Бронзовый адмирал Корнилов с равнодушным лицом предлагал отстаивать Севастополь. В колючих кустарниках паслись коровы». Это о Корнилове Владимире Алексеевиче, который был душою и организатором обороны и погиб в первую же бомбардировку Севастополя. Последние слова перед смертью: «Отстаивайте же Севастополь». И к чему здесь коровы?
Могу лишь предположить, что без этих верноподданических изъявлений повесть могла не увидеть свет. Но все, что лежит за пределами «политики», трогает искренностью и свежестью. Лавандой пахнет от этой повести.
Кстати вспомнилось: во время посещения моего Севастополя в 1996 году, «при хохлах», собственными глазами видел худых коз, пасущихся среди памятников на сплошь заросшем бурьяном Малаховом кургане. Видимо, многострадальный курган не входил, по мнению украинской власти, в перечень сакральных мест «национальной памяти». Да и трудно объявить, даже при самой бурной фантазии новейших историков «незалежной», Севастополь городом украинской славы или городом украинских моряков.
Но, довольно о постороннем. Вернемся к повести. Много страниц посвящено новороссийской боре. Вот описание этого злого ветра.
«Море клокочет, как бы пытаясь взорваться. Ветер швыряет увесистые камни, сбрасывает под откосы товарные поезда, свертывает в тонкие трубы железные крыши, качает стены домов.
Бора дует при ясном небе. Зимой она всегда сопровождается крепким морозом.
Корабли превращаются в глыбы льда. Лед, срываясь со снастей, калечит и убивает матросов. Он закупоривает наглухо двери домов. Он забивает печные трубы. Во время боры жители города страдают от жестокого холода. Человек, застигнутый борой на улице, катится по ветру, пока не задержится у какого-нибудь препятствия.
…При боре небо блистает холодной синевой. Горизонт покрыт мглой свинцового цвета. Небольшие клочья белых облаков пролетают над самыми мачтами. Воздух режет кожу как бы осколками льда. Все краски кажутся совершенно свежими, еще не просохшими. Маяки светят ярче, чем всегда».
Полет автора на маленьком двухместном самолете из Севастополя, судя по всему с аэродрома Бельбек, в Коктебель, над ЮБК, яйлой и морем – это шедевр. Прочитав, я как будто сам совершил этот перелет.
Вместе с героями повести мы имеем возможность совершить экскурсию по Севастополю, который на сто лет моложе нынешнего. Тут вам и Северная сторона, и Корабельная, и Братское кладбище, и Малахов курган, и Балаклава, и Херсонес, и Центральный холм или, попросту, Горка…
«Дворы напоминали склады декораций. Казалось, лет сорок назад здесь под открытым небом ставилась веселая пьеса из жизни пиратов. Театр уехал, а декорации – поломанные и живописные – остались на вечные времена. Они заросли татаркой, покрылись шершавой пылью и выгорели под черноморским солнцем.
Белье на каменных оградах висело, как изорванные театральные костюмы».
Поверьте, это отчасти актуально и для нынешних дней.
По вечерам на мачтах старинных фортов Северной стороны загорались сигнальные огни, и казалось, что форты, как мониторы, тяжело идут в море навстречу вражеским эскадрам.
И вот она, золотая песчинка поэзии в прозаической руде: «…Казалось, вот-вот в жизнь войдет то, что называется счастьем: неожиданность, сила человеческих чувств, полоса заманчивых событий, внятный и мимолетный стук чужого и потому особенно прекрасного женского сердца…»
Множество таких песчинок щедро рассыпано автором по страницам повести. Они и примиряют с натянутыми опусами касательно восстания на крейсере «Очаков» или партизанской войны в керченских каменоломнях.
Силой памяти и воображения автора переносимся в зимний Севастополь 1921 года. Целыми днями скитаемся вместе с ним по пустынным улицам, на ступенях Графской пристани греемся под неопределенным солнцем января, заходим на базар в отчаянной надежде купить немного хлеба, но на базаре торгуют пепельницами и раковинами, а не хлебом. Ночуем вместе с ним в пустом и холодном адмиральском особняке, отданным под школу для детей водников. Бывшая адмиральша водит тощую козу, приобретенную по случаю в Инкермане, пастись на Исторический бульвар.
Опять он про козу, скажете вы. Но эта коза не моя, а автора. Моя была на Малаховом кургане. Согласитесь, что коза, пасущаяся среди памятников, это наглядный символ запустения. Напрашиваются нехитрые аналогии.
И вся эта унылая и неприкаянная обстановка каким-то чудесным образом притягивает к себе читателя и трогает в его душе нежные поэтические струнки. Так что хочется пройтись по улицам и площадям зимнего очарованного города под руку с Константином Георгиевичем Паустовским, чтобы вместе с ним прочувствовать сладковатую горечь запустения.
Несмотря на подчеркнутую лояльность по отношению к властям предержащим и на искренние, быть может, попытки накинуть флер своего таланта на костлявый хребет советской однобокой действительности, Паустовский все же проговаривается иногда. Например, устами старого аптекаря Вайнштейна: «Теперь я думаю, что тогда он (Шмидт) не сумел сделать дело до конца. Тогда никто не делал ничего до конца, потому что мало было большевиков. Большевик – тот всегда поставит точку, и такую жирную, что ее ничем не сотрешь». Лучше не скажешь.
Хотел было поставить точку и я, но опять наткнулся на золотую песчинку: «Бедность прячет людей в угол лучше самого осторожного вора». Вы гений, товарищ Паустовский.
Уважаемый читатель! Если Вас заинтересовало это произведение, Вы можете найти его в форме аудиокниги.
