13 июля — день рождения Сергея Михайловича Степняка-Кравчинского (1851—1895), социалиста и революционера. В СССР были довольно популярны его книги, в том числе «Россия под властью царей» (сам читал её, когда учился в школе) и «Подпольная Россия». Возможно, современных левых читателей удивит, что он входил и в круг чтения диссидентов. Так, Валерия Новодворская вспоминала о своих юных годах: «Моим любимым чтением была фантастика, усиленная романами о революции. Степняк-Кравчинский вместе с «Отверженными» и «93-м годом» Гюго были настольными авторами». Другой раз она говорила: «Степняк-Кравчинский, хоть и не бог весть какой автор, писал о террористах не с чужих слов. Стрелял в киевского губернатора, вообще в массу сановников стрелял, в одних — удачно, в других — неудачно».
Интересна позиция Степняка о том, что буржуазный класс он считал главным врагом, а правительство — второстепенным, и обращался к властям так: «Наши настоящие враги — буржуазия, которая теперь прячется за вашей спиной. Так посторонитесь же! Не мешайте нам бороться с нашими настоящими врагами, и мы оставим вас в покое. Вот чего мы требуем от вас, господа правительствующие. Большего от вас мы не требуем, потому что большего вы дать не в силах. Это большее в руках буржуазии, у которой мы и вырвем его вместе с жизнью».
Шефу жандармов и главе Третьего отделения Николаю Владимировичу Мезенцеву не повезло в тот момент, когда он на мгновение оказался под неприветливым взглядом хмурого человека с заглавной фотографии. Тут-то его жизнь и оборвалась. Это случилось 4 (16) августа 1878 года
А это актриса Бланш д’Антиньи (1840—1874), возлюбленная г-на Мезенцева (в образе Магдалины на картине Поля Бодри). Но разлучил влюблённых не насупленный рыцарь плаща пера и кинжала, а воля императрицы, выславшей француженку из России. Та умерла на родине в нищете и забвении, хотя крутила роман не только с шефом жандармов, но и с египетским хедивом. Вот они, трамваи-то знатные любовники-то, до чего доводят... :(
У нынешнего поколения едва ли найдёт понимание пафосный стиль изложения Степняка, как и многих его современников — минувшие полтора столетия научили с абсолютным недоверием относиться к любому пафосу, оружие современного публициста — ирония и сарказм. Но на страницах книг Степняка есть, тем не менее, немало интересного...
Вот, для примера, цитата из «Подпольной России», дающая представление о стиле Степняка, как публициста:
«Настоящий нигилизм, каким его знали в России, был борьбою за освобождение мысли от уз всякого рода традиции, шедшей рука об руку с борьбой за освобождение трудящихся классов от экономического рабства.
В основе этого движения лежал безусловный индивидуализм. Это было отрицание, во имя личной свободы, всяких стеснений, налагаемых на человека обществом, семьей, религией. Нигилизм был страстной и здоровой реакцией против деспотизма не политического, а нравственного, угнетающего личность в ее частной, интимной жизни.
Надо, однако, сознаться, что наши предшественники, особенно в первое время, сумели внести в эту совершенно мирную борьбу тот же мятежный дух протеста и то же одушевление, которые характеризуют позднейшее движение. Период этот заслуживает, чтобы сказать о нем несколько слов, так как он является своего рода прологом в той великой драме, которая разыгралась впоследствии.
Первая битва была дана на почве религии. Но тут она не была ни продолжительна, ни упорна. Победа досталась сразу, так как нет ни одной страны в мире, где бы религия имела так мало корней в среде образованных слоев общества, как в России. Прошлое поколение держалось с грехом пополам церкви, больше из приличия, чем по убеждению. Но лишь только фаланга молодых писателей, вооруженных данными естественных наук и положительной философии, полных таланта, огня и жажды прозелитизма, двинулась на приступ, христианство пало, подобно старому, полуразвалившемуся зданию, которое держится только потому, что никому не вздумалось напереть на него плечом. [...] Однажды мне в руки попало письмо В.Зайцева, одного из сотрудников "Русского слова", бывшего главным органом старого нигилизма. В этом письме, предназначавшемся для подпольной печати, автор, говоря о своей эпохе и обвинениях, выставляемых нынешними нигилистами против нигилистов того времени, пишет: "Клянусь вам всем святым, что мы не были эгоистами, как вы нас называете. Это была ошибка, — согласен, — но мы были глубоко убеждены в том, что боремся за счастье всего человечества, и каждый из нас охотно пошел бы на эшафот и сложил свою голову за Молешотта и Дарвина".
Слова эти заставили меня улыбнуться, но, несомненно, они были совершенно искренни. Если бы дело дошло до подобной крайности, то мир, чего доброго, увидел бы зрелище настолько же трагическое, насколько и смешное: людей, идущих на муки, чтоб доказать, что Дарвин был прав, а Кювье ошибался, подобно тому как двести лет тому назад протопоп Аввакум и его единомышленники всходили на плаху и на костер за право писать Иисус через одно И, а не через два, как у греков, и «двоить» аллилуйя, а не «троить», как то установлено государственной церковью. Очень характерно это свойство русской натуры — относиться со страстностью, доходящей до фанатизма, к вопросам, которые со стороны всякого европейца вызвали бы простое выражение одобрения или порицания. Но в данном случае проповедь материализма не встречала никакого серьезного сопротивления. Потрясаемые алтари богов защищать было некому. Духовенство у нас, к счастью, никогда не имело нравственного влияния на общество. Что же касается правительства, то что оно могло поделать против чисто умственного движения, не выражавшегося ни в каких внешних проявлениях?
Таким образом, сражение было выиграно почти без всяких усилий, выиграно окончательно, бесповоротно. Материализм стал своего рода господствующей религией образованного класса, и едва ли нужно говорить о том значении, которое освобождение от всяких религиозных предрассудков имело для всего дальнейшего развития революционного движения.
Но нигилизм объявил войну не только религии, но и всему, что не было основано на чистом и положительном разуме, и это стремление, как нельзя более основательное само по себе, доводилось до абсурда нигилистами 60-х годов. Так, они совершенно отрицали искусство как одно из проявлений идеализма. Здесь отрицатели дошли до геркулесовых столпов, провозгласивши устами одного из своих пророков знаменитое положение, что сапожник выше Рафаэля, так как он делает полезные вещи, тогда как картины Рафаэля решительно ни к чему не годны. В глазах правоверного нигилиста сама природа являлась лишь поставщицей матерьяла для химии и технологии. «Природа не храм, а лаборатория, и человек в ней работник», — говорил тургеневский Базаров».