Даже на персональном сайте художника биография не особенно подробна. Он ушел из жизни до обидного рано, всего в сорок четыре года от роду. Но сделать успел необычайно много.
Великий или выдающийся, останется в веках или не останется — это вопросы, на которые современникам ответить очень сложно, да и не стоит. Важно и безусловно другое - Павел Рыженко был настоящим мастером, замечательным художником исторического жанра, каких в России (особенно современной) можно пересчитать по пальцам, неравнодушным, искренним человеком, преданным своему искусству и своей стране.
Родом из Калужской области, он, в возрасте 12 лет поступил в Московскую среднюю художественную школу при институте имени Сурикова.
О том, каким он был в те годы, немного рассказал его одноклассник Иван Глазунов, сын известнейшего российского художника Ильи Глазунова. В целом, кажется, Павел был обычным мальчишкой – порывистым, открытым, немного забавным. Но, главное, готовым что-то делать, если уж решил. Не откладывая «на потом».
В МСХШ не было таких заданий, по которым можно было определить сильного в будущем художника. Но для того, детского, уровня Паша писал очень хорошо. Когда мы смотрели работы из фонда школы двадцатилетней давности, то работы послевоенного времени всем нам казались недосягаемо хорошими. Ученические работы Паши уже тогда были такими, словно он жил и учился немножко раньше. Еще в школе у него появилась черта, сохранившаяся на всю жизнь. Его мысль опережала ремесленную составляющую. Если он вдруг задумал что-то сделать, то мог оконную раму найти, холст натянуть, причем плохо, со складками на углах, торопливо, но за два часа замысел воплотить. Другие на его месте несколько дней только собирались бы. Он как будто спешил все время.
(Из беседы о Павле Рыженко с Иваном Ильичом Глазуновым)
Кстати, после школы и армии учиться Павел целенаправленно пошёл именно к Илье Сергеевичу. Это интересно. Фигура Ильи Глазунова, как бы к ней ни относились зрители и коллеги-художники, остаётся одной из наиболее заметных в художественной жизни 80-х – 90-х годов прошлого столетия. Можно сказать, знаковой. Без сомнения, он обладал значительным влиянием на сознание людей и на ход многих процессов, в том числе образовательных. Ему обязана самим своим существованием нынешняя Российская Академия живописи, ваяния и зодчества.
При этом в манере Рыженко трудно найти что-то от манеры Глазунова, во всяком случае, зрелого. Павел не пытался подражать своему учителю ни в живописных, ни в композиционных приёмах. Значит, Илья Сергеевич привлекал его чем-то другим. Возможно, педагогическими качествами. Возможно, подходом к выбору тем. А, скорее всего – внутренней установкой на выполнение некой миссии. Не просто создавать красивые картины. Не просто самовыражаться. Говорить и показывать то, что тебя волнует в контексте самом широком - страны и её истории.
Я не собираюсь говорить многих возвышенных слов о патриотизме Рыженко, о том, что он может служить образцом гражданской позиции творческого человека. Об этом было уже неоднократно сказано, и кстати, рекомендую вам отправиться на сайт, посвященный творчеству Павла Викторовича. Там и галерея его работ обширная. Я ограничусь упоминанием лишь некоторых его картин - преимущественно, исходя из моих собственных предпочтений. Не потому, что о творчестве этого мастера нельзя рассказать широко и пафосно - как раз можно. И уже рассказано. А потому, что в таких рассуждениях бывает слишком много от попытки как-то применить искусство к идеологии. Если же посмотреть на картины мастера простым взглядом, то можно увидеть гораздо больше интересного, такого, о чём лучше не кричать, а серьёзно подумать в тишине.
С 1990 по 1996 год Павел учится в Академии. Его дипломной работой становится масштабное полотно «Калка».
Уже сам выбор этой темы о многом говорит. Название реки Калка для человека, хоть немного знакомого с историей Руси, ассоциируется с одним из самых тяжелых поражений русского оружия. Из-за несогласованности действий отдельных княжеских дружин русское войско было разгромлено, и побежденных предали мучительной смерти. Этот момент и отражен на картине. Дело тут даже не в масштабе разгрома. Калка – первое и трагическое столкновение русских людей с монголо-татарскими завоевателями. Это – начало огромного этапа русской истории. Отсутствие единства на Руси дало захватчикам программу действий на многие годы вперед, а в русскую историю заложило своеобразный краеугольный камень-дилемму: единство – значит, сила и победа, отсутствие единства – слабость и поражение. На этой дилемме Российское государство зиждется и по сей день.
Выбор Павла показал, прежде всего, его желание быть историческим живописцем – это сложный, ответственнейший жанр, по всем жанровым иерархиям – наивысший. Ясно было, что художник не ищет легких путей. К тому же, защитить картину с изображением победоносного сражения было бы куда проще. Но нет, он берет ПРОБЛЕМНЫЙ, жесткий сюжет.
Это свидетельствовало о тяге молодого живописца к переломным, драматическим моментам в жизни страны и людей. А само полотно говорило о том, что ему по силам с таким сюжетом справиться.
К этой, ранней картине, есть ещё вопросы чисто художественные. Не слишком ли много в ней деталей, не распыляют ли они общего впечатления от идеи произведения? Зачем понадобился контраст между тягостной, трагической сценой и ярким, солнечным днём, составляющим её фон - художник намеренно усложняет тем самым свою задачу, или строго следует исторической правде? Даже у такого корифея, как Василий Суриков мы не встретим подобных контрастов, у него драма - так драма, и в сюжете, и в антураже. Правда, другой корифей батального жанра, Василий Верещагин, любил освещать свои жестокие сюжеты ярким солнечным светом. В дальнейшем Павел Викторович придет к более гармоничному, уравновешенному по тону воплощению своих замыслов и будет более строг в отборе нужных деталей.
Как бы то ни было, этой картиной Рыженко сразу заявил о себе как о выдающемся живописце, продолжателе могучих традиций русской реалистической школы. Он в полной мере может считаться последователем и Сурикова, и Верещагина, и других крупнейших мастеров жанра.
После защиты диплома Павел какое-то время был «свободным художником», а потом, с 1999 года преподавал в той же Академии, сначала на кафедрах архитектуры и реставрации, а потом – композиции. В 2002 году получил ученое звание доцента. А в 2007 году начал работать в Студии военных художников имени М. Б. Грекова. В этом же году состоялась его персональная выставка в Центральном музее Вооруженных сил России.
Исторический жанр – направление достаточно богатое темами. Не так давно мне довелось написать о Генрихе Семирадском, который с полным на то основанием может быть к сему жанру причислен. Так вот большинство излюбленных сюжетов этого мастера – чисто бытовые, и даже, как сегодня бы сказали, «гламурные», хотя и отнесенные в далёкое прошлое.
У Павла Рыженко – совсем другая история. Нет, История, с большой буквы. За редкими исключениями, он показывает людей в нестандартных, особых ситуациях. В моменты принятия решений, поворотов в судьбе, тяжелых раздумий, великих свершений.
Он, начиная с «Калки», почти никогда не показывает триумфов, побед, яростных схваток, хотя тема военная составляет, можно сказать, наиболее значительную часть его творческого наследия. Рыженко – не просто исторический, а, прежде всего, военно-исторический художник. Только вот назвать его «баталистом» язык не всегда поворачивается. Разве что картина "Куликовская битва" и диорамы в полной мере соответствуют представлению о том, как должно выглядеть батальное полотно.
Что же он изображал? Судьбу человека на войне и судьбу военного человека. Примерно так. Судьбу тех, для кого это является профессией, и тех, кто взялся за это по велению долга и сердца. И это – всегда труд и подвиг, а ещё – смерть, скорбь и память.
Вот готовится к походу Пересвет. Готовится без суеты, скорее, внутренне собирается, преклонив колено в молитве, одна рука уже сжимает копье, другая лежит на ремне туеска с каким-то походным скарбом. Вот спускаются на место страшной сечи сумерки и князь очищает от крови меч, покрытый ею почти до самой рукояти. Вот идет панихида по павшим в бою – нет им числа, и ведь это – победный бой, в случае поражения даже скорби не было бы места на ратном поле. Вот последние воины Преображенского полка - цвета русской гвардии - на болотистой равнине реки Стоход, среди груды мертвых тел. Вот присяга военспецов новой власти – драматический, тяжелый момент, несмотря на обилие красного цвета. И само слово "свобода" на дальнем плане звучит как издевка для тех, чья жизнь - это служба и служение. Вот гренадер на посту, с которого не было приказа уйти – среди житейского мусора и грызни бродячих псов, трагическая, как монумент, фигура. Вот красноармеец, вчерашний крестьянин, коленопреклоненный почти в той же позе, что Пересвет, внимает внезапно возникшему звуку колокола, который будит в его душе что-то давно забытое...
Нерадостные картины, совсем непохожие на многие полотна эпохи соцреализма. Да что там! Даже у Сурикова чудо-богатыри достаточно бодро, с улыбками, бросаются в альпийскую бездну. Немногие зрители способны усмотреть в этом горькую усмешку автора - по сути, альпийская кампания Суворова была бессмысленной.
Рыженко говорит в своих полотнах достаточно простым, понятным языком и, как правило, ничего не "шифрует", изображает так, как чувствует сам. У него даже сцена распаковки скульптур Летнего сада после блокады имеет минорный колорит. Разруха, запустение, серенькая питерская весна. А в картине "Победитель" вернувшийся с войны солдат стоит на залитом солнцем поле, только вот на переднем плане - кладбище...
Выскажу, быть может, спорную мысль. По-моему, творческий дар такого направления, как у Павла Рыженко мог и должен был сложиться только в непростые девяностые. Время переосмысления, время покаяния. Уже в нынешнем веке, с его повышенной тягой к "позитиву" такое было бы невозможно. Поэтому вряд ли стоит ожидать в ближайшее время появления новых талантов такого склада, как Павел Викторович. Конечно, основные работы мастера были созданы в 2000-е годы, но фундамент-то их был заложен гораздо раньше.
Помимо станковых работ, где художник был наиболее самостоятелен и в выборе тем, и в их композиционном и живописном воплощении, Павел Рыженко совершил гигантский труд по созданию крупномасштабных военно-исторических диорам. Собственно, это и было его основной работой в Студии Грекова. На всякий случай, напомню, что диорамы – это живописные произведения большой протяженности, не просто картины длиной во всю стену, а изогнутые в пространстве поверхности, создающие для зрителя объемный эффект ради максимальной достоверности изображенных сцен. Как правило, живописные диорамы дополняются натуральным передним планом – бутафорскими предметами обихода, повозками, оружием, стволами деревьев, камнями, что призвано ещё усилить «эффект присутствия» зрителя при историческом событии. Создание диорам – особое искусство, ведь живопись должна идеально сочетаться с передним предметным планом, плавно в него переходить.
У Павла Рыженко пейзаж всегда играл в композициях существенную роль. Он редко, и только в интерьере плотно заполнял пространство фигурами. Как правило, оставлял много «воздуха». И ёлочки, и цветущие или оголенные от листвы деревья, и элементы архитектуры служили в его картинах важным дополнением к сюжету. В диорамах эта роль пейзажа особенно заметна.
И ещё одна особенность выстраивания сцен характерна для Рыженко, для композиционного и смыслового решения его картин. Можно сказать, что она «выходит» ещё из «Калки».
В картинах мастера, как правило, есть главный персонаж, тот, кто переживает событие, в ком «сосредоточен нерв» происходящего. В картине «Калка» это – князь со связанными руками. Чаще всего такой персонаж у Рыженко один. Он – центр, он – солист, это его поражение, или его замысел, его надежда или отчаяние… У художника есть целая галерея картин, которые можно назвать «историческими портретами». И в каждой из них – герой, которому противопоставлено окружение, иногда состоящее из пейзажа, или интерьера, иногда включающее в себя других людей. Но это сопоставление – Человека и Мира – чувствуется почти всегда.
В уединении застыл, погрузился в мысли, а быть может, воспоминания, царь Иоанн Васильевич, прозванный Грозным. Одинок гренадёр у памятника героям Плевны. Таким же одиноким стражем встаёт над фигурой раненой или убитой женщины тонкая девичья фигурка с зонтиком. Император Николай в ночной тиши Александровского дворца как будто окружен членами семьи - но они погружены в сон, он один бодрствует, это его выбор, его ответственность, его Голгофа. Одинок герой триптиха "Покаяние". "Муравейник" - пожалуй, ключевой образ к пониманию целого ряда работ художника. Муравейник, как аллегория людской, мирской суеты, над которой герои находят порой в себе силы подняться.
Далеко не все исторические живописцы толковали историю таким образом – как диалог Личности и События. В этом видна и логика, и позиция художника. Таким подходом он как бы апеллирует к каждому из зрителей отдельно. Почему такой принцип стал для художника одним из основных? Сложно ответить однозначно. В таких случаях мы всегда вступаем в область догадок. Но в случае с Павлом Рыженко одна из догадок имеет под собой некоторое основание.
Помимо истории ратной интерес художника лежал в области истории духовной. Порой человек бывает один в минуты сильных чувств. Часто человек бывает один в моменты раздумий или принятия решений. Человек всегда один, когда он обращается к Богу. У Рыженко эти моменты часто совпадают.
Он был воцерковленным человеком, к вере пришел еще в школе. Таких в МсХШ мало было. Он часто причащался. Вера была важнейшей стороной его жизни.
(Из беседы о Павле Рыженко с Иваном Ильичом Глазуновым)
Для Рыженко не было никакого противопоставления в ратной, военной и в духовной, религиозной составляющей истории. Две эти темы органично сосуществовали в его творчестве, составляя главную его часть.
Я признаюсь, для меня, и как для зрителя, и как для художника, эти темы не слишком близки в своем общепринятом, публичном воплощении. Мне хотелось написать о Павле Рыженко, но я не мог найти точек соприкосновения, понять, чем он меня привлекает. И лишь в процессе написания я понял, чем - тем самым приемом, при помощи которого художник своей личностью, волнующей его проблемой через посредничество своего героя обращается напрямую не к "зрительской массе", а к отдельному Зрителю. И я в его картинах вижу не столько церковь и армию как общественные институты, сколько Веру и Служение как опоры в жизни отдельного человека.
Конечно, я вполне допускаю, что это - только моё личное ощущение, и что другие в работах художника разглядят, как раз наоборот - единение и коллективное восприятие выпавших на долю народа испытаний. Конечно, это тоже можно найти в его сюжетах. Особенно в диорамах и в таких картинах, как "Начало войны 22 июня 1941" или "Битва под Москвой". Просто мне по душе более камерные.
Посмотрите еще раз. Волнующая художника тема - какой бы поворот отечественной истории он ни брал - преломляется в единичном образе и через его посредничество художник говорит с вами.
Даже вот в этой, признаться, самой моей любимой картине Рыженко, мы это найдём. Она - одна из самых светлых в его творчестве по настроению, и с долей юмора - что, вообще-то, редкость для художника.
Царь, прозванный Миротворцем, удит рыбу в соседстве с мальчишками разных сословий. Пусть этот образ несколько идеализирован, но он - не случаен в творчестве художника. Кому-то сразу вспомнится крылатое: "Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу" ("европа" толпится в левом верхнем углу). Но в образ заложено не только это. Монумент на заднем плане - явная аллегория. Огромный, богатырского сложения царь - тот самый отдыхающий лев, правитель, над которым порой посмеивались, называя "тюфяком", но эпоха которого стала, пожалуй, одной из самых успешных и благополучных в истории Российского государства. Он, конечно, не был одинок ни в семейном, ни в политическом окружении. Но народной любви не снискал. На картине он - один, сильный человек, не ждущий признания, выполнивший до конца свою миссию. Последний оплот на пути бурь, уже готовых снести оберегаемую им страну.
В чем-то герои художника всегда бывают родственны ему самому. У Рыженко это особенно заметно. И не только оттого, что некоторые из них имеют с живописцем чисто внешнее сходство.
Если попытаться найти наиболее общее, чаще всего повторяющееся состояние человеческой личности на картинах Павла Рыженко, то, наверное, этим состоянием, этим словом будет "стойкость". Именно так, стоять, держаться! Так же стойко держался и он сам. Работал много, работал "на износ". Это ли подточило его силы и здоровье?
Он сгорел скорее от нервического восприятия действительности. Последние события, происходящие в России, вокруг России, он принимал близко к сердцу. Любой провал на политической арене был его личной болью. Пусть это звучит и пафосно, и громко, но его исторические образы, трагедия царской семьи, «окаянных дней» и «темных дней» — это тоже было личным переживанием. Последний год своей жизни он вообще был очень взвинчен. Об этом говорила и его жена Анастасия Рыженко, удивительная и настоящая жена художника, отдающая себя творчеству мужа. Я, конечно, не могу утверждать, но мне кажется, что он сгорел именно от внутренних переживаний человека, который видит и понимает, что происходит. Это пошатнуло его здоровье больше, чем силы, отданные работе над картинами.
Вообще, Павел Рыженко был человеком невероятной бодрости душевной и телесной. Мне кажется, что он работал бы и работал. Художник черпает силы именно в творчестве и потому не может перетрудиться и сгореть от тягостей художественной жизни. Творчество — это радость, то, что дает силы. Если у тебя есть возможность самовыражаться, есть востребованность, ты на этом сгореть не можешь.
(Из беседы о Павле Рыженко с Иваном Ильичом Глазуновым)
Иван Ильич прав, конечно, художник обретает силы, когда творит. но верно и другое. Даже работа над пейзажем или изображение, скажем, цветов требует выплеска энергии, иначе не стоит писать. То есть это такой процесс обращения энергии из внутренней во внешнюю и наоборот. Художник, когда он в работе, представляет собой мощную динамо-машину. А теперь представьте, как усиливается этот процесс, если помимо чисто эстетических подключаются проблемы нравственные, духовные, философские, эмоциональные.
Нельзя требовать от художника жертвенности. Даже рисуя березки, художник и так вкладывает в них часть себя - конечно, если работает по-настоящему. Но и запретить художнику приносить себя на алтарь искусства мы не можем. Это - его высокое право. Хотя и не обязанность. Мы можем только поддержать художника - пока он ещё живой и находится среди нас. И помнить - когда он нас покинет.
Закончить хочу ещё одной цитатой из интервью Ивана Глазунова (полный текст здесь):
Безусловно, иногда он любил в позу встать, мол, меня ничего не волнует, я отшельник, я поймал свою волну. Порой говорил о себе уничижительно, порой пафосно. На самом же деле это было сродни игре. Ведь как художник, он переживал и думал, а что скажут? как найдут? что увидят? Чужая душа — бездна. Никогда не знаешь, что там. Но мне кажется, Рыженко искренне верил в то, что делал. Главное, от него никогда не веяло равнодушием.
Неравнодушный, мужественный, остро чувствующий, широко мыслящий и искренне верящий художник, который постоянно ставил перед собой всё новые задачи и стремился успеть донести до зрителя как можно больше из того, что переполняло его душу. Павел Рыженко, который ушел из жизни восемь лет тому назад, 16 июля 2014 года.
Вы можете прочитать другие мои публикации о художниках:
Также рекомендую Вам каналы, на которые сам я подписан и которые всегда с интересом читаю:
Буду, как всегда, признателен за комментарии, лайки и подписки.