Интересна – потому, что в 2001 году это место стало филиалом музея-усадьбы «Ясная Поляна», вот мы туда и поехали. И правда, грех было не заглянуть, ведь она находится всего лишь в пятнадцати километрах от толстовской усадьбы, а связано с ней немало.
Впрочем, обо всем по порядку.
Пока мы, беззаботные дети времен покоренного Крыма ехали в эту самую Засеку, выдвигались различные версии того, почему же она так называется. Сошлись во мнении, что это было место вырубки леса: что просека, что засека – в общем, одно и то же.
Что выяснилось:
О Засеке
В XVI веке на южных границах Московского государства главным оборонительным рубежом, защищавшим от набегов крымчаков, была Большая Засечная черта - мощная линия укреплений, которая тянулась на сотни километров от брянских до рязанских лесов.
Засекой она называется потому, что сооружали ее, подсекая деревья размеров немаленьких, и валили их рядами или крест-накрест вершинами в сторону потенциального неприятеля, при том еще заостряли стволы и толстые ветви.
Таким образом вражья конница не могла сходу преодолеть эти укрепления, а зачастую и вообще поворачивала назад, разумно считая, что себе дороже пытаться прорваться через такие фантазийные постройки.
Совершенно по той же причине и по таким же принципам в Малороссии создавались Сечи – скажем, всем известная Запорожская Сечь, укрепление, внутри которого стояли церкви, хозяйственные постройки и жилые дома (курени).
Зачастую, впрочем, в степных областях не имелось столько леса, чтобы его валить, но, во всяком случае, бревен находили достаточно, чтобы окружить поселение высоким частоколом с заостренными верхними краями, которые «засекали», как тогда говорили.
И было еще одно назначение таких засек или сечей: при эпидемиях население в них блокировалось, чтобы не допустить распространения инфекции – ну, это мы себе неплохо представляем.
О Козловой Засеке
Козловой она могла стать по двум причинам: либо название пошло от речки Козловки, которая неподалеку от этого места впадала в реку Воронку, либо получила своё имя от фамилии распоряжавшегося здесь воеводы, а был он Данила Козлов.
О станции
В 1868 году через эти места протянулась линия Московско-Курской железной дороги, был оборудован и полустанок (впоследствии – станция) с таким названием – ближайшая к яснополянскому имению.
Листайте:
Став станцией, Козлова Засека получила и очень неплохую инфраструктуру: здание вокзала с пассажирским залом, а главное – с почтовым отделением, телеграфом и телефонным переговорным пунктом, и вот сюда-то за многочисленной почтой и для телефонных переговоров и приезжал, а зачастую и приходил пешком граф Толстой.
Листайте:
Пешие прогулки были ему не в диковинку: за свою жизнь он три раза ходил пешком из Москвы в Ясную Поляну, разумеется, останавливаясь на ночлег в знакомых имениях или на постоялых дворах, - посчитано, что путь занимал, как правило, семь дней.
Особенно частым гостем Толстой был здесь в 70е-80е годы 19 века, когда Софья Андреевна с детьми зимами жила в Москве:
«Жду с большим волнением твоего письма, милый друг, и иду за ним в 5 часов вечера на Козловку», — писал Л. Н. Толстой жене.
В качестве своего адреса писатель указывал следующее: «Тульская губерния, Тульский уезд, станция Козлова Засека».
Листайте:
С этой станции Толстые уезжали в Москву, здесь они встречали приезжавших в имение гостей – Шишкина, Репина, Короленко. Отсюда Лев Николаевич последний раз уезжал в августе 1910 года в Кочеты, имение своей старшей дочери Татьяны.
И именно сюда в промозглом ноябре 1910 года траурный
поезд привез gроб с телом писателя
со станции Астапово, и на руках несли его до дома в Ясной Поляне. Часы в пассажирском зале остановлены на половине седьмого утра – времени прибытия поезда.
Листайте:
Вот как описывает этот день очевидец событий, сестра Марины Цветаевой Анастасия:
«Вокзал был окружен толпой. Все кричали. Мелькали шинели городовых. Они оттесняли народ. Чудом нам удалось в вокзал протиснуться сквозь толпу! А там – там отходил последний поезд на станцию Козлову Засеку под Тулой (туда ждали gроб с телом Льва Николаевича). Мы кидались от кассы к кассе – безнадежно: везде – толпа…
Станция Козлова Засека. Ночь. Горят костры. У меня очень замерзли ноги. Марина жалеет меня: на ней более толстая обувь, а в моих тонких туфлях нога – как во льду. Я пробираюсь к кострам, стараясь не потерять своих. Студенты устраивают цепи, пытаясь навести порядок в стихийно качающейся толпе; затягивают революционные песни. Ночь свежа. Ждут поезда с телом Льва Николаевича. Это имя – на устах всех. Никто не говорит «Толстой». Это сейчас кажется грубым. Тепло и почтительно звучат имя и отчество скончавшегося. (...)
Перед рассветом становится еще холодней. Ожидание истощает. Я тщетно бью ногой об ногу – обе не согреваются. Крадется и наступает усталость. Ночь без сна и в волнении, с куском хлеба на брата, без питья, какой-то один час кажется не под силу. Лечь бы и… Но вот по толпе бежит трепет, шепот, голоса передают друг другу весть, что поезд идет! Цепи дрогнули, студенты из всех сил стараются сдержать толпу, издали слышен, растет шум, и у перрона станции Засека, светлея, с огнями в серости утра, останавливается, тяжело пыхтя, поезд. Мужчины обнажают головы.
От толпы отделяется полная, «сырая» женщина, старая, в черном, делает шаг вперед, роняет что-то, нагибается и дрожащим голосом (нам он кажется в совершенстве фальшивым): «Его палочка…»
Медленно, шаг за шагом и час за часом, мы шли по яснополянским дорогам, по замерзшим колеям, за гробом, и вошли в парк, и там, замерзая (я уже еле чувствовала ступни ледяными комочками в туфлях), еще медленней двигались к дому по облетевшим аллеям. Затем гроб внесли в дом. Кто-то вышел. Объявили, что прежде всего с покойным простятся близкие, а затем пропустят крестьян. Всех остальных – позже. Был миг, когда я была готова расплакаться, так ныли ноги и так не было сил. Марина решила войти в дом, назвать нашу фамилию и попросить денег на обратный путь… Но нельзя было уйти, не поклонясь Льву Николаевичу. И мы побороли усталость и холод и достояли до своего череда. Вошли, еще много поздней, в дом, после всех родных, всех крестьян, -в низкую комнату, квадратную. Ближе к дальней левой стене стоял гроб на столе, в нем лежал в черной рубашке очень желтый, очень знакомый, только худее, с белой бородой, Лев Николаевич, и, проходя, многие крестились. В комнате икон не было – на него?»
А девяносто лет спустя, в 2001 году, станции вернули прежний облик, и теперь, приезжая сюда, ты словно в машине времени отправляешься на век назад, и вот уже звонит станционный колокол, оповещая о прибытии поезда, и пыхтя и отдуваясь, подкатывает к станции паровоз, и, придерживая подолы длинных белоснежных платьев, из вагонов спускаются дамы и барышни, опершись на поданную кавалером руку, дежурный смотритель привычно-почтительно здоровается с графом Толстым, спешащим на телефонный пункт, а перед глазами простираются бескрайние поля, убегающие за горизонт, и кажется, что впереди – только радость.
