Жарко. Душно, как в Сайгоне, прости господи. Ненавижу влажный климат, наполненный миазмами бесконечных болот северо-западного края нашей необъятной страны. Зимой тут холодища, а летом, особенно в жару, плюс тридцать, можно помереть. До озера всего сто метров ходу. Накупаешься в нем до синевы, старательно выискивая на дне холодные ключики, вылезешь из воды и, пока добредешь до дома, снова обольешься потом в три ручья.
Солнце желтым шаром зависло в плотном мареве: где-то горит лес, еще одна напасть. От запаха горящего торфа не спрятаться и не скрыться. Разве что утонуть и вся недолга. Плюнули, решили сидеть на берегу до темноты.
Наташка с разбегу прыгнула в воду и пошла, и пошла. Невольно все ей залюбовались. Стиль — бабочка, баттерфляй. Но я никогда не соглашалась с названием. Бабочка — это что? Крылышками бяк-бяк — никакого интереса. А то, что выделывала Наташка, было истинным совершенством. Широкие взмахи сильных рук пловчихи были похожи на полет большой, сильной птицы. Вода, словно тончайшее кисейное покрывало, стекала вуалью с кистей и переливалась всеми цветами радуги. Спина у Наташки, как у античной статуи — каждый мускул вылеплен искусным художником. Движения стремительные, величественные — какая же это бабочка — лебедь, орлица, каравелла!
Я, как человек далекий от спорта, завидовала ей. Куда мне, домашней, мягкой, с круглым выпуклым животиком и пухлой попой до стройной, спортивной подруги? В маленький городишко, где каждый житель — пловец (об этом сообщал огромный транспарант на въезде), я приехала из деревни, где была лучшей ученицей средней школы. Цели у меня другие — получить профессию учителя рисования и отчалить.
Но отчаливать совсем не хотелось. Село в девяностых окончательно пришло в упадок: на каждом углу продавали самогон, и бывшие колхозники пропивали последнее. А здесь — твердая рука хозяина, не желавшего бросать свой город, хотя его давно сманивали в министерство. Он построил шикарный спорткомплекс, не давал заводу захиреть, дорогам — покрыться ямами, предприятиям — сгинуть. Последний оазис среди общей разрухи в стране.
Парни в городе все как на подбор! Широкоплечие, красивые, здоровые. Хватай любого — не зевай! Рожай детишек и строй свой коммунизм, пока городской мэр живет и дает жить другим!
Я так и сделала. Познакомилась с аборигенами, завела дружбу, это я умела благодаря веселому характеру. А там и кавалеры нарисовались — выбирай. Родители женихов с удовольствием знакомились: девочка хорошая, умная, почему и нет? Вот так и появился у меня любимый Илья. До сих пор мы в браке — как не надоело?
С Илюхой мы жили в однушке его покойной бабушки. Родители подкармливали нас, студентов, иногда совершая набеги на квартиру с целью навести порядок и разморозить холодильник. А мы наслаждались юностью и свободой. Сессия подошла к концу, жарища стояла одуряющая, мы с Ильей в компании таких же молодых балбесов таскались по гостям или по загородным озерам, окруженным дачами.
***
Наташка выделялась среди остальных девчат не нашей, северо-западной, а южной, богатой красотой. Смуглая, высокая, гибкая, темноглазая — мужчинам было от чего поворачивать головы в ее сторону. Спортсменка, имела «кандидата в мастера» по плаванию, да к тому же — умница и отличница, не лишенная литературных способностей. Любимым нашим занятием было — сидеть на маленькой кухоньке, пить ведрами кофе и читать друг другу стихи. Илья зевал и уходил спать. А мы разливались соловьями до утра, как кукушка с петухом, расхваливали гениальность друг друга. Здорово!
— Наташа, почему ты не в большом спорте?
Она хмурилась, отмалчивалась. Позже я узнала, что ее хотели забрать к себе в олимпийский резерв строгие члены комиссии. Но за неделю до отъезда Наташку сбил пьяный мужик на мопеде. Рана была не очень серьезная, но путь на высокий олимп для нее закрылся раз и навсегда.
К себе домой я Наташку приглашала охотно, а вот к ней в гости ходить не любила. Что-то не так было у нее в отношениях с родителями. Мать — высокая и прямая, как жердь, сверлила меня цепким взглядом темных глаз. Говорила она отрывисто, резко, и я думала, что это такая манера общения. Каково же было мое удивление, когда Наташкина мама, обратившись к своей любимой сиамской, злющей, как цепной пес, кошке, сменила лающий тон на сладкий, сахарный, политый сиропом, голосок.
Отец подруги, по природе мягкий человек, права голоса в семье не имел. Его никто не слышал и не слушал. Даже кошка.
На свой день рождения Наташа пригласила друзей, но мы убежали с праздника уже через час: мамаша умудрилась завести неприятный разговор про «недостойное поведение» дочери и втянула именинницу в перепалку. Назревал скандал. Переглянувшись, гости выскользнули из-за стола один за другим. Наташка — за нами. Она хлопнула дверью, но слышно было, как кричит мать.
— Они просто не привыкли ко мне. Я же с бабушкой росла, пока они работали где-то на Востоке.
«Они, она, он» — папой и мамой Наташка своих родителей никогда не называла.
После «именин» подруга жила у нас неделю, а потом еще у кого-то. Вернулась домой к сентябрю. Как «они» встретили дочь, Наташка не рассказывала. Не захотела. Было ее очень жаль нам, утопавшим в ласке, внимании и заботе близких родственников. А Наташка продолжала писать стихи, тосковала по умершей бабушке и все также пила литрами горький кофе, будто хотела заглушить терпкой кофейной горечью свою тоску и неприкаянность, недостаток родительской любви и простого человеческого участия.
***
Осенью наша компания распалась. Каникулы закончились, началась взрослая жизнь. Ребята разъехались по своим институтам и колледжам. В городе остались немногие. Было не до встреч: зачеты, подработки, горевший диплом, хвосты и еще миллион проблем, сваливающихся на головы студентов с первыми желтыми листьями, слетающими с деревьев.
Наташка стала приходить реже. В один из своих визитов объявила:
— Я влюбилась, Светка!
Ну, конечно же, он не такой, как все, лучше его нет на белом свете, тара-рам...
Глаза Наташки сверкали, движения рук были суетливы, и вся она дерганная, нервная, возбужденная... Подружка много смеялась, много говорила, отчаянно жестикулируя... Влюбилась... Я была рада.
За две недели до Нового Года она наконец-то решилась познакомить меня со своим избранником. Мы поднялись на третий этаж зеленого дома, стоявшего на отшибе нашего микрорайона, и позвонили в дверь. Открыл нам длинный, тощий, бледный парень с длинными, давно не мытыми волосами. Наташа поцеловала его — тот вяло ответил на поцелуй, с недовольством поглядывая на меня.
В квартире было грязно: продавленные диваны, старые протертые обои, облезлый паркетный пол. Окна — наглухо зашторены засаленными занавесками. И запах — приторно сладковатый, въедающийся в волосы и одежду. Обитатели этого жилища — неопрятные парни и какие-то заторможенные девочки — все, как один, похожие друг на друга. Они мало разговаривали друг с другом, курили и не обратили внимание на вновь прибывших. Наташка не замечала ничего — она смотрела на бледного, невзрачного любимого и таяла. Ребята по очереди уходили на кухню и возвращались возбужденные, с блестящими глазами, но быстро теряли интерес ко всему, впадая в оцепенение.
Я — не маленькая девочка, быстро разобралась, что это была за квартира. Схватила подругу за руку и потащила к выходу. Наташка сопротивлялась.
— Ты дура что ли, — шипела в прихожей я, — это же притон! Наркоманский притон! Больная совсем?
— И что? Ты послушай, какие мысли у них, какие темы! Ведь все, чем мы живем — просто бычий кайф!
— Наташа, только не говори, что ты тоже...
— Нет! — Подруга побледнела, — я просто люблю Андрея. Вот и все!
Я одевалась, а руки предательски дрожали.
— Быстро домой! Хватит!
— Не пойду. Не надо меня строить! Не нравится — вали на все четыре стороны — никто не держит! Давай, иди! — Она вытолкнула меня из квартиры и закрыла дверь. В тот момент я увидела черные Наташкины глаза — без зрачков, две маленькие бездны, отторгающие от себя всякого чужого им человека.
Я не решилась позвонить в милицию — этого до сих пор простить себе не могу. Шла по заснеженной улице и горько плакала, словно только что похоронила близкого мне человека.
***
Наташку мы не видели всю зиму. Летом с Ильей подали заявление в загс. Родители засуетились, закудахтали, а моя сельская мама удвоила нормы кормления поросенка: вот и будет свадебка с домашним мясом. Купили золотые кольца: тоненькие, изящные, они стояли в бархатных коробочках на полке и ждали своего торжественного часа.
За неделю до свадьбы пришла Наташа. Она похудела, побледнела, а глаза стали еще больше.
— Светка, ты прости меня, дуру, — она была готова разреветься, — Меня Андрей бросил.
Охи, ахи, чайник, кофе, села напротив. Я слушала и видела, как изменилась моя Наташка. Речь менялась от скороговорки до полной заторможенности. Было видно, что разговор ей давался тяжело, и она замолкала, ища общие темы для беседы.
— Тяжело тебе, Ната? — спросила я.
— Да. Бывает. Ты на свадьбу пригласишь?
— Конечно. Как с родителями, все нормально?
— Все хорошо, — Наташка утвердительно мотнула головой, — Мне идти надо, маме нездоровится и вообще...
Она ушла. А утром я не смогла найти наши бархатные коробочки. Было мерзко, словно нас с Ильей облили какой-то тошнотворной гадостью. Я не верила до последнего. Неужели это могла сделать моя подруга? Илья кричал:
— В милицию! Заявление подавать!
— Подожди, давай я сначала к ней домой схожу. Разберусь. В глаза посмотрю.
— Я с тобой пойду.
— Не надо, Илья. Успеется. Потом, — я отнекивалась до последнего.
К Наташе отправилась одна. Долго стояла у двери, нажимая на кнопку звонка. Открыла мать. Сгребла меня за шиворот и столкнула с лестницы. Чудом я не сломала себе кости.
— Пошла вон отсюда! И скажи спасибо, что я в милицию не обратилась! Воровка! Бога моли, что жалко нам твою молодость губить!
— Но я не...
Дверь с грохотом захлопнулась. Я все поняла: подруга и родных ограбила, ловко скинув вину на меня. Хорошая у нее мама, пожалела меня, дуру... О, господи, что теперь будет...
***
Ничего не было. Мать Наташи никуда не заявляла, сплетен не распространяла, к директору училища не пошла. Может быть, сама догадалась? Кто знает... Мы с Ильей, оба молодые, тогда еще не очень цеплялись за ценности, трудно заработанные нами репетиторством. Из-за потери расстраивались недолго. Родители подарили нам свои кольца: большие, дутые, с толстыми стенками. Они так и лежат в шкатулке — неудобные.
Наташку я больше никогда не видела. Кто-то говорил, что она погибла от передозировки. Кто-то, наоборот: что она выкарабкалась и даже родила. А кто-то рассказывал: отсидела за кражу, родила, а потом умерла, закрутив любовь со старыми дружками... Сплетни.
Своего сына мы отвели в бассейн, повинуясь верной присказке «Каждый житель нашего города — пловец». Правда, транспаранта давно нет. Мэр умер, оставив свой город и завод на растерзание новым «эффективным» руководителям. И теперь у нас, как и у всех: ни дорог, ни предприятий, ничего. Хорошо, что бассейн сохранился — в нем до сих пор проводят всероссийские соревнования.
Сидя на трибуне, я наблюдала, как барахтался в воде мой отпрыск, романтичная натура, далекий от спорта, как и его высокоблагородная мать. Скучая, я смотрела по сторонам, и вдруг увидела худую, высокую, женщину с прямой спиной. Волосы ее обильно покрывала седина, но темные глаза сверкали молодо. Она смотрела на воду, где занималась девчачья группа.
Я не ошиблась — женщина оказалась Наташкиной матерью. И этот взгляд, незнакомый, полный любви и нежности, был устремлен на одну из девчонок: смуглую, длинненькую, стройную и ладную, как куколка.
Девочка, отделившись от своей стайки, выбралась на отдельную дорожку и пошла, пошла, выбрасывая из водяной толщи свое юное, сильное, смуглое тело. И это была не бабочка, нет — большая молодая птица, похожая на лебедя — лучшее, что мог создать бог в нашем грешном мире.
---
Автор рассказа: Анна Лебедева