31 мая исполняется 130 лет со дня рождения писателя. О его жизненном и творческом путях рассказывает Анатолий Максимов.
Вся жизнь Константина Паустовского – это уже с детства одно большое путешествие, как и должно быть, наверное, у настоящего писателя. Родился он в Москве, учился в Киеве, в начале журналистской карьеры из Одессы уехал в Крым, а затем – на Кавказ: жил в Сухуми, Батуми, Тбилиси, Ереване, Баку… А похоронен в Тарусе, на старом городском кладбище.
Поцелуй от Марлен Дитрих
Паустовский – не только признанный советский классик: его произведения до сих пор обязательно есть в школьных учебниках литературы. «Кот-ворюга», «Барсучий нос», «Заячьи лапы» – многие знают Паустовского как мастера описания природы. Перед его талантом преклонялась актриса Марлен Дитрих (любопытно, что она дружила с Александром Вертинским – еще одним выпускником Первой киевской гимназии, той, где учился и писатель). Ее поразил рассказ «Телеграмма», однажды прочитанный в переводе на английский: история о молодой женщине, переехавшей в город и ради работы забывшей живущую в деревне мать. Позже она прочитала оба тома автобиографии писателя «Повести о жизни» и, по ее словам, была «опьянена его прозой».
Во время ее гастролей в Москве в 1964 году, Паустовский, только что перенесший инфаркт, специально сбежал ради выступления Марлен из больницы. Когда он в финале вышел на сцену Дома литераторов, то великая актриса в знак признательности встала перед ним на колени и поцеловала ему руку. Это привело к курьезной ситуации — платье актрисы оказалось настолько узким, что она не смогла самостоятельно встать на ноги. Подняться ей помогли писатель и его доктор.
Паустовский трижды выдвигался на Нобелевскую премию по литературе – увы, уже под конец жизни. Но так ее и не получил, в том числе, и политическим причинам. Хотя за него голосовал даже король Швеции, член Нобелевского комитета.
Вместе с Корнеем Чуковским он спас от сноса 116 деревянных церквей в Карелии. В 1965 году Паустовский был одним из тех, кто хлопотал за реабилитацию Александра Солженицына и предоставление ему жилья.
А незадолго до смерти Константин Георгиевич не допустил увольнение Юрия Любимова, художественного руководителя Театра на Таганке, заступившись за него перед председателем Совета министров СССР Алексеем Косыгиным.
От Люблина до Несвижа
А как писатель, уверен, Паустовский начал формироваться в Беларуси. С начала Первой мировой войны пошел в санитары. В 1915 году, как он вспоминал, «всю нашу студенческую команду перевели с тылового поезда на полевой. Теперь мы брали раненых вблизи места боев, в Польше и Галиции, и отвозили их в Гомель и Киев.
Осенью 1915- го он прошел с санитарным поездом длинный путь отступления от Люблина в Польше до городка Несвижа в Беларуси:
«В отряде из попавшегося мне засаленного обрывка газеты я узнал, что в один и тот же день были убиты на разных фронтах два мои брата. Я остался у матери совершенно один, кроме полуслепой и больной моей сестры».
Герои романа «Романтика» бывают в Бресте. В главе «Поля сражений» этот момент описан следующим образом: «Мы надолго застряли в Бресте. Мы стоим на путях за городом. Падает снег, и впереди белым морем огня горит вокзал. Я пишу тебе в кавярне, где темно и пусто…»
В своем главном, автобиографическом произведении «Повести о жизни», писатель так писал о Бресте:
«…На фронте было затишье, и поэтому мы долго простояли в Бресте – плоском городе среди грустных равнин. Над этими равнинами проходила такая же грустная, как и они сами, весна. Лишь одуванчики цвели по межам. Свет солнца казался беловатым, – небо почти все время покрыто туманом. Война была рядом, но чувствовалась она только по обилию солдат и прапорщиков на брестском вокзале, да по длинным воинским эшелонам, загромождавшим загашенные запасные пути…»
Во второй части — «Беспокойная юность» – один из разделов носит название «Местечко Кобрин».
«Из Бреста мы вышли в местечко Кобрин. С нами ехал на своем помятом и исцарапанном форде пан Гронский.
Брест горел. Взрывали крепостные форты. Небо вздымалось позади нас розовым дымом.
Около Бреста мы подобрали двух детей, потерявших мать. Они стояли на краю дороги, прижавшись друг к другу, – маленький мальчик в рваной гимназической шинели и худенькая девочка лет двенадцати.
Мальчик натягивал на глаза козырек фуражки, чтобы скрыть слезы. Девочка крепко держала мальчика обеими руками за плечи.
Мы посадили их на фурманку и накрыли старыми шинелями. Шел частый колючий дождь.
К вечеру мы вошли в местечко Кобрин. Земля, черная, как каменный уголь, была размешана в жижу отступающей армией. Косые дома с нахлобученными гнилыми крышами уходили в грязь по самые пороги.
Ржали в темноте лошади, мутно светили фонари, лязгали расшатанные колеса, и дождь стекал с крыш шумными ручьями.
В Кобрине санитары остановились в синагоге. На улице проходили походные кухни. Голодная толпа беженцев, рвалась к котлам с пищей».
Загадочный Витебск
В путевом очерке «Ветер скорости» Паустовский очень трепетно описывает Витебск:
«Еще в детстве, мне почему-то очень хотелось попасть в Витебск. Я знал, что в этом городе останавливался Наполеон и что в маленьком местечке под Витебском жил Шагал. Во время моей юности этот художник прогремел по всей Европе своими картинами из жизни давно уже исчезнувшего затхлого «гетто». Об этом художнике много говорили и спорили взрослые.
Так случилось, что за всю свою жизнь я не встретил ни одного человека, который был бы родом из Витебска. Поэтому некая дымка таинственности окутывала в моих глазах этот город.
Редко бывает, что наше представление о чем-нибудь совпадает с действительностью. Но с Витебском случилось именно так. Мы приехали в Витебск в сумерки. Закат догорал за Двиной. В позднем его огне холмистый город показался очень живописным. В памяти остались овраги среди города, каменные мосты над ними, старинные здания бывших католических или униатских семинарий, колоннады новых домов и ослепительные огни. Нигде я не видел таких ярких и напряженных электрических огней, как в Витебске.
Но особенно был хорош Витебск вечерним оживлением своих узких и уютных улиц. В городе соединились черты запада и юга».
