Из послеоперационной палаты меня перевели на этаж с мамами и новорожденными малышами. Мне было очень тяжело слышать плач детей и видеть, как мамы заботятся о своих малышах, в то время как я одна и мой ребенок один. Поэтому я оплатила себе индивидуальную палату, где могла полностью погрузиться в свое одиночество.
Я старалась не плакать бесконечно, но в тот момент, когда я разрешила себе немного поплакать, в палату зашла врач-реабилитолог. Она была обескуражена и не ожидала такого. На ее расспросы я рассказала о том, что случилось. В ответ она рассказала про своего дядю – крутого бизнесмена, успешного и счастливого, который на своем юбилее, где были все-все-все, рассказывал историю, как родился весом меньше 1 кг. Эта история дарила надежду, что даже столько лет назад выживали недоношенные малыши и дальнейшая жизнь у них была качественная.
Вообще, когда я стала рассказывать своим знакомым о том, что у меня родился недоношенный ребенок, в ответ мне почти все начинали рассказывать о своем друге/родственнике/знакомом, который тоже родился маленьким, но с которым в итоге все хорошо. Оказалось, что такая ситуация не редкость. Мне было очень важно услышать такие истории тогда. Это уменьшало чувство одиночества и обреченности.
Итак, весь мой день, пока я лежала в больнице и ждала выписки, сводился только к одному – походу в детскую реанимацию. Во второй день моего посещения перед дверью реанимации собралось необычно много мам малышей (так совпало, что часть женщин должны выписать завтра, и за предыдущий день было много преждевременных родов). Мы начали друг другу рассказывать свои истории. Мне кажется, каждая из нас надеялась услышать, что ее история – не самая худшая.
Одна женщина рассказала, как они с мужем долго мечтали о ребенке, прошли через ЭКО, наблюдались у лучший врачей, потратили кучу денег. Ожидали двойню, были экстренные роды и в итоге один ребенок умер, а один выжил, но тоже по какой-то причине нуждался еще в медицинской помощи.
Другие тоже стали рассказывать истории – неожиданно начавшееся кровотечение, роды, причины неизвестны. Но у всех новорожденные малыши были гораздо больше моего (от 1,5 кг в основном), пока свою историю не начала рассказывать молодая девушка. Ее ребенок родился 450 грамм. На удивление, она была в боевом настроении, на ее лице не было ни следа отчаяния. Тоже преэклампсия, осложненная резус-конфликтом. У меня, кстати, тоже отрицательный резус, но мне неимоверно повезло, что у моего малыша получился тоже отрицательный резус, что исключило появление конфликта.
Вообще считается, что ребенок является ребенком, если он родился больше 500 грамм и после 22 недели беременности. А если значения меньше, то это не ребенок, а плод. При этом в нашей стране спасают любых детей, независимо от их веса, если у них есть хотя бы один признак живорождения – дыхание, сердцебиение, пульсация пуповины. И вот если этот крошка весом до 500 грамм прожил больше 168 часов (неделю), только тогда выдают справку о рождении. Позже от медсестры я узнала, что из их отделения каждый год выписывают по 2-3 малыша весом до 500 грамм и ни у кого из них не было ДЦП в последствии. Это ли не чудо?
В реанимации я уже не плакала у кювеза с моим малышом. Я решила, что надо рассказывать ему, как его все ждут, чтобы у него был стимул выздоравливать и быстрее расти. В ответ на мой рассказ он смачно зевнул, точно так, как это делает мой муж. Я возмутилась и сказала ему: «Ну ты чего, тебе, что, здесь спать не дают? Так я пойду и разберусь сейчас». Но честно говоря, это казалось удивительным – такой маленький, а уже умеет зевать. Дышать не умеет, глотать не умеет, а зевать, оказывается, - это так естественно.
Каждый раз, когда ко мне приходили врачи, я задавала одни и те же вопросы, как будто бы мне дали другой ответ. О будущем никто ничего не говорил, одни медицинские факты – анализы крови показывают воспаление. Провели анализы на самые популярные внутриутробные инфекции – все отрицательные, поэтому колят антибиотики общего действия. Попробовали перевести с ИВЛ на сипап (это более легкий вариант вентиляции легких), не получилось, сам дышать не может.
Так прошла моя неделя после операции и его первая неделя жизни – мы виделись раз в день на час, я его гладила и рассказывала ему истории, а иногда мы просто молчали. Он – потому что еще не мог плакать, а я потому что уже наплакалась. В последний день перед выпиской мне было особенно тяжело расставаться, ведь я не знала, когда мы увидимся снова и при каких обстоятельствах. Из-за антиковидных мер посещать своего ребенка в реанимации было строго запрещено. Так начались наши два с половиной месяца разлуки.
