Когда я начал работать с Роланом Пети у меня уже был опыт работы с Пьером Лакоттом, который тоже на меня делал балет. Он работал утром, днем, вечером, в ночь, и эта работа была изнуряющая.
И я, зная уже французов чуть-чуть, спросил так аккуратно, когда постановочные начались, у Пети: «Будем работать с утра до вечера?» Он сказал: «Нет, от вечерней работы нет никакой пользы, я работаю только утром». И после этого я его полюбил окончательно! Потому что понял, что у меня будут свободные вечера.
Что было самое лучшее? Не успел я сделать еще ни одного движения, а Пети мне уже объяснил, что я гениальный, лучше нет никого. Тоже было и с Илзе Лиепа, и со Светой Лунькиной. А если у нас что-то не получалось, он говорил: «Ну как же может у таких великих актеров что-то не получиться?» Такой трюк детского сада, но срабатывает.
И в моей биографии это был первый случай, когда мне с первого момента не объяснили, что я бездарный, безнадежный и никуда не годный. Это очень отличалось от того, к чему мы вообще привыкли. У меня не было опыта работы с современной пластикой, я никогда не танцевал по шестой позиции, и все, что он предлагал, было ново. Но если бы он не объяснял мне, что я гений, я бы ушел. Потому что не получалось ничего.
А потом было очень весело: он любит шутить, передразнивать. В этом работа была безумно легкая. А с другой стороны, – безумно сложная. Когда уходит какая-то мишура и ты вдруг понимаешь, что перед тобой стоит классик двадцатого века, страшновато становилось. Ведь на Барышникова он когда-то ставил тоже «Пиковую даму», и много приезжало людей, видевших ту постановку. Хоть это не имело ничего общего, но все равно сравнивали мой образ с тем образом.
Был смешной случай. Мы первые дни общались с ним тет-а-тет, а потом приехал его ассистент Луиджи Бонино. Я еще ничего не снял из верхней одежды: было холодно, я только начал разогреваться. И вдруг Луиджи говорит: «Ой, какой у мальчика подъем красивый». А Пети ему: «Ты подожди, он сейчас еще штаны снимет». Он имел в виду – ноги увидишь.
Но самое в нем было приятное – он любил, когда над ним шутишь. Мы шутили – не зло, но остро, и он отвечал шуткой. Мы смеялись все время. Вроде делали серьезные вещи, но хохотали всю репетицию. Комично все показывал, но когда чувствовал, что в работе мы переходим грань – он ведь француз, и балет «Пиковая дама» сделан по-французски, это мы в него русский дух вдували, а у Ролана было чувство меры, которое может быть только у француза. И он, не обижая никого, не оскорбляя, мог потрясающе обозначить эту меру, не показывая, что мы, например, «безвкусные».
Один раз. Когда я танцевал «Юношу и Смерть» в Японии. Там стол на сцене, в ходе действия я стол переворачиваю, и, когда начинаются поклоны, стол так и остается чуть-чуть сбоку. И когда Ролан вышел кланяться, он подбежал ко мне, поцеловал, стал отходить спиной, зацепился, упал, сделал кульбит за этот стол. И эту одну секунду, пока он летел, я посчитал сколько ему лет и чем это может все закончиться. Но настолько этот человек артист, что через секунду он вскочил и сделал еще так: «Ха!» Как бы: «Мне не восемьдесят, абсолютно!»
В этом феномен этих великих людей. Это было у Улановой, было у Марины Семеновой, у Ролана – у них не было возраста прежде всего в голове. Может, – в теле, но они этого не показывали.
Он интересовался современным кино, живописью, музыкой, он был в курсе всего. Другое дело, что что-то ему нравилось или не нравилось. А когда он уставал, он просто по-английски тихо исчезал. На следующий день появлялся, улыбающийся, сияющий, и никогда не показывал вида, что ему было, может быть, и нехорошо.
Было и трагично, и ужасно, через полчаса после того, как я упал на репетиции «Клавиго» в Парижской опере и получил травму колена, Пети упал на улице, выходил из такси, зацепился и упал. Вечером я пришел к нему в отель, мы сидели оба со льдом на коленях, он – на костылях, я так – хромал, и мы сидели и все время смеялись. Хохотали даже в этой безвыходной ситуации.
И что мне еще очень дорого, он настолько любил своих артистов, что был готов на все. Когда это произошло, он сразу и твердо сказал, что спектакль не может идти на гастролях без первого состава – он уже был расстроен, что Света Лунькина в декрете и не может танцевать, долго искал девочку ей на замену... А когда со мной случилось это несчастье, он сказал, что он уже столько раз имел триумф в Париже, что не может допустить никакого другого варианта. Артистам приятно очень такое отношение. Он принимал серьезное участие в моей судьбе.