Известно, за сходство Натальи Николаевны с типом итальянской мадонны не только Пушкин соотносил свою жену с мадонной:
«Свадьба Пушкина не состоялась, — сообщал поэт Языков московский слух брату, — его мадонна выходит за князя Давыдова»;
«J'épouse une madonne louche et rousse»*, — писал он Е.М. Хитрово;
«Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая мадонна. У неё глаза были несколько вкось», — рассказывали Вяземские;
вскоре после женитьбы Пушкина они же передавали его слова: «Я женился, чтобы иметь дома свою мадонну».
* Я женюсь на косой рыжей мадонне. (фр.)
Вчитываясь в пушкинский сонет, убеждаешься, что ряд деталей, присутствующих в стихотворении, имеется в картине. Но на литографии нет одной существенной детали, подчеркнутой в стихах, — «под пальмою Сиона».
И тут возникает два предположения. Первое: литограф «скадрировал» лишь центральный фрагмент картины, «обрезав» её за счёт фона. Второе: Пушкин был исключительно точен — «пальма Сиона» никакое не поэтическое дополнение. «Одни без ангелов, под пальмою Сиона» — если всмотреться в рисунок из коллекции П.Я. Дашкова, на стене кабинета, в котором сидела жена Александра I, икон не видно, зато рядом стоит пальма.
Какой из гипотез отдать пальму первенства (прошу простить за невольную игру слов) — не знаю. Но в любом случае не следует забывать, что первоначально стихотворению было дано название «Картина (Сонет)», «Мадоной» оно стало уже позже.
К слову, хочется заметить, что образ пушкинской мадоны, представленный поэтом как «чистейшей прелести чистейший образец», заставляет вспомнить уже бывшие в его поэтическом обиходе подобные обороты. Так, в строфах, которые не были введены в текст главы четвёртой «Евгения Онегина», но были опубликованы отдельно в журнале «Московский вестник» в октябре 1827 года («В начале жизни мною правил…»), читаем:
И сердцу женщина являлась
Каким-то чистым божеством.
Есть предположение, что они имеют отношение к Екатерине Андреевне Карамзиной, в которую в юношеские годы влюбился лицеист Пушкин. В лирическом стихотворении, по случайному недоразумению попавшем к Анне Керн, как помним, присутствует прелестное сравнение: «Как гений чистой красоты». И дело не в том, что мы видим очередной пушкинский повтор (их у него и без этого хватало). Речь о том, что повторы транслируются разным женщинам.
Вскоре после женитьбы Пушкин пишет из Москвы в Петербург П.А. Плетнёву:
«...Я женат — и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
Пушкину кажется или вовсе не кажется? Готов ли он и впрямь переродиться? Может быть, это откровение было шуткой или молодецкой бравадой?
А через несколько дней в Петербург уходит новое письмо, уже П.В. Нащокину:
«...Теперь, кажется, всё уладил и стану жить потихоньку без тёщи, без экипажа, следственно — без больших расходов и без сплетен...»
Опять «кажется» — мечтает, надеется, точно юноша. Закончился медовый месяц, и вновь в письме П.А. Плетнёву:
«…Жёнка моя прелесть не по одной наружности».
После свадьбы Пушкины прожили в Москве три месяца, и в конце весны молодая чета перебралась в северную столицу. Причин для переезда было предостаточно: там не только друзья, литературные салоны, но, самое главное, придворный, высший свет, в котором, считал Пушкина, Натали должна занять подобающее место. Тем самым он выполнял то, о чём ранее, незадолго до женитьбы, писал будущей тёще:
«Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, всё, чем я увлекался в жизни, моё вольное, полное случайностей существование. И всё же не станет ли она роптать, если положение её в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?..»
Впервые увидев Пушкина и Наталью вместе, Долли Фикельмон 21 мая записывает в дневнике:
«Пушкин приехал из Москвы и привёз свою жену, но не хочет ещё её показывать (в свете). Я видела её у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, — глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределённый, — тонкие черты, красивые чёрные волосы. Он очень в неё влюблён, рядом с ней его уродливость ещё более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему не достаёт, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».
Впрочем, для сравнения тут можно привести мнение о наружности Пушкина В.И. Анненковой (урожд. Бухарина). Она считала, что поэт «изысканно и очаровательно некрасив».
Через четыре дня после появления приведённых строк о счастии Пушкина графиня Долли отправляет письмо князю Вяземскому. В нём тревога по поводу холеры и событий в Польше, и как бы между прочим (невероятно, но факт) мысли о несчастии, которое она предвидит для четы Пушкиных в будущем:
«Пушкин к нам приехал к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз ещё любезнее; мне кажется, что я в уме его отмечаю серьёзный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие (pressentiment) несчастия у такой молодой особы. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя».
Позже, в письме Вяземскому 12 декабря того же года, графиня выскажется на эту тему ещё определённее:
«Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение её лба заставляет меня трепетать за её будущность».
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 50) повествования «Как наше сердце своенравно!» Нажав на выделенные ниже названия статей, можно прочитать:
Эссе 48. «Младое, чистое, небесное созданье»
Эссе 44. Под венец Пушкин шёл неохотно, почти что по обязанности
