Корабли стареют подобно людям. И судьба их, как правило, печальна. Предоставленные самим себе бывшие покорители морей заканчивают отведенный им век в заброшенных бухтах. Разрушенные остовы кораблей прозябают в воде, и только прогнившая обшивка да торчащие доски корпуса наводят на мысли о былой их славе.
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
В начале февраля 1722 года Петр I, проезжая через Переславль-Залесский, стал свидетелем печальной картины: суда, построенные им на заре своего правления, а теперь брошенные на произвол судьбы, догнивали под открытым небом на берегу Плещеева озера. Той же ночью разгневанный император написал суровый указ: «Воеводам Переславским. Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт и галеры, а буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ».
Благодаря заботам государя до наших дней сохранились первые петровские ботики, небольшие парусные одномачтовые суда, стоявшие у истоков русского флота: знаменитый ботик «Святой Николай», названный «дедушкой русского флота», и ботик «Фортуна» – единственный сохранившийся участник потешной флотилии Плещеева озера. Первый хранится в Санкт-Петербурге, второй – в Переславле-Залесском...
ВОЕННЫЕ ПОТЕХИ
А начиналось все на реке Яузе, пересекавшей заповедные леса, в которых пристрастился охотиться царь Алексей Михайлович – любитель соколиных забав. Лежали эти земли к северо-востоку от тогдашней Москвы и были заполнены селами, пригородными вотчинами, дачами и монастырями. В здешних лесах селились царские сокольники, отчего и появилось название «Сокольники». Рядом, в Черкизове, была митрополичья вотчина, а вблизи нее – старинные владения предков бояр Романовых – село Измайлово. На здешних полях Алексей Михайлович завел огромное хозяйство, настоящую сельскохозяйственную академию с пашнями, рыбьими прудками, мельницами, ригами, амбарами, стеклянным заводом, аптекарским огородом и садовыми участками с виноградными лозами, бахчами, ореховыми и шелковичными деревьями, малиновыми и смородиновыми кустами.
Едва наступал апрель, царь уже ехал в свои заповедные леса «тешиться птицами». В сельце Семеновском расположил он дорогой его сердцу птичий штаб – Потешный соколиный двор, где дрессировали редких и дорогих соколов, кречетов, ястребов, привезенных из далеких карельских лесов, с гор Кавказа, с Урала и Печоры. Во время соколиных забав Алексей Михайлович облюбовал вблизи Собакиной рощи чудесные места для царских усадеб. И после 1661 года здесь появились два села: Старое и Новое Преображенское. Сюда Алексей Михайлович любил наведываться с молодой царицей, Натальей Кирилловной Нарышкиной. А после рождения Петра царская чета все чаще приезжала в эти прекрасные места.
Малолетний царевич обзавелся деревянной лошадкой с шерстью, седлом и вызолоченными стременами, катался по хоромам на потешном стульце на колесиках и лихо постреливал из лука, попадая в подброшенную шапку. Собралась у него и маленькая ватага: карлики Никита Комар, Спиридон, Иван, Игнатий и Емельян Кондратовы, входили в нее и дети стольников, бояр и царской родни. Потихоньку потешная армия, щеголявшая в малиновых суконных кафтанах на беличьем меху с золотыми пуговицами, обзавелась прорвой всякого оружия – пистолетами, саблями, топориками. Была у них и позолоченная пушечка со станком и на колесах.
В игрушечном мире Петра нашлось место и для корабликов. Их модели – серебряные, золоченые, «чеканные с парусы» – частенько дарили государю иноземные купцы. Одна такая модель появилась и у двухгодовалого Петра: «кораблик серебряный сканной с каменьи», купленный за немалую сумму в 20 рублей, преподнес царевичу глава Посольского приказа Артамон Сергеевич Матвеев. Это был один из «западников», обожавший заморские новинки и женатый на шотландке Евдокии Гамонтовой, по слухам происходившей из шотландского рода Гамильтонов. «А расписки в том кораблике нет, – записано в дворцовых книгах, – потому что изволил государь царевич принять сам».
Идиллия закончилась в 1676 году, когда неожиданно скончался Алексей Михайлович. Последовавшая за этим свирепая схватка придворных группировок за власть обернулась тяжелыми последствиями. На престол взошел болезненный 15-летний Федор Алексеевич. Петру в этот момент было всего 4 года. Нарышкиных мало-помалу отодвигали от власти. В мае 1682 года взбунтовавшиеся стрельцы жестоко расправились с родственниками царицы Натальи, а уцелевших Нарышкиных выслали из Москвы. Обосновавшаяся в Кремле сводная сестра Петра, царица Софья, позволила Наталье Кирилловне остаться в столице, но та предпочла перебраться в любимое Преображенское. Жила Наталья Кирилловна на субсидии от патриарха Иоакима и не имела даже средств нанять сыну хорошего воспитателя. Но царевича все же усадили за книги, приставив для учения подьячего Никиту Зотова и Афанасия Нестерова. Впрочем, от военных потех Петр не отказался. В Кремлевском дворце в распоряжении царевича был настоящий военный лагерь с деревянным шатром, избой и пушками. Да и книжные премудрости его приобретали специфический характер: в царской библиотеке хранились роскошно оформленные «Воинская книга» 1607 и «Воинская книга о всякой стрельбе» 1620 года издания, переведенные с иностранных трактатов еще при Василии Шуйском и Михаиле Федоровиче. Царевич штудировал эти тома, мечтая о временах, когда он будет возглавлять войска, идущие на штурм неприступных крепостей. Приносили ему и красочные «фряжские» книги, в которых были цветные изображения кораблей. Возможно, они и пробудили в маленьком Петре интерес к морским делам. Проявился он, впрочем, совершенно по-детски. У Боровицких ворот, на откосе кремлевской береговой горы, стоял большой каменный дом с палатами, возведенный еще при Борисе Годунове. Рядом разбили обширный Верхний Набережный сад и выкопали выложенный свинцовыми досками пруд размером приблизительно 10–11 на 8–9 метров и глубиной около 1,5 метра. Вода в него подавалась прямиком из Москвы-реки с помощью водоподъемной машины, расположенной в Водовзводной башне и воздвигнутой при Михаиле Федоровиче шотландским механиком Христофором Галовеем. В этом кремлевском бассейне царевич участвовал в водных увеселениях на потешных суденышках: лодках, комягах, карбусах и шняке с беседкой. Были у него и другие кораблики, которые мастерили кремлевские плотники – упоминания о них сохранились в «Записках дневальных плотничных работ» с июня 1682 по июнь 1683 года.
Однако водные потехи царевича не всегда сопровождались весельем. Вот о чем поведал, например, плененный под Полтавой шведский офицер Филипп Иоганн фон Страленберг. Он был отправлен в Сибирь и только после Ништадтского мира вернулся на родину, составив записки, посвященные истории и географии Российской империи: «Около 5 лет возраста его (Петра. – Прим. авт.) случилося родителиице купно с ним во время весны ездить чрез такой ручей, где течение воды великой шум причиняло. Он же, лежав на руках матери своей, дремал. Проснувшись же от сего шума, так испужался, что заболел от того лихораткою. И хотя оная в кратком времяни была воползована, однак такой в нем страх зделался, что не токмо на текусчую и шумясчую воду, ни даже на тихую смотреть и слышать про то не мог… И продолжался в нем страх сей даже до четвертого на десять лета возраста его, пока князь Борис Голицын, бывший при нем обер-гофмейстер (дядка) следуюсчей к тому способ не употребил». Князь вывез мальчика на охоту «в такое место, где был неболшей ручей, о котором государю было неизвестно. И повнегда охотою доволно забавлялись, сказал Голицын, что весма знойно и жарко, и ежели б де вода в близости была, то бы он хотел купатся. Государь удивился сему и ответствовал, разве хосчет он смерти и сам себе быти убийцею». Однако когда один боярин сообщил, что рядом протекает небольшой ручей, решился взглянуть на него. Подошли к берегу. Князь Борис Алексеевич спешился и перешел ручей вброд, и Петр, по примеру его, «чрез оную воду проехать отважился». Боязнь воды у него с тех пор прошла, через несколько дней царевич уже купался в измайловских прудах.
Большинство историков Петровской эпохи крайне осерчали на Страленберга и тех немногих современников, кто вспоминал о «природном отвращении» Петра к воде. Рассказы эти нарушали сложившуюся картину, в которой как будто и не ребенком вовсе был царевич Петр, а с самого рождения ощущал себя настоящим «вестником глубин», неустрашимым Тритоном, детищем Посейдона и Амфитриты, которому нипочем ни грозные бури, ни штормы. Но история о боязни царевичем воды постепенно была забыта, и на первый план вышла другая, случившаяся с Петром в начале лета 1688 года.
«В РАБОТЕ ПРЕБЫВАЮЩИЙ»
К этому времени на берегу Яузы, напротив дворца Алексея Михайловича, уже возвышался главный потешный городок Петра – Пресбург. В центре его высилась трехэтажная шатровая башня с часами и набатным колоколом, вокруг крепости пролегали деревянные стены и земляной вал, были прорыты окопы и проходил глубокий канал с подъемным мостом. На реке стояли потешные суда – большой шняк, карбусы и струг с лодками.
Как-то раз Петр в сопровождении голландца Франца Тиммермана, обучавшего его математике и фортификации, заехал в Измайлово, бывшее владение его двоюродного деда, «большого» боярина Никиты Ивановича Романова, человека образованного, собиравшего заморские диковины. Семья Никиты Ивановича имела дело с англичанами: его дед при Иване Грозном был среди участников переговоров о торговом трактате с Англией. Сам же Никита Иванович, гордец и честолюбец, ходил в «немецком платье», слушал иноземную музыку, а слуг своих обрядил в европейские ливреи. Был он не женат, и потому все имущество его перешло к царю Алексею Михайловичу как ближайшему родственнику по мужской линии.
Предоставим, впрочем, слово самому царю: «…И несколько времени спустя, случилось нам быть в Измайлове на льняном дворе, и гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидел я судно иностранное, спросил вышереченнаго Франца, что то за судно? Он сказал, что то бот английский. Я спросил: где его употребляют? Он сказал, что при кораблях для езды и возки. Я паки спросил: какое преимущество имеет пред нашими судами (понеже видел его образом и крепостью лучше наших)? Он мне сказал, что он ходит на парусах не только что по ветру, но и против ветру; которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно. Потом я его паки спросил: есть ли такой человек, который бы его починил и сей ход показал? Он сказал, что есть».
Так при царевиче появился Карштен Брандт – голландец, перебравшийся в Московию еще в 1667 году для строительства первого русского военного корабля «Орел» и других судов, которые по велению царя Алексея Михайловича надлежало строить в дворцовом селе Дединове на Оке (см.: «Русский мир.ru» №6 за 2021 год, статья «Секрет мастера». – Прим. ред.). Сопровождая построенные корабли в Астрахань, Брандт едва не погиб во время восстания Степана Разина, но спасся, сумев убежать в Москву, где и осел в Немецкой слободе. Занимался он здесь плотничьим и столярным делом, и вот счастливый случай свел его с молодым царем.
Доподлинно неизвестно, когда и каким образом оказался ботик на складах боярина Никиты Ивановича Романова. Современники оставили нам различные версии. Одни, например, посчитали, что ботик привезли в Россию в качестве подарка Ивану Грозному. Английской версии придерживался, по-видимому, и сам царь Петр. Возможно, ботик был привезен в Россию из Англии на рубеже 40-х годов XVII века, в период оживления англо-русских торговых и политических отношений. Судя по рассказу французского посла Жака де Кампредона, «лет восемьдесят тому назад дед его императорского величества выписал из Англии через Архангельск в Москву маленькое судно или, лучше сказать, модель военного судна, размерами очень малой шлюпки, которую он назвал «Св. Николай / St. Nikolas», довольно грубой постройки, согласно обычаям того времени. Можно предположить, что намерение царя Михаила Федоровича заключалось в том, чтобы выстроить несколько судов по этой модели». А вот видевший ботик в Москве в 1716 году ганноверский резидент Христиан Фридрих Вебер полагал, что русские сделали его «собственными руками при царе Михаиле Федоровиче». Высказывались предположения, что ботик появился в царствование Алексея Михайловича. Строили его якобы русские плотники по голландским чертежам и под руководством голландских мастеров в Дединове, где и спустили на воду. После чего перевели в Москву и вытащили на сушу. «С того времени он больше не плавал». Участником постройки ботика называли и самого Карштена Брандта.
С появлением ботика жизнь царевича изменилась. «Сей-то незапно обретенный ботик произвел в юном государе, который прежде боялся воды, охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей и был причиною возрождения великаго флота в России», – записал в своих рассказах сын царского денщика и главного механика Андрей Нартов. Царь поручил Брандту отремонтировать ботик. Затем судно перевезли на Яузу, к Пресбургу. Теперь под началом Петра появилась небольшая флотилия. Однако когда ботик спустили на воду, возникли первые трудности. Из-за узости реки судно неловко разворачивалось, упиралось в берег. Тогда решили перетащить ботик на измайловский Просяной (ныне Просянский) пруд, но Петр «и там немного авантажу сыскал, а охота стала от часу более». Неугомонный царь стал доискиваться, нет ли поблизости водоема побольше. И вскоре узнал, что в ста с лишним верстах от Москвы, под Переславлем, есть большое озеро. Глазом не окинешь!
Но как туда попасть? Удобный случай подвернулся быстро. 25 июня праздновалось обретение мощей преподобного Сергия Радонежского, и Петр задумал отпроситься у матери на поездку в Троице-Сергиев монастырь. Но вовсе не молитва была на уме у царя. Взяв с собой старика Брандта, он отстоял литургию и по окончании ее тайком покатил в Переславль. Появление Петра на Плещеевом озере без свидетелей не обошлось. Рассказы об этом событии 1688 года местные жители передавали из поколения в поколение. Царя увидела крестьянка из села Веськова Устинья Ааронова: «Я жала рожь. Вдруг я вижу прямо от Горицкого монастыря, по горе, хлебом кто-то едет верхом на карем коне. За ним, не в дальнем расстоянии, тоже на конях едут еще три человека. Тот, что ехал впереди, остановился недалеко от меня и стал пристально смотреть на озеро. Долго он смотрел, и я досыта насмотрелась на него. Он был велик ростом и статен, в одежде, похожей на охотничью. Из-под шляпы с навесом видны были кудри русых волос. Лицо у него было несколько смугловато; глаза карие, быстрые; ус только пробивался. На бедре его висел меч; за поясом торчал охотничий нож; при нем был небольшой огнестрел. Вид его был строг; но я, заметивши на лице его какую-то радость, да не зная, кто он таков, а полагая, что он какой-нибудь барин охотник, сказала ему: эхче, барин, зачем хлебушко-то мнешь! Он мне на это отвечал: не брюзжи, старуха, хорошо вам будет, и поехал далее по скату горы к Соломидину; за ним последовали и другие, в числе которых я узнала нашего Переславского наместника. Впоследствии я узнала, кто был таков этот барин».
Озерное раздолье поразило молодого царя. Вот где надо плавать! Здесь можно оборачиваться во все стороны, куда хочешь!
Провел он на озере не более двух дней и вернулся в Москву с твердым намерением немедля начать строить суда на Плещеевом озере. Но надо было уломать царицу Наталью Кирилловну, ведь новая его забава приводила ее в ужас. Уговоры продолжались несколько дней. Наконец после именин, праздника Петра и Павла, 30 июня, Наталья Кирилловна со слезами отпустила царя в Переславль. Работа тотчас закипела. В сентябре Петр вернулся в Москву, но строительство кораблей на озере продолжалось.
Вернулся он на Плещеево озеро в апреле 1689 года, уже сыграв свадьбу с Евдокией Федоровной Лопухиной. Два судна стояли в отделке. Лед на озере вскрылся в первый же день его приезда. В одном из писем матери Петр дрожащей, уставшей от работы топором и пилой рукой писал: «Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка, благословения прошу, и о твоем здоровье слышать желаю, а у нас молитвами твоими здорово все. А озеро все вскрылось сего 20 числа, и суды все, кроме большаго корабля, в отделке; только за канатами станет: и о том милости прошу, чтоб те канаты, по семи сот сажень, из Пушкарскаго приказу, не мешкав, присланы были».
Так в переславской глуши появились первые корабли, в том числе и ботик «Фортуна». И Петр, как он сам писал, «там несколько лет охоту свою исполнял. Но потом и то показалось мало, то ездил на Кубенское озеро под Вологдой. Но оное ради мелкости не показалось. Того ради уже положил видеть море». Впереди открывались новые перспективы – Белое море, Азов, Балтика и Великий океан...
«ПОЗДРАВЛЕНИЕ БОТИКА»
Любимый свой корабль, с которого началась история русского флота, император Петр окружил трогательной заботой, оказывая ему почести словно живому существу. Пока продолжалась Северная война, корабль держали в Москве, и время безжалостно оставляло на крошечном судне следы немощи. Однако императора не смущали покоробившийся и потрескавшийся тускло-черный корпус, покореженный рангоут, бесцветные седые паруса и дряхлая оснастка. Ботик «Святой Николай» словно возвращал адмирала Петра Михайлова во времена его «децких утех», к отроческим грезам о морском просторе, и одновременно нес важнейшую идеологическую миссию. Мысль использовать ботик в качестве мемориального символа, по-видимому, принадлежала архиепископу Феофану Прокоповичу, который в проповеди «Слово похвальное о флоте Российском» 8 сентября 1720 года во время торжеств в честь Гренгамской победы произнес: «А кто же не скажет, что малый ботик против флота есть, аки зерно против древа? А от того зерна возрасли сия великая, дивная, крылатая, оруженосная древеса. О ботик, позлащения достойный! Тщился нецыи искать на горах Араратских доски ковчега Ноева; мой бы совет был ботик сей блюсти и хранити в сокровищах на незабвенную память последнему роду».
В январе 1722 года император приказал провести в Москве пышные празднования в ознаменование Ништадтского мира. Ботику в них была отведена важная миссия. Выставленный на всеобщее обозрение перед Успенским собором и поставленный на украшенный картинами высокий пьедестал, он должен был олицетворять победоносный русский флот. 6 февраля Петр распорядился бот «срисовать с двух сторон со всем подобием и выгрыдоровать и напечатать многие листы». Работу над гравюрами поручили гравёру Ивану Зубову. На первой из них внизу между двух крепостей, вероятно, между Петербургом и Стокгольмом, был изображен Ноев ковчег, а над ним – голубь с веткой и радуга. На другой гравюре – море, вдали две крепости, на первом плане корабль под парусами и галера с веслами. На ленте над первым изображением Зубов разместил надпись «Сей божественный вестник» (то есть ботик, он же – ковчег и голубь одновременно); над вторым – «От Бога сим токмо получен» (то есть флот получен благодаря ботику); сбоку на первом листе – «Детская утеха»; на втором – «Принесла мужески триумф».
Чествование ботика продолжилось в следующем году. Его перевозили из Москвы. Корабельному подмастерье Филиппу Пальчикову государь поручил исправить ботик и на представленный рапорт своим ужасным размашистым почерком внес лаконичные резолюции. Весь Петр Алексеевич предстает в этих резолюциях.
Все до мелочей предусмотрел рачительный государь и когда готовил инструкции гвардии сержанту Кореневу, отвечавшему за доставку судна к берегам Невы. Ехал тот в сопровождении капрала и 12 солдат по маршруту Москва – Тверь – Новгород – Шлиссельбург, помня, что «будучи в дороге смотреть прилежно, чтоб его не испортить, понеже судно старое, того ради ехать днем, а ночью стоять, и где есть выбоены спускать потихоньку». Больше всего боялся государь, что ботик попадет в пожар, и приказал ставить корабль «вне городов и деревень на полях далее от строениев и ставить к нему часовых».
В конце мая «дедушка русского флота» из Шлиссельбурга направился в новую столицу. Первый акт разработанного Петром церемониала должен был увенчаться торжественной встречей ботика на Неве, приуроченной ко дню рождения императора. В «Походном журнале» Петра за май 1723 года записано: «Их величества и все министры слушали заутреню в Невском монастыре; и по утру к обедне изволили прибыть с ботиком и со всем буерным флотом, в 11-м часу пополуночи, в Санктпитербурх, и была литургия у Троицы, палили из города и с крепости Адмиралтейской кругом трижды и были на площади солдаты гвардии, где також из мелкого ружья палили беглым огнем трижды ж. После литургии кушали в Сенате <…> и был фейерверк на воде». По завершении празднества ботик поместили на верфи в Адмиралтействе, приказав в случае пожара спустить его на воду.
Второй акт торжественного «освящения» легендарного корабля был назначен на 9 августа – годовщину взятия Нарвы (хотя можно предположить, что, возможно, это было 8 августа – день «чудесного» спасения Петра от стрельцов. – Прим. авт.). Ботик в сопровождении невской флотилии двинулся было 7 августа к Котлину, однако торжества сорвали «великие ветры, для которых невозможно было управить встречи ботику». И только утром 11 августа «на Котлине острове было поздравление ботика» и состоялась его встреча с Балтийским флотом: 20 линейными кораблями, фрегатом и множеством мелких судов. В одиннадцатом часу государь прибыл на генерал-адмиральский корабль «Гангут», пожаловав всем флагманам новые тафтяные шлюпочные флаги. Затем 9 флагманов на шлюпках отправились к ботику, стоящему на палубе галиота в военной гавани. Командовал шлюпочной «кордебаталией» старейший из флагманов, генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, в строю шли два адмирала – Петр Михайлов (Петр I) и норвежец Корнелий Крюйс, три вице-адмирала – Александр Данилович Меншиков, немец Петр Сиверс, шотландец Томас Гордон, а также три контр-адмирала – Наум Акимович Сенявин, шотландцы Томас Сандерс и лорд Дуффус. Взойдя на борт галиота, флагманы торжественно приняли ботик от капитан-командора Сенявина и на руках спустили его на воду, поставили мачту и, подняв штандарт, двинулись к флоту. Государь правил руль и был квартирмейстером, Сиверс, Гордон, Сенявин и Сандерс сели гребцами, князь Меншиков в роли лоцмана измерял лотом глубину, а обер-цейхмейстер швед Кристиан Отто был за канонира, отвечая за салюты. Ботик гордо прошествовал вдоль строя эскадры, каждый корабль которой при его приближении спускал и поднимал флаг и салютовал из всех орудий. На полторы тысячи корабельных выстрелов ботик отвечал из своих маленьких пушечек.
После торжественной встречи с Балтийским флотом на флагманском корабле «Святая Екатерина» состоялся парадный обед, на который были приглашены флагманы флота, командиры кораблей, генералитет и иностранные послы. Провозглашая тост в честь ботика, Петр, подняв чарку, воскликнул: «Смотрите, как дедушку внучаты веселят и поздравляют! От него при помощи Божеской флот на юге и севере, страх неприятелям, польза и оборона государству!»
И горе тем, кто не явился на празднование – государь строго оглядывал приглашенных, выискивая, кто осмелился пренебречь торжеством ботика. Отсутствие рассматривал как личное оскорбление и наказывал строго, словно провинившийся уклонился от военной службы. Вспыльчивый Петр и по пустякам впадал в бешеную ярость, топал ногами, ругался и в запальчивости мог пройтись дубинкой по виновному. На 9 человек были наложены штрафы в 15 рублей, а 30 июля 1723 года Петр направил генерал-полицмейстеру Санкт-Петербурга Антону Девиеру строгий указ: «Понеже не единократно в ассамблеях водяных преслушание чинят <...> взять по пятьдесят рублей штрафу; ежели в другой раз так сделают – штраф вдвое, а буде в третий раз, то сосланы будут в предиленную работу».
В 1724 году ботик участвовал в торжествах, посвященных Ништадтскому миру, и в церемонии встречи у Александро-Невского монастыря «святых мощей святаго благовернаго князя Александра Невскаго чудотворца». 2 сентября Петр распорядился «ботик в 30-м числе августа для торжествования выводить повсегодно на воду». Указ этот выполнялся редко – о ботике время от времени вспоминали в царствование Елизаветы Петровны, Александра I, Николая I и Александра II, выносили его для участия в торжественных празднествах. Он обрел новое место жительства в Петропавловской крепости – какое-то время его держали в открытом каземате на одном из больверков, потом покрыли промасленной парусиной. В 1761 году в Петропавловской крепости по проекту архитектора Александра Францевича Виста у Петровского собора соорудили изящный «Ботный домик», в котором корабль хранился до 1930-х годов.
В 1928 году судно за ненадобностью вынесли из «Ботного домика», переоборудованного под склад, но, по счастью, он не погиб. Приютили ботик сотрудники Петергофских дворцов-музеев и поместили в Вольере близ дворца Монплезир, где он хранился до сентября 1940 года, когда был передан в открывшийся в Ленинграде Центральный военно-морской музей. В 1941-м ботик был эвакуирован на речной барже в Ульяновск, а в марте 1946 года он вернулся в музей и занял свое почетное место в Центральном военно-морском музее.
