Привет, с вами Игорь Рабинер.
18 апреля футбольный клуб «Спартак» по официальной версии отметил столетний юбилей. Даже среди спартаковцев и спартаковедов мнение о том, в 1922-м или 1935-м родился клуб, разделились примерно пополам, и я не считаю уместным вдаваться в историографическую полемику. Лучше расскажу о человеке, который «Спартак» придумал и сделал уникальным, даже философски непохожим ни на кого другого в СССР - Николае Петровиче Старостине. Точнее, о моем восприятии этого грандиозного человека.
Коллега Алексей Лебедев напомнил историю, какую сегодня невозможно представить. Нам с ним было меньше двадцати, мы уже что-то писали – и очень хотели поехать в Тарасовку, проникнуться атмосферой, поговорить с людьми. Поймали где-то Николая Старостина, представились, изложили суть. Он спокойно ответил, чтобы подходили в такие-то день и время к метро «Сокольники» - команда отъезжает на базу оттуда. И нас возьмут с собой.
Мы обалдели. Но в силу юношеского разгильдяйства опоздали минут на пять-десять. Никого не было. Расстроились страшно – такой шанс упустили! И вдруг начали появляться игроки – один, другой… А потом и сам Николай Петрович. Оказалось, отъезд – на час позже. И при этом он ничего не перепутал. Зная, что у молодых – ветер в голове, и учитывая возможность опоздания, специально сориентировал нас на час раньше! Рассчитал – если терпеливые, то дождутся.
Дождались. И поехали с командой в автобусе. И поговорили с теми, с кем хотели. И оград и секьюрити вокруг базы в ту пору не было. На тренировки приезжали болельщики. А сам он всегда брал последнее слово на установках и всегда имел что сказать. Или сделать. Одна прибитая газетой муха в день дерби со словами: «У, «Динамо» проклятое!» стоила всех сказанных перед тем слов тренера Гуляева.
Вот таким был Николай Петрович, который никогда не строил стен между собой и людьми. Часто ездил на метро и, когда его узнавали, всегда спрашивал у людей, что они думают о команде и игроках. А потом передавал это им.
Среди болельщиков, впрочем, тоже гораздо чаще нынешнего встречался «добрый зритель в девятом ряду», как в песне на стихи моего дяди, спартаковского болельщика Игоря Шаферана. А теперь эта доброта, способность прощать и сопереживать куда-то делись, а негатив и ненависть зашкаливают. Впрочем, разве только вокруг «Спартака» и футбола? Разве это – не о всей нашей жизни?
Тот болельщик верил Старостину больше, чем себе. Только представьте, как бы нынешняя аудитория отреагировала на решения: а) сделать главным тренером Симоняна, который только что выходил в составе «Спартака»; б) поставить на этот пост Романцева, высшее достижение которого – 10-е место в первом дивизионе. Но и то, и другое решил Старостин, а применительно к созданному им клубу чутье его не подводило. В итоге Симонян выиграл два чемпионата СССР, а Романцев – одно первенство Союза и восемь – России. И если Олег Иванович взял золото сразу, то Никита Павлович начал с шестого места. Сейчас шансов удержаться в «Спартаке» у него не было бы никаких. А Старостин проявил терпение, и на третий год чемпионство пришло.
Когда захожу в потрясающий музей «Спартака», то один из первых артефактов, который вижу, - надтреснутые очки Старостина. Через них он видел больше и прозорливее, чем кто-либо в истории клуба. Сказать, что с основателем «Спартаку» повезло, - значит не сказать ничего. И как же его не хватает.
Часто вспоминаю о Николае Петровиче, который был для меня богом, когда я рос, и чья книга «Звезды большого футбола» была у меня настольной. И кляну себя за то, что не успел сделать с ним большое интервью – об основании и истории «Спартака», о сталинских лагерях, о красно-белых людях. За девяносто он сохранял ясность ума и феноменальную память – вот и Мостовой, и Тихонов рассказывают, как начальник команды читал футболистам в автобусе наизусть поэмы.
Четыре года при жизни Старостина я работал со «Спартаком», имел доступ в раздевалку и в Тарасовку. Куда я смотрел, о чем думал? О текущих событиях, которые мы с ним и обсуждали – когда, например, он высказал недовольство инициативой футболистов убрать с поста президента клуба Шляпина?
Досада на себя, на свое неумение видеть за деревьями лес после ухода Старостина сидит во мне до сих пор. И однажды она побудила не повторять прежних ошибок и сделать книгу монологов великих спартаковцев разных поколений – «Спартаковские исповеди», которая в этом году планируется к переизданию.
И правильно побудила. Ведь скольких из ее героев уже с нами нет – Исаева, Маслаченко, Логофета, Крутикова, Черенкова...
У спартаковцев прежних поколений понятие совести и ее угрызений не было чем-то эфемерным, просто словесной конструкцией. Формула Андрея Старостина: «Все потеряно, кроме чести» стала неотъемлемой частью красно-белого гена. Да, где-то к этому примешивался и элемент мифологии — допустим, в легендарной истории с просьбой капитана сборной Игоря Нетто к судье не засчитывать мяч Игоря Численко на ЧМ-1962, поскольку он пролетел в боковую дырку в сетке, как выяснилось, было гораздо больше преувеличения, чем правды. Но мы-то, маленькие болельщики «Спартака», росли с абсолютным убеждением, что так и было, и так и надо, и цель не может оправдать средства! И разве это плохо?
Представляю, как переворачивались в гробу братья Старостины и тот же Нетто, когда десятилетия спустя Андрей Червиченко в интервью называл «Спартак» «геморроем», а при его кратковременном правлении случались увольнение Олега Романцева после выигранного трофея (не зря их, этих трофеев, вообще не будет следующие 14 лет), омерзительный бромантановый скандал, взаимная непереносимость с болельщиками своего же клуба. Я ведь потому и назвал книгу «Как убивали «Спартак», что в те несколько лет не только команда опустилась на низшее в своей российской истории 11-е место, но, что куда важнее, были попраны главные принципы и идеи, на которых «Спартак» и его поклонники росли и жили.
Одним из этих главных принципов была демократия. Как те же Симонян или Исаев рассказывали об обсуждении состава, игровых эпизодов, тренировок в звездном «Спартаке» 50-х между игроками во главе с капитаном Нетто, главным тренером Гуляевым и Старостиным! Футболисты свободно могли ляпнуть такое, за что из любой другой команды вылетели бы со свистом. А тут — рабочий процесс, не более. И все — ради дела, а не «я начальник — ты дурак». Николай Петрович вообще создал систему, не предусматривавшую приказного стиля взаимоотношений, основанного на страхе.
Какую-то несоветскую систему. Недаром тот же Маслаченко сказал, что Старостину удалась уникальная, невозможная вещь — в Советском Союзе, где не было частной собственности, построить в виде «Спартака», как выразились бы Ильф и Петров, «маленький свечной заводик». И доступ на этот заводик разного рода начальникам был сильно ограничен, за что Николая Петровича точившие на него зуб чиновники несколько раз от команды отстраняли. В один из таких случаев команда в 76-м и вылетела.
Когда-то мы обсуждали с Евгением Ловчевым, почему самые яркие футбольные эксперты старших поколений вышли именно из «Спартака» (вспомнить, помимо самого Евгения Серафимовича, Юрия Севидова, Александра Бубнова). Ответ был однозначным — потому что если в большинстве других клубов к футболистам относились по-советски, то именно и только в старостинском «Спартаке» у игрока было право слова. И они за много лет научились не бояться того, что скажут вслух. По крайней мере о футболе...
Потому-то, чувствуя все это на инстинктивном уровне, к «Спартаку» в те времена всегда и тянулась интеллигенция, которой причастность к этой команде давала чувство хоть какой-то, но свободы. Как и потому, что в «Спартаке» ценили Человека. Многие его герои играли в нем по 10, 12, а то и 15 лет. Как Федор. Уже давно такого в «Спартаке» и близко нет.
