В предыдущей статье я привела коротенькое письмо Е.М.Хитрово – очевидно, ответ на сообщение о предстоящей женитьбе Пушкина. Оно датировано 9 мая 1830 года.
Ответ Пушкина (от 18 мая) тоже очень короток: «Не знаю ещё, приеду ли я в Петербург — покровительницы, которых вы так любезно мне обещаете, слишком блестящи для моей бедняжки Натали. Припадаю к их стопам и к вашим, сударыня».
Немного позже, наверное, придя в себя, Елизавета Михайловна отправляет уже пространное послание. Начинает его она с опасений (её страшит «прозаическая сторона брака»): «Я всегда считала, что гению придаёт силы лишь полная независимость, и развитию его способствует ряд несчастий, — что полное счастье, прочное, продолжительное и, в конце концов, немного однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта! И может быть именно это — после личной боли — поразило меня больше всего в первый момент...»
На это письмо Пушкин не замедлит ответить (примерно 19 — 24 мая), и очень любопытно сопоставить их мнения: «Что касается моей женитьбы, то ваши соображения по этому поводу были бы совершенно справедливыми, если бы вы менее поэтически судили обо мне самом. Дело в том, что я человек средней руки и ничего не имею против того, чтобы прибавлять жиру и быть счастливым, — первое легче второго».
Хитрово возносит Поэта на пьедестал, Пушкин напоминает ей, что он, в первую очередь, человек со всеми его чувствами, имеющий право быть счастливым.
Следующая часть письма Пушкина – ответ на её рассуждения о его положении в свете. Хитрово писала: «Судя по тому, что мне известно об образе мыслей государя относительно вас, я уверена, что, если бы вы пожелали получить какую-либо должность при нём, она была бы вам предоставлена. Быть может, этим не следует пренебрегать — это поставит вас в более независимое положение и в смысле состояния, и по отношению к правительству. Государь настолько к вам расположен, что вам тут не нужна ничья помощь, — но ваши друзья [это слово она дважды подчеркнула], конечно, станут разрываться для вас на 46 тысяч частей — родные вашей жены также могут оказаться вам тут полезны». Пушкин же настроен скептически: «С вашей стороны очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего. Я питаю отвращение к делам и к бумагам, как выражается граф Ланжерон. Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту [ох, не предполагал Александр Сергеевич того, что будет через четыре года!], да и что стал бы я делать при дворе? Мне не позволяют этого ни мои средства, ни занятия. Родным моей жены очень мало дела и до неё и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я никогда не изменю их».
Завершение письма Елизаветы Михайловны напоминает мне знаменитое чеховское «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её»: «Ничто, в сущности, между нами не изменилось — я буду чаще видеть вас..... (если Бог приведёт ещё раз свидеться). Отныне — моё сердце, мои сокровенные мысли станут для вас непроницаемой тайной, а письма мои будут такими, какими им следует быть — океан ляжет между вами и мною — но раньше или позже — вы всегда найдёте во мне для себя — для вашей жены и ваших детей — друга, подобного скале, о которую всё будет разбиваться. — Рассчитывайте на меня на жизнь и на смерть, располагайте мною во всём без стеснения… Утопив в слезах мою любовь к вам, я всё же останусь тем же страстно любящим, кротким и безобидным существом, которое готово пойти за вас в огонь и в воду»
Как воспринял Пушкин эти слова? В его ответе нет и намёка – кроме процитированных строк, там (причём в самых первых строчках письма) лишь благодарность за присланные новинки французской литературы…
До нас не дошли другие письма Хитрово, посланные до женитьбы поэта, но они, несомненно, были, если судить по письмам Пушкина. В августе он сообщит ей о новой отсрочке своей свадьбы: «В довершение всех бед и неприятностей только что скончался мой бедный дядюшка Василий Львович. Надо признаться, никогда ещё ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается ещё на полтора месяца, и Бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург».
Вернувшись из Болдина, он отправит ей два письма, в одном из которых напишет: «Вы должны быть уверены в моей признательности, так же как я уверен в участии, которое вы изволите принимать в моей судьбе. Поэтому я не буду говорить вам об этом, сударыня. Что до известия о моем разрыве с невестой, то оно ложно и основано лишь на моем долгом отсутствии и на обычном моём молчании по отношению к друзьям» (не думаю, что «ложность» известия о разрыве с невестой порадовала Елизавету Михайловну).
Но главное в этих письмах – обсуждение политических событий, в частности революции во Франции, польского восстания (ведь Хитрово, будучи тёщей дипломата, получала все известия, что называется, «из первых рук») и, конечно, благодарность за присланные книги. Не могу всё же удержаться! Письмо от 9 декабря он начнёт: «Возвратившись в Москву, сударыня, я нашел у кн. Долгорукой пакет от вас — французские газеты и трагедию Дюма, — всё это было новостью для меня, несчастного зачумлённого нижегородца». Вот хочу я спросить тех, кто так упорно продвигает бредовую версию о тождестве Пушкина и Дюма, – как они объясняют эти строки? Или вовсе их никогда не видели?
Будут и ещё письма поэта в предсвадебные дни и в первые месяцы семейной жизни. Все они – о политических событиях, книгах. О собственных чувствах Пушкин не пишет практически ничего, кроме сожалений о смерти друга («Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас. Наши ряды начинают редеть») и разговоров о беспутном Лёвушке («Брат мой ветрогон и лентяй. Вы слишком добры, слишком любезны, принимая в нем участие. Я уже написал ему отеческое письмо, в котором, не знаю собственно за что, намылил ему голову. В настоящее время он должен быть в Грузии. Не знаю, следует ли переслать ему ваше письмо; я предпочёл бы оставить его у себя»). А о своей семейной жизни Пушкин не пишет нигде. Наверное, щадит её чувства: ведь, к примеру, Плетнёву он будет писать о Натали постоянно, завершая восторженным «Ах, душа моя, какую жёнку я себе завёл!» Кстати, в письме Плетнёву будет и ироническая фраза «Прикажи ему [книгопродавцу К.К.Белизару] переслать мне ещё Crabbe, Wordsworth, Southey и Schakespeare в дом Хитровой на Арбате. (Дом сей нанял я в память моей Элизы; скажи это Южной ласточке, смугло румяной красоте нашей)». Дом, где жил поэт с молодой женой, принадлежал Н.Н.Хитрово, представителю другой ветви рода.
Письма Елизаветы Михайловны не сохранились…
Но вот одна фраза из пушкинского письма о смерти А.А.Дельвига: «Как вы счастливы, сударыня, что обладаете душой, способной всё понять и всем интересоваться. Волнение, проявляемое вами по поводу смерти поэта в то время, как вся Европа содрогается, есть лучшее доказательство этой всеобъемлемости чувства». Думаю, она полностью подтверждает слова самой Хитрово «Моя готовность услужить другим является в такой же мере даром небес, как и следствием положения в свете моего отца и чувствительного воспитания, в котором всё было основано на необходимости быть полезной другим!»
Потом будут записки из Царского Села в Петербург летом 1831 года (в основном всё о том же – о событиях в мире, о литературных новинках). Елизавета Михайловна, в отличие от своей дочери, поддержит позицию Пушкина, высказанную им в стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», напишет ему: «Я только что прочла ваши прекрасные стихи — и заявляю, что, если вы не пришлёте мне экземпляра (говорят, что их невозможно достать), я никогда вам этого не прощу». В сентябре 1831 года Пушкин пришлёт ей стихотворение «Перед гробницею святой», посвящённое М.И.Кутузову. А ещё раньше она будет яростно защищать Пушкина от нападок Ф.В.Булгарина, глумившегося над пушкинской характеристикой Москвы в «Евгении Онегине». И будет возмущена, узнав, что Пушкина оскорбили подозрением, якобы в стихотворении «Полководец» он унижает память её отца: «Я только что узнала, что цензурой пропущена статья, направленная против вашего стихотворения, дорогой друг. Особа, написавшая её, разъярена на меня и ни за что не хотела показать её, ни взять её обратно. Меня не перестают терзать за вашу элегию — я настоящая мученица, дорогой Пушкин; но я вас люблю за это ещё больше и верю в ваше восхищение нашим героем и в вашу симпатию ко мне!» Именно это письмо будет подписано «Элиза Хитрова урождённая княжна Кутузова-Смоленская».
Конечно же, живя в Петербурге, Пушкин встречался с «Элизой» постоянно. Были балы «у посланницы», то есть у Фикельмонов. И были встречи у неё. Лучше всего послушать рассказ П.А.Вяземского: «Утра её (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни) и вечера дочери её, графини Фикельмонт, неизгладимо врезаны в памяти тех, которые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах… В двух этих салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи… А какая была непринуждённость, терпимость, вежливая и себя и других уважающая свобода в этих разнообразных и разноречивых разговорах!..»
И здесь снова приходится возвращаться к гибели Пушкина. Вяземский напишет совершенно однозначно: «Хотя Елизавета Михайловна, по семейным связям своим, и примыкала к дипломатической среде, но здесь она безусловно и исключительно была на русской стороне. В Пушкине глубоко оплакивала она друга и славу России».
Елизавета Михайловна была в числе тех, кто получил анонимный пасквиль. Часто можно встретить осуждение её за то, что передала письмо поэту (не распечатав). Т.Г.Цявловская опубликовала её ответ на не дошедшее до нас пушкинское письмо о пасквиле (привожу уточнённый перевод): «Нет, дорогой друг мой, для меня это настоящий позор - уверяю вас, что я вся в слезах,- мне казалось, что я достаточно сделала добра в жизни, чтобы не быть впутанной в столь ужасную клевету! - На коленях прошу вас не говорить никому об этом глупом происшествии. Я весьма удивлена тем, что у меня нашёлся столь коварный враг, — что до вашей жены, дорогой Пушкин, то она ангел, а меня поймали в ловушку, чтобы воспользоваться моим посредничеством и ранить меня в самое сердце! Элиза Х.» Поразительно! Увидела мадам Хитрово ловушку не для поэта, а для себя…
Гибель поэта она переживала страшно. Сохранились краткие записи А.И.Тургенева от 29 января. С пометкой «2-й час» - «Приехала Е.Мих.Хитрова и хочет видеть его, плачет и пеняет всем; но он не мог видеть её»; с пометкой «2 часа пополудни» - «Приезжает сейчас Элиза Хитрова, входит в его кабинет и становится на колена»…
Позднее он же расскажет в письме о похоронах Пушкина (я писала о его роли в них): «Я взял несколько горстей сырой земли и несколько сухих ветвей растущего близ могилы дерева для себя и для друзей». Наверное, опираясь на эти строчки, М.Марич пишет в романе «Северное сияние»: «Когда над могилой у подножия монастырской стены образовался чёрно-белый из снега и земли холм, Тургенев нагнулся, взял щепотку земли и всыпал в свою табакерку из слоновой кости.
- Семье? — спросила Осипова и озябшей рукой провела по заплаканному лицу.
— Нет, Элизе Хитрово».
*************
О смерти Елизаветы Михайловны я уже писала. На её могиле в Александро-Невской лавре было установлено надгробие, изготовленное по заказу Д.Ф.Фикельмон (она к тому времени уже уехала из Петербурга) - стела из белого мрамора, где под барельефом Елизаветы Михайловны видны фигуры оплакивающих её дочерей:
Хочу закончить рассказ словами Вяземского, так описавшего свою реакцию на её смерть: «Вырвано главное звено, которым держалась золотая цепь, связывающая сочувственный и дружеский кружок; опустел, замер один из Петербургских салонов, и так уже редких в то время».
***************
И ещё два слова.
В комментариях я встречала указание на использование мной книги Н.А.Раевского «Портреты заговорили». Конечно, я брала оттуда какие-то материалы – просто потому, что там они собраны воедино и наиболее полно. Но писала не только по этой книге – ведь Раевского Елизавета Михайловна интересовала в основном как мать Дарьи Фёдоровны, которой, собственно, и посвящена книга и о которой я писать не собираюсь (о причинах умолчу). Кроме того, хочу заметить, что, признавая ценность приведённого автором фактического материала, я вовсе не разделяю его трактовки отдельных эпизодов.
Так что прошу прощения: книгу я указываю, но это не значит, что мои статьи – полный её пересказ.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
